Страница 3 из 16
А надо всем:
- То-о-о-ля!!!
... Толя перетащил свою тележку через брод в кустах, миновал кусты, выехал на середину луга и тут услыхал, как со стороны Грядок бабахнуло пять выстрелов. Как из-под земли.
Да так оно и было: он знал, костер хлопцы раскладывали в окопе.
Есиповой палки им теперь не миновать.
Уже на въезде в деревню он встретил Есипа. Точнее, Есип встретил Толю. Внезапно из-за плетня показалась лысая голова. От неожиданности Толя вздрогнул.
Староста высунулся по грудь. Положил руки на плетень. В правой руке была блестящая, отполированная палка. Один конец с утолщением. В дырку на другом конце протянут сыромятный ремешок - его Есип всегда наматывал себе на запястье. Говорили, что это било от цепа. Ничего не скажешь - настоящее било!
А еще поговаривали, что Есипу, когда он стал старостой, немцы выдали наган и он на первых порах хвастал наганом, носил его в кармане. Карман оттопыривался. Чтоб все видели, Есип в том же кармане носил и мешочек с патронами.
Но вешняя вода быстро скатывается. Скатилось и с Есипа. То ли увидел, что люди не столько боятся его, сколько глядят с брезгливостью, то ли сообразил, что оружие может оказаться не только у него - если уже не оказалось! - но привычку таскать наган в кармане и класть туда еще и мешочек с патронами оставил. Говорил, будто отняли у него наган. Кто? Когда? Верить Есипу или нет, если тот и сам себе верил, может, всего раз в году?
"Кто там стреляет?" - спросил Есип.
"Не знаю", - ответил Толя.
"Все вы ничего не знаете, да всё прояснится", - буркнул староста.
Било у него в руке угрожающе поднялось. Но Есип не стал бить Толю. Било скользнуло вниз. Скрылся за плетнем и его владелец.
Приехав домой, Толя закатил тележку под поветь, разнизал веревку, принялся рубить дрова. Пока рубил, раза два выбегал на улицу глянуть, не идет ли мать. Ее не было. А когда кончил работу, метнулся через улицу на огород, откуда был виден большак. По нему никто не шел и не ехал. Прошел дальше, к выгону. И оттуда никого не увидел. Вернулся домой: подумал, что мать уже пришла и ждет его в хате. Но на двери висел замок. Коротал время на улице напротив своего двора. Опять прошел к выгону. Сходил к деду Денису. Нет, и туда мать не заходила. Недобрые предчувствия стали одолевать Толю.
Когда смерклось, как и было условлено, в раму поскребся Рыгор. Толя не спал. Кубарем выкатился в сени открывать. Думал, что Рыгор пришел вместе с матерью.
Рыгор был один.
Они засветили лампу. Толя предложил Рыгору поужинать, но тот отказался. Вместо этого подсел к нему на койку, стал расспрашивать, как съездилось на Грядки, бранил мальчишек за дурацкие забавы с патронами. Однажды это может плохо для кого-нибудь кончиться. Вероятно, Рыгор дневал у отца или еще у кого-нибудь в Березовке и слышал те пять глухих, как из-под земли, выстрелов...
Радость подержать в руках оружие выпадала Толе не часто. А тут Рыгор дал ему свою винтовку, высыпав предварительно из магазинной коробки все пять патронов. Где приклад, цевье, ствол, прицельная рамка - Толя знал. Интересно было бы разобрать и собрать затвор. Но Рыгор сказал: в другой раз, при случае. Он разрешил только открыть затвор. Толя открыл - утопил спусковой крючок, и затвор выскользнул ему на колени. Рыгор поднял его, поставил на место. Сказал, что на первый раз достаточно запомнить стебель, гребень, рукоятку.
Слушать было интересно, и Толя слушал, запоминал, повторял вслед за Рыгором названия деталей. Но не с той охотой, как это могло быть, если б он не прислушивался: не стукнет ли щеколда?
Он ждал мать.
Ждал ее и Рыгор. Он забрал у Толи винтовку, набил магазинную коробку патронами. Винтовку забросил за плечо, принялся расхаживать по хате. Потом, сказав, что еще вернется, вышел.
Возвратился в полночь. Наверное, в полночь. Толя сидел на койке в уголке и, положив голову на руки, спал. А ведь старался не заснуть, не пропустить таких знакомых ему шагов. Даже сени за Рыгором не запирал. И тот прошел в хату и потряс его за плечи.
Прогнал сон. Думал, что пришла мама, а это был Рыгор. Еще какое-то время посидели. Уже впотьмах, не зажигая лампы.
Мать не приходила.
Ждать Рыгору больше было нельзя, и он засобирался в дорогу. До рассвета надо было проскочить шоссе под Луганью. Надо уходить!
"Запри за мной и ложись спать. Утром видно будет, что к чему", - сказал и ушел.
Утром Толя истопил печь, сварил картошки. Замкнул хату. Из-под повети выкатил тележку. Воткнул топор меж досок в днище тележки, прижал топорищем веревку. Поехал на Грядки.
В лесу не терял времени даром - возвращался раньше обычного. Хотелось, чтоб его встретила мать. Верилось, что так и будет. Как бы он обрадовался, если б, едва он въедет во двор, на порог вышла мать и попрекнула его: "Где же ты пропадаешь? Я давно дома, а тебя все нет и нет".
Он ждал мать.
Под вечер зашел дядька Кондрат. Он жил в центре Березовки. Было ему лет под пятьдесят. Двое его взрослых сыновей, как и Толин отец, ушли с армией в отступление. Дядька Кондрат с теткой Параской жили теперь одни.
В молодости дядька Кондрат, рассказывали, был отменным плотником. Золотые руки были у него. Теперь рука у него, считай, одна. Когда-то, когда организовывался колхоз, ставили большой хлев для скотины. Надо было навозить много леса. Однажды скатывали с телеги бревно, оно как-то перекосилось и скользнуло вниз. На ноги мужчинам, стоявшим поблизости. "Бегите!" - крикнул дядька Кондрат, а сам пытался удержать бревно за комель. Да не удержал. Комель переломил дубовый копыл передка. А между комлем и копылом попала левая дядькина рука. Повырывало мясо, раздробило кости. Доктора хотели отрезать руку, да как-то обошлось. Долго лечили, пока зажило.
С тех пор левая рука у дядьки Кондрата вывернута ладонью назад. Если не знаешь, то можно подумать, будто взрослый человек валяет дурака, работать не хочет, а протянул руку назад и чего-то просит, да так, чтоб не видно было.
Но дядька Кондрат вовсе не был лодырем. В колхозе ему всегда подыскивали работу полегче. Накануне войны он работал в лавке.
"Мать не пришла из Слуцка?" - входя под поветь, спросил у Толи дядька Кондрат.
Спросил так, словно все знал. А почему бы и нет? Наверное, уже вся деревня знает о Толиной беде. Слухи в деревне - как пожар в лесу.
"Ты кончай рубить. Сядь на тележку - а сам присел рядом на колоду - да не плачь, если я что и скажу".
Сердце у Толи в груди забилось в предчувствии чего-то непоправимого, страшного-страшного. Он и сам не заметил, как в руках очутился какой-то прутик и пальцы машинально принялись ломать его.
"... В воскресенье на базаре в Слуцке, сказывают, была облава. Хватали хлопцев и девчат в Германию. И молодых женщин тоже. Разве втолкуешь тем туркам - дядька имел в виду немцев, - что у тебя дитя дома одно осталось. Возможно, люди, что видели твою маму, когда их загоняли в грузовики и везли на станцию, и ошиблись, но будь готов к худшему. Ты уже почти взрослый хлопец. И не плачь. Закрывай хату да пошли к нам. Тетка Параска уже знает, что ты придешь..."
Толя опустил голову. Он чувствовал, что вот-вот заплачет. Только сразу закаменело все внутри. На дядькины слова помотал головой: "Нет!"
"Не хочешь к нам - иди к деду Денису. Вдвоем веселее будет. А дома один не ночуй", - продолжал дядька Кондрат.
Но Толя остался на ночь в своей хате. Ему снился страшный сон. Большой, почему-то черный состав был оцеплен черными эсэсовцами с черными овчарками. Кричали, плакали девушки и женщины. Плакала, что-то кричала и его мать. Что - он не мог услышать. Мать тянула руки, рвалась к Толе, которого держал здоровенный немец. Пальцем немец показывал на мать, смеялся и смотрел Толе в глаза. От этого взгляда бросало в дрожь. Потому что глаза у немца были круглые, неподвижные. Как у гадюки, которую он убил когда-то в Грядках... Вот мать загнали прикладами в черный вагон, а немец, державший Толю, огромной лапищей впился ему в бок. Было больно-больно. Толя закричал. Но крика не получилось. Хотел заплакать и тоже не мог. Тогда он застонал.