Близость на максимум

Мёртвая душа, может что-то ощущать?

Моя умерла, и она ничего не чувствует.

Физически, конечно, продолжаю существовать. Морально – нет. Меня не стало на том самом кладбище, в котором несколько дней назад  попрощалась со своим родным и единственным человеком.

Бабушки не стало. И меня не стало.

Чёртов Новый год уничтожил мою семью… меня.

В один момент, все произошло в один момент. Мгновение и все. Нет человека.

Можно описать боль? Вряд ли. Это такое чувство, словно тебе вырвали сердце, но ты продолжаешь корчиться в агонии. Чувство пустоты. Тишина – главная боль. Она давит, от нее закладывает уши, от неё не спрятаться, не скрыться. Она везде. В квартире, на улице, в магазине, в аптеке. Везде.

Всего несколько дней назад я сидела на этом самом диване, и разговаривала с бабушкой. Она была рядом, она отвечала мне. Она трогала мои волосы, гладила руки. А сейчас этого нет. Уже не будет.

Воспоминания в прошедшем времени убивают еще сильнее. Хочется забыться, спрятаться, закричать во все горло. И продолжать орать до посинения. До того момента, пока легкие не высохнут.

И я кричу. Дуриком ору в подушку. Только так могу хотя бы на секунду успокоиться. Ору что есть силы, что есть мочи, руками хватая за волосы, надеясь, что физическая боль хотя бы капельку заменит душевную. Не заменяет. Ничего не заменяет.

Там, на том самом кладбище, я хоронила не только бабушку. Я хоронила себя.

Осталась только вина. Вина за то, что я причина всего случившегося. В такие моменты в голове крутятся одни и те же слова: «Если бы». Чтобы было, поведя я себя по-другому. Изменился бы исход? Бабушка была бы рядом сейчас?

Боль не проходит. Она уничтожает. По крупицам сжигает душу, оставляя за собой след. Вина сдавливает горло, и я стараюсь не задохнуться. Зря стараюсь. Знаю, что сама во всем виновата. Я это сделала. Я её убила. Убила единственного родного человека. Того, кто был для меня всем. Миром, жизнью, радостью, любовью. Чем я её отблагодарила?

Ничем.

Потом, в морге меня пытались успокоить, говоря, что инфаркт не вызван резким стрессом. Что бабушке было плохо до этого момента просто она не замечала эту боль или не говорила.

Не говорила… Она могла. Она никогда не говорила, как ей бывает плохо. Я сама замечала. Сама, увидев, её бледность бежала за таблетками, услышав, сбивчивое дыхание измеряла давление.

А в тот день не заметила.

В ту ночь ничего не замечала. Был только телефон в руке, и на том конце трубки голос. Женский голос.

В день похорон позвонила Озёрину. Сама позвонила. Не знаю, что хотела услышать или сказать. От безысходности набрала единственный номер, который не ответил. В тот же момент, телефон полетел в стену. Так, и осталась в одиночестве. В тишине. Одна.

Звонок в дверь вывел из полуобморочного состояния. На секунду забыв о случившемся, радостно подскочила с места. Горечь накрыла в ту секунду, когда увидела завешанной черной тряпкой зеркало. Все на самом деле. Не показалось.

Зачем завешивать зеркала? Все это не дает забыть. Традиции? Какова суть этой традиции? Если  увижу в этом зеркале бабушку, то смерть и меня заберет? Да пусть забирает, не жалко. Сама бы сдохла, только не так легко. Я должна с этим жить. Должна мучиться. Должна прожить эту чертову жизнь за нее и так как она хотела. Легкому исхода не бывать. Я должна. И я буду.

Ноги еле передвигались. Забыла, когда ела или пила в последний раз. Кажется, только в тот вечер. Понимала, что так нельзя. Нельзя, таким образом ,убивать свой организм, только сделать ничего не могла. Каждый раз, заходя на кухню, я вспоминала её. Бабушкины руки были на всем. Вся кухня, вся квартира хранила её запах. Мне не хотелось смешивать его со своим. Портить, единственное, что от нее осталось.

Едва открыв дверь, была готова снова заорать в голос.

- Ника…

Его голос. Озёринский. Вот он стоит рядом. Родной и чужой одновременно. Протянуть руку, дотронуться, на минуту представить, что всегда рядом был. Не уезжал, не оставлял, не бросал. А нельзя. Не мой он уже. И не факт, что, вообще, им был.

Только как себя пересилить? Одиночество оно же мучает. Не хочу больше мучиться. Мне плохо. Пожалуйста, пусть все это закончится.

- Юра.

И разрыдалась. Слезы лились рекой, и я не хотела их останавливать. Упала на пол, обхватила колени руками, и выла, покачивайся из стороны в сторону.

Бабушка всегда говорила, что если поплакать легче будет. Не права она была. Слёзы не облегчают, от них еще хуже.

- Вставай. Вставай. – Его голос странный. Не такой, каким он был всегда.

Парень взял меня на руки и отнес в комнату. Посадив на диван, подставил плечо, чтобы смогла успокоиться.

В нос резко ударил запах алкоголя, заставив меня тяжело вздохнуть. Этот запах подействовал как нашатырный спирт, приводя в чувства. Не должна я плакать возле Озёрина. Не должна. Предатель он. А с такими и рядом быть нельзя.

- Уходи, Юр. Нечего тебе здесь делать.

- Ник, я…

- Уйди. Пожалуйста.

Он словно не слышал. Продолжал смотреть, немного ухмыляясь. И тут я испугалась. Выражения лица у него странное было, хищное, плотоядное.

Озёрин опустил глаза и начал смотреть на мои колени, которые я старательно прикрыла руками.

- Ник, я соскучился.

Хотелось ударить. Сильно, больно, кулаком по роже. Он не шутил. Нет. Он действительно ставил себя на первое место. Будто его слова меня обрадуют. Стало мерзко и противно.

Зачем, вообще, открыла дверь? Зачем впустила в свою квартиру?

- Озёрин, вали отсюда.

Его руки потянулись ко мне. Накрыли колени, и сильно сдавили.