Янтарь

— …он не дышит…

Тишина была такой страшной и кричащей, будто заложило уши, когда весь мир застыл в этой фразе, не в силах вдохнуть и выдохнуть, словно все пытались отдать собственное дыхание малышу.

И Север услышал…

Говорят, когда Берсерк обращается в зверя — в нем остается частичка человека, но сейчас в обличии человека я видела в Севере зверя — опасного, действующего только на одних инстинктах, воспринимающего окружающий мир лишь по собственным ощущениям и ароматам.

В том, как он дышал, двигался и смотрел, не было больше ничего человеческого, даже если его дух оставался в теле человека, а не зверя.

Но даже в таком состоянии Север понял слова Карата, рухнув на колени, не в состоянии дышать или кричать.

Мир просто замер, полный ужаса и умирающей надежды на то, что всё еще может быть хорошо…

Сложно передать словами состояние всей семьи в тот момент, когда все наши молитвы, помыслы и желания были сосредоточены лишь на крохе в окровавленных руках Карата, когда мы все пытались создать вокруг него волшебный невидимый кокон из нашей огромной любви, чтобы она стала теми самыми крыльями, которые витают за каждым ребенком с той секунды, как он только появляется на свет.

Наша любовь к нему была такой огромной и горячей, как бурлящая кровь Кадьяков: такой нерушимой, как вековые льды земель рода Полярных; такой сильной, как братские отношения Гризли, и такой объединяющей, как узы рода Бурых.

Не было в этом мире ребенка, которого бы ждали и оберегали сразу все четыре рода Берсерков, поэтому малыш был особенный…и просто не мог умереть!

— Давай, крепыш! Дыши! — Карат помассировал грудную клетку малыша, вдруг резко поднимая голову и выдыхая, — Мне нужен снег!

Но все были в таком шоке и трансе, что никто не смог даже удивиться, вздрагивая от крика Кадьяка, когда никакой реакции не последовало:

— СНЕГ!!!

Я подпрыгнула на полу, лишь в эту минуту ощутив, как сильно сжимаю руки Златы в своих ладонях, и как задыхаюсь от спез, но дрожащие ноги не держали меня, а комната стала расплывчатой пеленой, словно паутиной, не пускающей вперед.

В груди было так больно и тяжело, будто внутри был раскаленный шар, наполненный свинцом, который застрял в горле, не давая возможности вздохнуть или выдохнуть, не пропуская ни единого крика и рыданий до тех пор, пока не лопнет с оглушительным треском, отчего я закричу и задохнусь горькими слезами.

Придавленная собственными раздирающими чувствами, я не сразу поняла, что за тень кинулась прямо к окну, выпрыгивая из него, лишь по черной летящей косе определив, что это была Звезда.

Стремительно и смело, без доли сомнений и страха, она выпрыгнула со второго этажа, должно быть даже не раздумывая о том, что лететь придется как минимум метра четыре, а то и больше, и риск сломать свои длинные красивые ноги в этом случае равен девяносто девяти процентам из ста!

Вот только я забыла, что Звезда была не просто чистокровной воительницей, но и крови Кадьяков, когда буквально через несколько секунд она уже влетела через дверь, распихивая на своем пути бледных и обездвиженных мужчин, которые словно превратились в монументы и то, что они живы выдавало лишь их судорожное рваное дыхание.

Осторожно переступив через отца, который пока никак не мог прийти в сознание, Звезда кинулась к Карату, неся в руках небольшой сугроб, видимо захватив его в спешке двумя руками по самые плечи.

К счастью снег не был рыхлым и вполне держал форму. когда Карат поднял малыша, а тетушка Зои испуганно вскрикнула:

— Что ты делаешь?!

— …Зои, подожди, не мешай ему… — прохрипел отец, которого Лютый приподнял, осторожно усаживая у стены, бледный и сосредоточенный, когда Карат не глядя на него вдруг обернулся на Мию — нашу окровавленную крошку без сил, которая не могла говорить от боли и страха, но ее большие ясные глаза, из которых тихонько текли горькие слезы, не отрывались от личика малыша.

— Ты веришь мне?

Мия смогла лишь прикрыть ресницы, показывая, что верит Карату, не ахнув. как Зои и не рыдая, как мы со Златой на полу, когда мужчина положил малыша прямо на снег, словно в белую люльку, застыв над ним так напряженно. что каждая мышца на его спине буквально встала дыбом, будто даже зверь внутри этого огромного тела ждал и страдал, пытаясь вырваться к крохе, чтобы помочь и спасти.

Ожидание было убивающим!

Каждая мучительно долгая секунда была словно смерть!

Я не могла смотреть в глаза Севера — обессиленного и раздавленного — ощущая его мучения и боль так сильно, что меня ломало изнутри!

Я умирала вместе с ним каждую секунду, утопая в бесконечном и бескрайнем океане его ада, захлебываясь его болью и беспомощностью.

Наверное никто даже не заметил сразу, что Гром тоже вылетел на улицу, и теперь появился в комнате с еще одной порцией снега, которую осторожно положил на кроху, словно закутывая его в кокон холода, оставляя лишь головку.

Я даже представить себе не могла для чего все это делается!

Даже если бы могла соображать логически и трезво, откинув от себя все эмоции и чувства, в которых тонула, понимая сейчас только одно — рождение маленьких Берсерков слишком разительно отличалось от рождения людей, и понять это мне было пока не дано.

— Проснись, маленький медведь, — прошептал Карат, склоняясь над крохой и касаясь кончиками своих окровавленных пальцев ротика малыша, оставляя следы крови на его белом личике.

Моя голова разрывалась от внутренних криков, которые не могли вырваться наружу, пока я смотрела во все глаза на малыша, не слыша ничего, но отчетливо видя, как из его ротика вышел белесый, невесомый пар и все застыли, вытянувшись так напряженно, что казалось, будто в комнате сейчас раздастся звон!

Ровно три судорожных удара сделало мое разрывающееся сердце, когда малыш вдруг пошевелился под слоем снега, его мордашка сморщилась. и он издал пронзительный и сильный звук, похожий не на плач, а скорее на какую-то удивительную смесь воя и рычания, словно не просил о помощи, а предупреждал не приближаться к нему.

Словно что-то взорвалось в воздухе, опускаясь на плечи каждого неземным покоем, оглушительной радостью. восторгом и благословением наших великих предков, когда вслед за крохой зарычал Карат, а потом Гром и все-все-все наши Берсерки, отчего дом в буквальном смысле содрогнулся, а лес затих на много километров вокруг.

Наши смелые, добрые и совершенно невероятные мужчины-медведи выли и рычали, вкладывая в этот звук все свои чувства и приветствуя нового маленького Бера в большой и такой удивительной семье, которую больше нельзя было найти во всем мире!

Это был гимн новой жизни, полный силы любви и восторга!

Эта была песня жизни новорожденного зверя, который с первых минут жизни показал свою смелость и стойкость перед трудностями борясь за свою жизнь.

Мы не могли выть с девочками, но рыдали от всей души, повиснув друг на друге, и больше не сдерживая своих эмоций, чтобы со слезами и криками вышел весь наш прошлый страх и паника, оставляя в душе только оглушительную радость и огромное счастье за тех, кого так любили!

Через вой и рыдания мы смеялись, потому что этот звук услышали даже на землях Гризли и Берсерки дальних земель взвыли в ответ, приветствуя первого сына великого и справедливого Короля Кадьяков, как и поддержали Беры, живущие в ближней деревне.

И даже волки, которые завыли в снегах, словно понимали, что происходит и приветствовали новую жизнь своим серым клыкастым кланом!

Вытирая слезы, опустошенные, но счастливые, мы так и сидели на полу, когда к нам повалился сначала хохочущий Янтарь, вытирая слезы, а вслед за ним даже Лютый и Нефрит с Ладой, как штабеля у кровати Мии, чтобы с широкими улыбками, обнимаясь, словно муравьи в муравейнике, где было тесно, но уютно и тепло, наблюдать, как Гром протянул Карату небольшой сверток шерсти, пробасив приглушенно:

— Вот, возьми. Мой отец говорил, что в давние времена, когда рождался маленький зверь, сразу после рождения его заворачивали в мех медведя, чтобы получить благословение самого Праотца…