Страница 4 из 5
– А кто ж тебе, милый, судьбу предсказывал? Часом, не Пелагея ли?
– Ну, Пелагея, знавал такую! – Телятьев хотел избавиться от бабы, но та не отставала, она словно допрашивала:
– Ак ты, красавец, не генерала ли Целищева внук?.. А? …У тебя сестра Таня есть? Похож, смотрю…
– Так… есть! А что с того?
– Красавец мой! Признала я, не ошиблась! – смуглое лицо пожилой бабы счастьем озарилось, словно самого близкого, дорогого человека встретила. – Ай да хороший мой! Знаешь ты, что Таня для нас значит?! Она внучку моему жизнь спасла! Не рассказывала ль она тебе? – и, оглянувшись, поискав глазами своих, цыганка закричала:
– Ило, Бахти! Сюда, сюда! – а рукав Антона так и не выпускала.
Подбежал быстроглазый цыганёнок лет пяти-шести, и только теперь она освободила поручика, обхватив обеими руками мальчонку, поставив перед собой, захлёбываясь от восторга, начала громко нахваливать внучка да благодарствовать:
– Гляди, господин, какой Бахти красивый! Уж до чего я люблю его! Ежели б не Таня, не было бы любимчика моего, красавчика моего на свете! Только благодаря ей живёт внучок мой! Она – спасительница наша! Поверь, каждый день о Тане вспоминаю, каждый день за неё молюсь, ворожу на счастье её! И ты – брат её, всё, что хочешь, проси, не пожалею!
Телятьев оторопело вытаращился на цыган: сестра когда-то спасла мальчика, что ж, она шустрая, вполне могла, но было неловко от благодарных слов, что сыпались на него самого. Сквозь землю готов был провалиться. Бросил взгляд на свидетеля сих похвал Дмитриева: у того глаза уже почти что из орбит вылезли, и рот в удивлённо-восхищённой улыбке расплылся, не закрывается, да и люд местный оборачивается с любопытством. Меж тем подошёл молодой кучерявый цыган, пристально глянул на ошарашенного молодого офицера и, прижав руку к груди с благодарной почтительностью, молча поклонился. А мать его не могла угомониться:
– Бахти, запомни господина офицера, сестрица его – твоя спасительница! С уважением всегда, с благодарностью подходи! Сынок, Ило, скажи, что я каждый день за здоровье, за счастье Тани молюсь!
– Так, господин офицер, всё так! Мы все за здоровье Тани молимся, – подтвердил Ило и снова поклонился.
– Напиши Тане, передай наши поклоны! – требовала цыганка.
– Хорошо, напишу. Но я-то при чём, зачем передо мной-то кланяться? – сконфужено улыбнулся Телятьев.
Цыганка поумерила пыл, обвела взглядом зевак, вздохнула и улыбнулась поручику уже снисходительно, принялась оправдываться:
– Не серчай, господин, не брезгуй благодарностью моей. Таня – спасительница наша, я, как тебя увидела, так обрадовалась, так обрадовалась! Хоть через тебя Тане передать хочу, как я за неё молюсь, как благодарю! …Ты сам-то на базар за чем пожаловал, что искал? Может, подскажу?
– Коня ищу, да нет подходящего.
– Коня? – переспросил Ило. – Сегодня ладных не было. Если хочешь, я вызнаю, у кого кони добрые есть, могу привести, если скажешь…
– Не отказался бы, только…
– Не бойся, господин поручик, тебя я не обману. Прикажи: в лепёшку разобьюсь, а достану скакуна: самого наилучшего!
– Приказывать не буду, а если найдёшь – не откажусь. Только красть не вздумай, не позорь…
– Нет, что ты! Зачем так думаешь? Разве ж тебе, Таниному брату, я посмею ворованного скакуна предлагать? Не бойся! Грех мне тебя обманывать!
На том и расстались. По дороге в полк Телятьев молчал, насупившись: не хотелось обсуждать ничего, но Дмитриев не утерпел:
–Телятьев, значит, и твоя сестра героиня: спасла цыганёнка. Как это?
– Отколь мне знать? Думаешь, мне с сестрой говорить больше не о чём, как о цыганах? Может, из реки вытащила иль из-под колёс.
– Но ты что злишься-то?
– А ты что глаза-то так пялишь?.. – сначала огрызнулся Антон, потом объяснился. – Прости, не обижайся… Неприятно всё это… Тараторка эта старая, может, и с добром ко мне, только криком своим весь люд базарный собрала, я чувствовал себя ослом, выставленным на продажу. …Будь добр, не рассказывай в полку никому, а то будут насмешничать.
– Хорошо, не буду… Любопытно, приведёт цыган коня иль нет? И если приведёт, то не ворованного ли?
– Нет, если пообещал, красть не будет…
Глава 5
Через пару дней к Телятьеву подошёл Брюховецкий и предложил:
– Поручик, Вы ещё коня не приобрели? Я наутро на мызу к помещице Старжинской еду, она табун лошадей продать собралась, поедемте со мной, авось, там приглядите.
Поехали, взяв троих солдат. В дороге ротмистр жаловался, что обязанности ремонтёра слишком маетны и неблагодарны. Всякий раз, закупая лошадей для полка, приходится ещё и собственные деньги вкладывать. В распоряжении сказано, что солдатская лошадь должна стоить 150-180 рублей, сию сумму казначейство и выдаёт. С казёнными заводами недоразумений не бывает, а с частными владельцами, попробуй-ка, договорись! Как упрётся хозяин, что дешевле, чем по 250 рублей не продаст ни одной головы, что делать? Берёшь, приплачиваешь свои деньги, после, конечно, пишешь рапорт, что потрачено больше. А казначеи ещё неизвестно, возместят ли убыток, да и когда, сколько тянуть будут?
– А отчего нельзя всех лошадей с казённых заводов брать? Не хватает?
– То-то и оно, что не хватает… Вот выдано мне десять тысяч, хорошо бы хоть полсотни купить. Ну да ладно, что печаловаться раньше времени. Зато, говорят, у Старжинской две прелестнейшие дочери! Надеюсь, общение с ними искупит наши неудобства. Только, чур, поручик, здесь мне дорогу не переходить! Сначала я выберу предмет обожания, а Вы ухаживайте за сестрицей!
– Не буду спорить, – улыбнулся Телятьев.
Что ж, Брюховецкого Господь не обидел, с его внешностью можно рассчитывать на успех у дам. Вышел ростом и лицом, разве что излишне смугл для русского человека. Товарищи его в шутку цыганом именуют, а он объясняет, что у него один дед казак, другой – серб, фамилия досталась от казака, обличье – от серба.
Мадам, ах, пардон, пани Старжинская оказалось дамой среднего роста за сорок обычной для сего возраста комплекции, как принято говорить: весьма приятной полноты. Лицо сохранило следы былой красоты, и она тщательно сберегала её остатки: волосы, чернота которых казалась неестественно-ровной (похоже, крашеные), взбиты и уложены пышными буклями, нос напудрен, щёки подрумянены, брови подрисованы. Впрочем, подрисовка, беленье и подрумяненье были исполнены с чувством меры и не превращали лицо пани, не изрытое пока морщинами, в карнавальную маску, как иной раз бывает с рьяно молодящимися старухами. Если пани уже поздно называть красавицей, то элегантной дамой с хорошим вкусом она, несомненно, оставалась. Старжинская встретила гостей любезно, а когда услыхала, что офицеры приехали с деньгами, чтоб приобрести лошадей, лицо её совсем приторно-медовым стало.
– Я рада, господа, очень рада принимать столь дорогих гостей, вы нас осчастливили своим визитом, это – большая честь для нас… Продам лошадей, продам. Сей же час прикажу, – далее немного капризным тоном заворковала. – Однако прошу: со мной по вопросам продажи даже речи не заводите! Это к управляющему, а со мной говорить только о приятных вещах!
Она представила молодых офицеров своим дочерям: восемнадцатилетней Эмилии и шестнадцатилетней Эвелине. Обе – кареглазые шатеночки, стройные, хорошенькие. Старшую, обладавшую прекрасной фигуркой и выразительными томными глазками с длинными пушистыми ресницами, вообще можно счесть красавицей. И, судя по живым остроумным ответам, она к тому ж была неглупа. Эвелина была похожа на сестру, но костлява: руки длинны и худы, ключицы остры. Худобой Эвелина напомнила Телятьеву его младшую сестричку, Таню, и он ничего не имел против, чтоб ротмистр приударил за Эмилией. В доме жили ещё Софи двенадцати лет и десятилетний Мечеслав. Софи – пухлощёкая девочка, а её талия вдвое превосходила талии старших сестёр. Поскрёбыш2 Мечеслав, кажется, был любимцем матери и домашним тираном: очень уж капризно и надменно он вёл себя, а мать, обращая свой взгляд на сына, как будто таяла, лучилась от счастья. Мечеслав также был пышнощёк: няньки, наверное, находили необъяснимую усладу в том, чтобы ежедневно впихивать паничу в рот двойную, а то и тройную порции еды. Иль он сам обладал отменным аппетитом? Старжинская сообщила, что у неё ещё трое сыновей: один служит в Варшаве, двое грызут граниты наук в Краковском университете. А может, наоборот: двое в Варшаве, один в Кракове. Не упомнилось это, да и какая разница? Главное, их очаровательные сестрицы здесь.
2
Поскребыш, последыш – последний из детей в семье