Страница 12 из 19
Обычно о подобном опыте не только не жалеешь, он бывает и очень полезен, однако через несколько месяцев я решил, что с меня хватит. Мой знакомый по киноклубу Геннадий Распопов мне помог, он снял фильм о летчиках, хороший очень, и у него с тех пор остались знакомые, так что он куда-то позвонил, и меня перевели в студию Московского военного округа, в Лефортово, в Дом офицеров. Руководитель там был штатский, по фамилии Баранов, тоже из кинолюбителей. Прекрасно я там время провел, в том числе „Днем ангела“ занимаясь, ходил в самоволку. Можно было прямо на студии ночевать, я как бы не уходил из части, оставался на территории полка, но и не спал в казарме. У меня была крохотная каморочка, я в ней не очень и помещался. Но – бросил шинель на пол и спи. Так душевней и комфортней».
В Доме офицеров Сельянов сошелся с несколькими своими сослуживцами, ставшими ему друзьями, как он выражается, «в армейских отношениях есть что-то такое, корневое»: Саша Лебедев занимался Музеем московского военного округа, другие тоже чем-то гуманитарным – Слава Бессолов, Володя Болотинский.
Володя Болотинский принадлежал к тому типу людей, который Сельянова особо привлекал. Сам он всегда был и остается довольно закрытым и подчеркнуто рациональным человеком, эмоционально сдержан, жестко контролирует свое поведение. Но тянуло его к людям выраженного противоположного типа, бурлящим, ярким, обаятельно талантливым во внешнем выражении, непредсказуемым, с обильными эмоциями. Хорошо суть такой стихийной одаренности описала Ольга Свиблова, нынешний директор Дома фотографии, входившая в те времена в круг друзей как жена поэта Алексея Парщикова: «В искусстве меня восхищает то, что дает Бог: я условно называю этот подарок „бриллиантом безумия“. Это что-то, что ты рационально породить не можешь, чем владеет кто-то другой».
Этим нерациональным «бриллиантом безумия», но не в искусстве, как Балабанов, а в бытовом и человеческом плане, блистал Болотинский – он был из тех, про кого говорят, «с ним не соскучишься», так же как Коновальчук, кстати. Но у Сельянова осталась от него важная в другом смысле история.
Болотинский, женившись на девушке из Финляндии, уехал туда жить, по основной своей профессии – звукооператор – устроиться на работу не смог, так как не знал необходимого для этой профессии, в дополнение к финскому, шведского языка, и пошел учиться на часовщика. В финской школе часовщиков – серьезном учебном заведении с давними цеховыми традициями, вспоминает Сельянов, «давали такое задание: удерживая в пальцах кусочек металла, нужно было напильником, без помощи тисков, сделать из него идеальный кубик. Невероятно сложно, чтобы все грани были ровные, и Володя говорил, что у него не получалось. Он был упорный человек и всегда хотел дойти до цели, дома тренировался, все пальцы стесал до крови. А мастер делал это на раз, вжик-вжик и готов кубик. Но в какой-то момент вдруг и у Володи получилось. И вот, говорит, я положил его на ладонь, этот идеальный кубик, и понял, что есть Бог. Эта история очень хорошо иллюстрирует протестантскую мировоззренческую систему, в которой труд – и есть главная молитва». Кажется, что этот вывод Сельянов проецирует на собственное мировоззрение и личный этический кодекс.
Три года на «Леннаучфильме»
Служба в армии тем временем завершилась, а фильм еще не был готов, возвращение в Тулу в 1983 году не принесло перемен. Время тянулось медленно, все зависло, Сельянов чувствовал, что ситуация затягивается: «Живу не в Москве и не в Питере, где можно было бы как-то участвовать в кинопроизводстве. В Туле даже сценарии писать нельзя, если ты не маститый сценарист. С другой стороны, в большое кино мне и не хотелось особо, идеологический пресс был тогда чудовищный, и я не чувствовал в себе сил его преодолеть. Чтобы в результате сделать кино, которое не было бы оппозиционным, но было бы твоим, надо пройти путь очень длинный. Исключения редки, и они все случились в пору „оттепели“. А я еще и не режиссер по профессии. Как мне попасть в игровое кино? Слава богу, что был „День ангела“, которым надо было заниматься. Если бы нам удалось закончить его в 1980 году, я тяжелей переживал бы это время».
Тем не менее в феврале 1984 года Сельянов, наконец, обретает некоторую стабильность, получив работу, и – самое тогда важное – прописку в Ленинграде в обшарпанной комнате питерской коммуналки на Обуховской стороне. Теперь можно было жить в городе, где было несколько киностудий, много кинематографистов, и ждать своего шанса. Приведя в порядок комнату и вручную отшкрябав ужасный паркет, привез беременную жену – дочь Дарья родилась в июле 1985 года.
Работу удалось получить на киностудии «Леннаучфильм», организации в те годы весьма солидной, 120 картин выпускалось в год, снимали фильмы для телевидения, киножурналов, учебные для школ, популярные для кинотеатров. Диапазон был широк – от физики до социальных проблем. Там уже работали выпускники ВГИКа, закончивших мастерскую режиссуры научно-популярного фильма у Александра Михайловича Згуриди. С Димой Деловым, Сашей Сидельникововым Сельянов дружил еще во ВГИКе. На студию его зачислили редактором.
Для того чтобы официально попасть на студию, Сельянову надо было воспользоваться правом на распределение: система советского образования предполагала, что выпускник должен отработать три года по специальности. В творческих вузах обязательного распределения по факту не было, но формально его никто не отменял. Поэтому, чтобы получить направление на работу в «Леннаучфильм», Сельянову как молодому специалисту, к тому же честно отслужившему в армии, что повышало его шансы, надо было получить запрос от студии и утвердить его через вышестоящие организации. На счастье, среди компании друзей, работавших на «Леннаучфильме», была Оля Нифонтова, дочь тогдашнего заместителя председателя Госкино РСФСР Глеба Ивановича Нифонтова, который как раз курировал научно-популярное кино, и, как рассказывает Сельянов: «Она замолвила за меня словечко отцу, мы с ним познакомились, поговорили, и я получил добро». Конечно, работа была не та, о которой он мечтал, но и в ней были свои плюсы.
«Я работал редактором научно-популярного кино, что само по себе хорошая школа жизни: быстро становится понятно, как страна устроена на самом деле, как ею руководят. То, что вокруг много лицемерия и не про все можно говорить, я, конечно, и раньше понимал, но в другом измерении, это было умственное понимание, абстрактное. А тут – у меня появился конкретный опыт. Это же был идеологический участок, сценарии утверждались, и в том, что показывать, а о чем умалчивать, было много тонких мест. Мы пытались идти против линии партии, а поскольку везде сидели чиновники, которые боялись, как бы чего не вышло, приходилось придумывать, как это обходить. Стало понятно, что все группируются и что везде господствует система личных, клановых, групповых интересов, которые важнее интересов дела».
Коновальчук выражается куда резче: «Лавочка была еще та, хлебное место, откат 50 %, связи везде, в милиции, в ГАИ», при этом идеологическая бдительность, «все – как пауки в банке».
Вчерашние студенты в этой атмосфере держались обособленно. Товарищ Сельянова и Коновальчука, соавтор «Дня ангела» Николай Макаров, который тоже подвизался на «Леннаучфильме» вспоминал: «В этом огромном коллективе советской киностудии (в штате более 100 человек, сейчас невозможно поверить), все делились „по партиям“, и одна из самых влиятельных возглавлялась режиссером Валентиной Гуркаленко. Она и светлой памяти режиссер Александр Сидельников „затащили“ нас всех на эту студию».
Александр Сидельников действительно считался одним из самых ярких тогдашних документалистов. Уже закончив институт, Сельянов, который тогда за что только не брался, написал сценарий к его дипломному фильму «Пристань» (ВГИК, 1982) по рассказам Василия Белова. Белов возник неслучайно, «добрый деревенский парень» Сидельников был почвенником, поклонником есенинской поэзии, православным христианином, как, впрочем, и большинство его товарищей по студии: «Глубоко православные люди, монархисты молодые пришли в воровскую эту организацию», определяет ситуацию Коновальчук. Работая в области научно-популярного кино, они стали снимать фильмы, где на фоне российских провинциальных пейзажей размышляли про духовные ценности крестьянской России, утерянные в современном мире, про испорченную природу, разрушенные церкви.