Белые люди

– Как всегда,– Молчанов пожал плечами.– А ты как?

– Ты знаешь, я потерялся!– сообщил Иссинский. Эта фраза означала совершенно конкретную ситуацию – несколько минут назад, Максим Вячеславович связывался с диспетчером Наринэ-Иванной. Наринэ-Иванна была хорошо знакома Иссинскому, на неё Максим Вячеславович всё время почему-то попадал в экстренных случаях. Каждый раз, звоня в диспетчерскую чтобы сообщить о каком-то происшествии, Иссинский слышал один и тот же голос с красивым акцентом. Он уже примерно представлял себе эту даму, несмотря на то что вживую они ни разу не виделись. Её примечательные фразы Максим Вячеславович нередко цитировал. Однажды, когда Наринэ-Иванна запуталась руками в проводах, она с возмущением заявила в трубку: «Я потерялас!». Это рассмешило его донельзя. Ещё Максим Вячеславович несказанно радовался, когда в рации появлялись помехи и Наринэ-Иванна принималась раздражённо жаловаться: «Да я не понимаю, щто это за радио, где вообще находимся? Щто за шум… Кто шумит-т?!». Ещё Иссинский любил порой пытаться скопировать очаровательный акцент Наринэ-Иванны, но терпел крах. Её голос был уникален, спародировать его не представлялось возможным. Слегка тянуть звук «м» на конце слов, выделять «о» в окончаниях – этого было недостаточно. Порой Максим Вячеславович порывался написать книгу «Как говорить, как Наринэ-Иванна». Ведь есть же книга «Как говорить, как Стивен Фрай», значит и про Наринэ-Иванну нужно что-то такое создать. Этот уникальный говор, ласкающий слух посреди грубых интонаций прочих работников метрополитена, был для Иссинского определённой отдушиной. И раз сейчас Максим Вячеславович радостно сообщил, что потерялся, это явно было следствием недавнего диалога с Наринэ-Иванной.

– По какому поводу на этот раз созванивались с Наринэ?– поинтересовался Молчанов

– У нас художник опять чудит.

– Какой художник?– не понял Максим Владимирович.

– На «Трубной» бродит один дедушка, всё время мольберты свои расставляет. Нам его либо самим надо убирать, либо силы посильнее звать,– такие фразы тоже были фишками Наринэ-Иванны. Она иногда говорила Иссинскому, что его наглядность не наглядная, когда тот описывал ей некую ситуацию на станции.– Руководство утверждает, что он мешает движению народа.

– А он мешает?

Иссинский пожал плечами:

– Да не особо. Но нам его сегодня необходимо будет гонять, если опять припрётся.

– Ну если надо, значит будем гонять.

И начался рабочий день. По камерам, с одной стороны, не показывали ничего интересного. Но, с другой, это были и не новости городка N, или депрессивное ток-шоу. Разговоры с Максимом Вячеславовичем изрядно скрашивали день Молчанова. Они успели обсудить все проблемы типичного работника метро. Иссинский жаловался на машинистов, которые, смертельно бледные вылезали из-под поезда с кровавой кашей на руках после того, как сбивали очередного неудачливого пассажира. По словам Максима Вячеславовича, все машинисты обязательно начинали ныть об этом Наринэ-Иванне, используя диспетчера как психолога.

– Я… я его сбил, убил, перерезал напополам!– со слезами в голосе сообщал ей очередной убийца поневоле.

– Даже так? Безобразие!– осуждающе комментировала такие сообщения Наринэ-Иванна.

А после этого она обязательно звонила Иссинскому и рассказывала, насколько же ей надоели эти несчастные. По словам Максима Вячеславовича, Наринэ-Иванне уже не хотелось их жалеть, как поначалу. Когда приходится выслушивать подобные истории раз в два-три дня, пропадает всякое желание тратить на них нервы. Самое интересное заключалось в том, что в диспетчерскую нужно было звонить совсем не машинистам, а другим работникам станции – дежурному или его помощнику. Но обезумевшие от свершившегося машинисты, в ужасе выползающие из-под поезда и выбирающиеся на платформу блевануть, почему-то почти поголовно ковыляли к связистам и лично дозванивались до диспетчера.

– Я где-то читал про женщину, которая на машине сбила старушку и тут же сама стала звонить в полицию,– рассказывал Иссинский.– Вроде как даже не плакала, не кричала, просто в состоянии аффекта сообщила, что она сбила бабку. Это, по-моему, статья в каком-то журнале была. И там ещё психолог объяснял, что такие вещи сразу хочется проговорить с кем-то. Ну даже не хочется, а это просто необходимо. Вот с машинистами то же самое.

Но больше всего Максима Вячеславовича раздражали люди с длинными шарфами, которые волочились по полу и порой попадали в ленту эскалатора. Обычно удавалось шарф быстро развязать или вырвать из цепких металлических челюстей коварного механизма. Но случались и смертельные исходы. Иссинский даже показал Молчанову видео с монитора, где маленькая женщина с очень длинным шарфом, оказавшимся смертельной ловушкой, задыхалась на полу у эскалатора, пока ей не помог спустившийся следом мужчина.

– Ну не дура ли?– возмущался Иссинский.– Идиотка просто! Мозгов нет вообще. Шарфы в метро категорически не нужно носить, я считаю. И уж точно надо следить за ними возле эскалаторов.

За такими непринуждёнными и весёлыми диалогами прошло часа два. И тут, на очередной позитивной ноте, Иссинский бросил взгляд на монитор и вздохнул:

– Ну что такое!

Молчанов тоже посмотрел на экран, и в одну секунду у него перехватило дыхание:

– Ты тоже видишь это?– на камере номер четыре шёл странный человек. Его тело было невозможно разглядеть на камере из-за странного белого свечения. В толпе людей выделялось жуткое белое пятно. Максим Владимирович трясущимися руками схватил Иссинского за плечо и слегка встряхнул:

– Ты это видишь?!

– Конечно вижу! Это кошмар какой-то, мне надоело, я не пойду. Молчанов, сходишь?– Максим Владимирович непонимающе взглянул на коллегу. Призрачная сущность появляется в радиусе ста пятидесяти метров, а Иссинский не хочет туда идти. Это как?

– А ты их часто видишь?– Молчанов решил уточнить, параллельно направляясь к двери.

– Да почему их, он один, вообще,– Максим Владимирович резко развернулся.

– В каком смысле один? У меня это уже третий.

– Интересно, я думал такой долбанутый в метро только один,– задумчиво протянул Иссинский.

И тут Молчанову пришла в голову мысль, что они говорят о разных вещах.

– Ты сейчас про кого?– спросил Максим Владимирович.

– Про художника. А ты про кого?– Молчанов пригляделся к мониторам и увидел на экране под номером шесть забавную картину. Многие колонны на «Трубной» были украшены витражами, изображающими различные города и достопримечательности России – цветные стёклышки, выложенные в форме вещей и зданий, ассоциирующихся с определёнными местами, создавали на станции атмосферу торжественной галереи искусств. И возле витража Коломенского расположился небольшой мольберт, за которым сидел старичок с пышной седой шевелюрой. Он рисовал станцию с таким упоением, что выглядел продолжением стены – настолько он был статичен.

– Это тот художник, что ли, которого прогонять надо?– догадался Молчанов.

– Конечно. А ты про кого?– не понял Иссинский.

– Да ни про кого,– Максим Владимирович уже успел пробежаться взглядом по камерам и понять, что таинственное белое пятно в виде человека уже исчезло. Молчанов открыл дверь и вышел из мониторной. Спускаясь, он размышлял о странных вещах, которые с ним начали происходить. И самым странным было то, что Молчанов даже не мог решить, какая странность смущает его больше – сверхъестественные люди или появление (страшно сказать) подруги.

Лера Аглицкая проявляла в отношении Молчанова свою бесконечную инициативу. При этом девушка каждый раз подчёркивала, что они только друзья и на нечто большее Лера подписываться не будет. Максим Владимирович не знал, как относиться к её рассказам о вдохновляющих вещах. Аглицкую восхищала архитектура Питера, лошади и книги некоего Кирилла Схимника. Обо всём этом Лера с воодушевлением вещала Молчанову, притом что ему в какой-то момент даже стало интересно, чем же так цепляют книги Кирилла Схимника, какой район Питера лучше подходит для жизни и как верховая езда влияет на правильную осанку. Аглицкая была только рада поделиться подобной информацией. И что эта шикарная девушка нашла в Молчанове? Он же никуда не годится как друг – сидит целыми днями на работе, потом спит дома, музыку не слушает, книг не читает, в кино не ходит. Когда Лера узнала обо всём этом, то пришла в ужас. А после того как Максим Владимирович сообщил, что у него даже компьютера нет, Аглицкая и вовсе чуть не расплакалась. Молчанов поражался её терпению и интересу к его персоне. Для самого себя Максим Владимирович казался тотально неинтересной личностью. Собственно, так и было. Лера говорила, что во всей судьбе Молчанова есть какой-то трагизм, какая-то мистика. И это было интересно.