Солдат… не спрашивай!

Как ни странно, но новый капсюльный ударный замок был легко принят и заслужил одобрение "на ура" большинства специалистов собранных в аракчеевской "тайной" комиссии, отдельные скептики правда брюзжали, что солдату такие мелкие вещи, как капсюли давать в руки нельзя – прое…, пролюбит, или иначе говоря утратит "военно-морским способом". На это возражение штабс-капитан Денисов неизменно отвечал, что наш российский солдат и ружье способен посеять, да и сам может пропасть бесследно, если за ним не смотреть – для этого и существуют в армии господа офицеры, а не только для парадов, балов и пьянок. За примерами ходить далеко не надо, если даже в лейб-гвардии кавалергардском полку, во время последней кампании, ухитрились "потерять" чуть ли не целый эскадрон во время первого же бивака после неудачного фридландского сражения.

Помимо простоты конструкции, существенно удешевлявшей массовое производство, новый ружейный замок имел и еще одно важное достоинство, теперь можно было вести огонь и под проливным дождем, а для России с ее климатом такое свойство отнюдь не лишнее. Был и другой положительный момент, который сразу оценили по достоинству все строевые офицеры, с новой системой любые осечки однозначно относятся за счет качества боеприпасов и понятное дело взыскивать за них с солдат и командиров, как было раньше с кремнями, уже никто не будет. А то как нередко получалось… положим вышло много осечек и задержек при показательной стрельбе, так сразу следуют оргвыводы: солдатам палки, унтеру в морду, обер-офицер останется без отпуска и повышения в чине, а полковника ждет неприятное объяснение с проверяющими. Другое дело сами винтовки: одна только целесообразность массового применения в бою столь специфического оружия, вызывала такие жаркие дебаты в бывшем княжеском особняке на Тверской, где разместилась "секретная комиссия", что однажды спорщики чуть не сошлись в драке как торговки на рынке. Противники нарезного оружия, исходя из опыта предыдущих войн считали, что увеличение числа стрелков, неизбежное при массовом введении винтовок, автоматически уменьшает число бойцов в штыковой схватке. Было тогда такое расхожее мнение, что солдат надеющийся на свою пулю неохотно будет сходиться в штыки, предпочитая уклонятся от ближнего боя и тем самым войска лишатся важного тактического элемента. Московский народ на улице только головами качал слыша крики из окон и сокрушался, а набожные купчихи испуганно крестились: "Вишь эдак служивые надрались! Эк загибают, то и гляди от матерной брани стены то рухнут?". Знали бы тогда москвичи, что решается за стенами старого особняка судьба их родного города, может быть и отнеслись бы по-другому, может почтенные купцы, юркие приказчики и прочая публика помогли бы штабс-капитану Денисову убедить наиболее упертых "штыкоманов". Ведь если разобраться, то вопрос стоял ребром: или у российской императорской армии будет 10–15 полков вооруженных винтовками, и тогда за Неманом произойдет примерно тоже, что случилось в 1854 году на Альме. Или все останется по старому и тогда, без вариантов: "Шумел, горел пожар московский. Дым расстилался по реке. На высоте стены кремлевской. Стоял Он в сером сюртуке."

Все окончательно решила первая же демонстрация нового оружия, проведенная в присутствии его императорского величества. Царь прибыл на масленицу в первопрестольную, приехав как раз перед самым праздником по первому санному пути, зима 1809–1810 года выдалась на редкость теплой, и до середины января снег то выпадал, то снова таял, обнажая землю. Слякоть стояла неимоверная, мороза ждали как избавления от такой невиданной напасти. Император Александр Первый со свитой посетил в столице, все что полагалось по протоколу, а затем отбыл на охоту и маршрут царского поезда "совершенно случайно", по воле временщика прошел как раз через тайный полигон, на такие фокусы Алексей Андреевич был мастак… Когда надо было, у него и морские яхты по мелководным рекам плавали и целые бутафорские города возникали за ночь на пустом месте.

Довелось нашему современнику и познакомиться с "первым человеком" в империи. Аракчеев лично занимался подготовкой "показухи" и вникал во все вопросы, поэтому без "аудиенции" у него не обошлось.

 – Это что за морда разбойничья? Как можно государю таких нижних чинов представлять?!  – сразу же возмутился временщик, и потребовал заменить главного "демонстратора".

Доля истины в таком замечании безусловно была, за столько лет в шкуре нижнего чина Александр так и не обрел вид "лихой и придурковатый", и не научился "есть глазами начальство". Пробовал он неоднократно, но не дано ему, плохой актер по природе, выходило у него или "лихой", или "дурак", но ни как не требуемая комбинация того и другого.

Пришлось штабс-капитану Денисову объяснять военному министру, что данного конкретного солдата готовили для войны, для боевых действий, а не для дворцового караула. Хоть и считается, и даже до ХХ-го века дожил лозунг "хорош в строю – силен в бою", но на практике у легкой пехоты обстоит все с точностью до наоборот.

 – Ересь… Штучки потемкинские…  – зло огрызнулся Аракчеев и чуть ли не в лице изменился, видно было, что только присутствие других членов комиссии мешает ему устроить разнос,  – Распустились егеря, верно замечено – война войско портит. Испрошу я у Александра Павловича шефа для вас строгого, пусть подтянет полк.

 – Извольте стрелять сами! Вахлака вашего до государя я не допущу.  – сгоряча принял было решение Аракчеев, но вскоре пришлось все же ему от этого поспешного шага отказаться.

 – Я ведь могу и промахнуться, ваше высокопревосходительство…  – тихим голосом, но твердо и своевременно напомнил штабс-капитан об одном весьма существенном обстоятельстве.

Александру, бывшему свидетелем перепалки, только и осталось, что оценить смелость начальника, рискнувшего перечить всемогущему временщику, не каждый на такое способен, 90 % бы беспрекословно "взяли под козырек" и кинулись выполнять. Тем более, хоть Иван Федорович и штабной офицер, и его дело стрелки на картах рисовать, но в идеальных условиях полигона он с поставленной задачей бы управился. В который раз штабс-капитан Сашку спасает, под горячую руку Аракчеев запросто мог бы отправить "виноватого" нижнего чина куда-нибудь на Камчатку пасти медведей. Нрав у царского любимца крутой, а полномочий ему дали хоть не отбавляй, для людей в погонах временщик даже выше самого императора стоит.

 – Черт с вами мерзавцами… но смотрите, испортите дело, так закатаю куда Макар телят не гонял к такой-то матери!

Этим в итоге и закончилось короткое "свидание", Алексей Андреевич Аракчеев поморщился, рукой махнул и пошел осматривать стрельбище на предмет покраски травы и прочих чрезвычайно важных вещей. Далее непосредственной подготовкой к мероприятию занимался уже вице-директор артиллерийского департамента военного министерства.

В отличие от своего босса, заместитель производил куда как более благоприятное впечатление. Что бы там не говорили про великого администратора Аракчеева, но в ХХ-ом веке он бы вряд ли ушел дальше прапорщика, слишком уж специфические приемы работы с людьми практиковал Алексей Андреевич.

Генерал-лейтенант Гогель Иван Григорьевич – тот тип, что в России называют "умным немцем", даже чисто внешне он заметно выигрывает по сравнению с Аракчеевым, тот уж как художники придворные не старались, а неизменно на портретах выходил граф "сапог сапогом". Со штабс-капитаном они оба как то сразу нашли общий язык, различие в чинах преградой не стало. Сказалась принадлежность и того и другого к тому тонкому слою в российской императорской армии, что зовется в просторечии "военной наукой". Другой уровень восприятия реальности и другой подход, хоть и общались меж собой "академики" на французском и частично на немецком, но по отдельным репликам на "родном православном" Александр сообразил, что в массовые французские винтовки из отечественных специалистов никто всерьез не верит. Профессионалам известно реальное состояние дел с ручным оружием, как у Бонапарта, так и во всем остальном цивилизованном мире. Складывалось впечатление, что в "приятном заблуждении" относительно истинных причин разгрома российского воинства в 1807-ом году пребывают лишь император, его верный ставленник, да так называемая "патриотическая общественность" из петербургских и московских салонов, ласково упомянутые Гогелем как nos idiots russes.