Страница 2 из 11
Габриэлла яростно взмахнула руками, пытаясь доказать ему свою правоту.
– Э-э, месье! Не любил ты ещё никогда по-настоящему! Помяни моё слово, наплачешься, нары-даешься, изопьёшь чашу счастья до дна и отравишься! Предашь девчонку, а ребёнка отдашь в чужие руки.
Она это произнесла с таким отчаянием, словно спускала пар, после чего, выдохнув, замолчала. Гюго продолжал безмолвно стоять с презрительной усмешкой на лице.
Перехватив его ироничный взгляд, цыганка разозлилась:
– За твои насмешки скажу тебе правду! Останешься ты один-одинёшенек! – она сверлила его пристальным взглядом, – умрёт она не своей смертью… – поглядев в укор, – из-за тебя, месье! Не завидую я ей… Да и тебе. Пить будешь и сходить из-за неё с ума.
Он посмотрел на неё, изменившись в лице.
Она, подметив возникший интерес, добавила:
– Не сойдёшь… Это будет твоя расплата пред ней и сыном. Ты раб! Господин не ты! Господь – твой Господин!
Она даже как-то приосанилась от высказанной правды, уверенно подытожив:
– Жить тебе долго и безбедно, пока не пропьёшь всё, что приобрёл. Капли красного вина станут слезами. Пить ты их будешь до дна. Её имя раной останется на твоей душе! А зовут её, помяни моё слово, как и меня.
Гюго надоела болтовня цыганки, и всё же он поинтересовался:
– И как же её зовут? – чуть напрягшись. – Раз знаешь, скажи!
Цыганка с усмешкой бросила на него суровый взгляд.
Он, стараясь игнорировать его, ощущая внутреннюю дрожь, продолжал настаивать:
– Назови своё имя!
Она, отступившая от него на пару шагов, вернулась, оглядела Виктора с ног до головы и требовательно произнесла:
– Дай золотой, что я вернула тебе! Потри его в своей руке, оставлю на память, свидимся – спрошу, правду я нагадала или нет.
Гюго с лёгкостью отдал золотой. В ответ услышал:
– Запомни имя моё! Меня зовут Габи! Го-а-би! По-венгерски!
Гюго смущённо крикнул вслед убегающей девушке:
– Габи?!
Цыганка, обернувшись, пояснила:
– Габи! Я венгерка из Трансильвании! Слышал такие места? Ой, гиблые! Там бог Ра жил когда-то. Не зря говорят: цыгане – дети Господа!
Гюго заинтересовала девчушка. Размышляя об услышанном, он крикнул:
– Да, я слышал! Габриэлла?!
Габриэлла, уходя всё дальше, подтвердила:
– Да! Го-а-би!
Гюго кивнул головой, с усмешкой прокричал:
– Габи! Габриэлла! Красивое имя! – повеселев, вдогонку громогласно добавил: – я уже влюбился в такую девчонку, как ты!..
Габи вдруг вернулась, заглянула в его глаза и полушёпотом произнесла:
– Влюбись сейчас, месье! Я буду рада! Хочу, чтобы моя правда состоялась! – Немного с грустью, немного с наивной искренностью выкрикнула: – Хочу!
Я правду тебе сказала… – она въедалась взглядом в его открытое лицо, словно что-то хотела прочесть, познать неизведанное до конца, затем с внутренним напряжением в голосе произнесла: – Скажи и ты своё имя, месье! Хочу знать, кто скоро влюбится в меня.
Гюго, смеясь ей прямо в лицо, ответил:
– Виктор Гюго! Я пишу стихи. Слышала? И вообще! Я женат!
Цыганка, удаляясь, пробормотала:
– Нем холлотом, Вики! Сып ныв! 3 – и с иронией добавила: – Насчёт женат… Был женат!
Гюго про себя пробубнил:
– Вики?! Чудненько! – крикнув вслед: – До встречи!
Габриэлла спешно удалялась. Она стремительно шла вперёд к собору, бросив на прощание:
– Висонтлаташро, Вики Ур! 4
II
Бретань
Монастырь при бенедиктинском аббатстве Ландевеннек. Практически полуразрушен. В 1793 году конфискован в казну революционным правительством, но в нём всё же остались четыре монаха, что служили в тот переломный период в аббатстве, и они дали обет оставаться в его стенах до смерти. Их не трогали. Они просто жили, не мешая новым хозяевам.
Келья. Гюго явно загостился у своего лучшего друга – духовного наставника, аббата отца Бруно, который гостеприимно выделил ему келью и послушника-писаря, чтобы тот мог писать под диктовку труды самого Гюго. Некогда его познакомил с ним герцог де Роган, который проводил церемонию проводов Софи (матери) Гюго. Он считался маленьким божком в Бретани, ему принадлежали замки Жослен и Понтиви и прилегающие земли. Все в округе любили и уважали его.
Трагедия герцога затронула сердца многих. Он рано овдовел. Его жена по неосторожности заживо сгорела: одеваясь на бал, она беззаботно кружилась у камина, любуясь новым платьем с богатым кружевом, и не заметила, как искра попала на подол. Наряд тут же вспыхнул факелом смерти. Получив многочисленные ожоги, она на следующий день, сохраняя мужество, на руках мужа скончалась.
Герцог Роган, подавленный и убитый горем, поступил в семинарию в Сен-Сюльпис. С его утончённостью ему пришлось пройти испытания; строгие правила его отвлекали от трагедии, он был само послушание…
…Виктор Гюго приехал погостить с лёгким сердцем, как ему казалось изначально. Но, проведя у друга день-другой, замкнулся в себе, писал сначала сам, потом надиктовывал мысли быстро и сумбурно писарю-послушнику. Строчки из его души словно бежали неудержимо… Куда? Наверное, в Париж – к сердцу Габи.
Его мысли хотел разгадать отец Бруно. Он тихо вошёл в келью. За ним незаметно с поникшей головой вошёл мальчик-послушник с трапезой в руках. Аббат вопросительно посмотрел на Гюго, спросил:
– Кто? – недоумевал он. – Ты же сказал, что свободен. Плоть твоя молча смирилась… – Тяжело вздохнув: – Скоро 30!
Гюго, глядя на друга, с тяжестью на душе тихо произнёс:
– Казалось так! Но, к сожалению, я встретил в Париже у собора Парижской Богоматери… Её, совсем дитя… – В запале: – Девчонку! И только сейчас… – Тушуясь, признался: – Не долюбил… Или мне казалось, что любил… – не пряча горящего взгляда, – глуп был. Игра воображения, не более. – Надеясь на понимание, пробормотал: – Стало быть, ещё не встречался с любовью. Под ложечкой сосёт… Говорю, а внутри что-то тянет, затрагивая струны души и сердца. – Горько усмехнулся: – Плохо мне.
Он взглянул на аббата, с мольбой в голосе произнёс:
– Отпусти грехи! Хочу съездить, ещё раз проверить своё чувство к ней, посмотреть, заглянуть в её бездонные глаза. А вдруг это лишь очередная игра моего воображения?
Отец Бруно, глядя на него с изумлением и волнением, по-отцовски ответствовал:
– Не загоняй себя в тупик! Ты – Гений! Значит, будешь жить в Вечности. Не томи душу! Не играй, как мальчишка в поддавки, с тёмной силой. – Невольно задумавшись: – Грехи? Конечно же, отпущу тебе… – вскользь взглянув на друга, спокойно произнёс: – Отпущу непременно, как не отпустить кающемуся. Съезди! Правде в глаза загляни! Любовь! Нельзя отталкивать от себя! То воля Господа!
Гюго с благодарностью посмотрел на друга и выпалил как на духу:
– Знаешь, старик! Ты прав, как всегда! Съезжу! Загляну ей в глаза и с лёгкостью разочаруюсь… – вздыхая с облегчением, – и тогда смело самому себе скажу, что ошибся, что она птица не моего полёта. Я орёл! Она же – белая ворона!
Аббат беззлобно улыбнулся:
– Не стоит так смеяться над чувством! – тут же с любовью добавил: – Я буду молиться за тебя, за твою душу, чтобы она обрела покой, ведь ты уже не мальчик…
Гюго с усмешкой произнёс:
– Это с какой стороны посмотреть… Не мешало бы заглянуть и с изнанки… – хмыкнув, – признаюсь, я себя не ощущаю человеком в годах, как ты намекнул – старичком. – С уверенностью заявил: – Скорее… Стареющим мальчишкой… – глядя на аббата в упор: – А? Как ты думаешь?
У Гюго заблестели глаза в ожидании ответа.
Отец Бруно ответил ему, как другу:
– Но кто ж тебя в старички записывает?
Он с любовью посмотрел на него, поспешив подтвердить:
– Мальчик! Мальчик! Если до сих пор влюбляешься, как в первый раз… И так неопрометчиво. Дон Жуан!
Гюго смотрел на аббата с благодарностью, но глаза его переполняли страх и неизведанная страсть. В порыве чувств он признался:
3
Не слышала, Виктор! Красивое имя! (Nem hallottam, Viki. Szйp nйv! – венг.)
4
До свидания, господин Вики! (Viszontlбtбsra, Viki Ъr! – венг.)