Я прошу прощения

Собравшись с силами, я встала с кровати и отправилась за водой на кухню. На столе – букет тюльпанов и клубника: как для столичного марта рановато, но красиво. Записка: «Будь как дома».

Всегда думала, что дом – там, где любовь. Или клубника, что в принципе одно и то же.

Отрезок 7

Вечером с работы вернулся Богдан, я успела приготовить ужин – запекла картошку в микроволновке и сварила сосиски. Готовлю я офигенно, но не вкусно. Так что картоха с сосисами – лучший вариант.

– Как на работе? – спросила я, расставляя тарелки.

– Три плановых операций, все живы. Это не самый плохой результат в моей работе, – ответил доктор, на ходу отворачивая рукава рубашки, чтобы помыть руки – Как тебе цветы?

– Спасибо, неожиданно, но спасибо.

– Я подумал, что тебе надо поднять настроение.

– Бодя, а как ты думаешь, как ему там? – спросила я ни с того ни с сего.

Просто спросила, потому что захотела. Богдан поморщился – то ли от холодной воды в кране, то ли я царапнула наждачкой его душу. Черт, совсем забыла, что он тоже страдает – он брата потерял! Мужчина выключил воду и сел за стол напротив меня.

– Я понятия не имею, существует ли это «там». Знаешь, я оперирую людей, и, как у каждого врача, у меня есть свое «кладбище». Мне бы хотелось думать, что это просто переход в другой мир, а не печальный конец всему.

– А я думаю, что мы перерождаемся внутри рода. Значит, чисто теоретически Климентий может у тебя и твоей жены родиться…

– Интересная теория, в любом случае – мы с тобой оба отрицаем возможность продолжить свое существование в качестве перегноя.

– Приятного аппетита, Бодя.

Мы продолжили трапезу милой беседой о погоде – март никак не хотел признавать того, что он уже весна. «Будете продлевать?» – спросила Небесная канцелярия и запустила четвертый месяц зимы.

– Как ты себя чувствуешь, кстати? – спросил деверь, пока я ставила чайник.

– Нормально, только сон был какой-то тяжелый.

– Медикаментозный.

– Мне Климентий снился, – о подробностях сновидения я умышленно решила умолчать. – А тебе он снится?

– Нет, – резко ответил Богдан. – Мне покойники вообще не снятся никогда.

– Климентий – не покойник, он всегда живет в наших сердцах, – ответила я и разлила чай по чашкам из черного стекла.

Что за пристрастие к черному цвету у этого врача? Может, и вправду грязи не видно?

Бодя сделал глоток обжигающей воды с запахом бергамота и кивнул, подтвердив свое согласие с моей мыслью: необязательно находиться рядом с человеком, чтобы любить его. Необязательно даже, чтобы он был жив.

– А вы дружили сильно? В детстве дрались? – я засыпала друга вопросами, теперь имея доступ к тому, кто знал мою любовь с самого первого его вдоха и шага, – я хотела знать все! Я хотела по крупицам восстановить его жизнь.

– Что сказать, он мой брат. Всегда младший брат.

Как-то сухо. Богдан отвернулся и посмотрел в окно – на суровый, серый, депрессивный март. Ну что я за человек такой? Человек брата потерял, а я ножиком ковыряю зияющую дыру в сердце.

– Тебе больно? – спросила я шепотом и положила свою руку поверх его.

Брат моего погибшего жениха молча кивнул, поднялся и вышел из комнаты. Мне тоже больно. Я где-то читала, что ни одна боль не может длиться вечно и рано или поздно моя тоска превратится в светлые воспоминания. Да, в это трудно поверить, но то, что причиняет адскую боль, сравнимую только с тем, как загоняют иголки под ногти, может однажды стать великим счастьем при использовании других способов восприятия.

Отрезок 8

И потянулись дни, похожие друг на друга, как однояйцевые близнецы. Поскольку доступ к социальным сетям у меня был ограничен, я не могла, да и не очень хотела общаться со своими одногруппниками. Все они – друзья и товарищи моего погибшего жениха, конечно, выражали сочувствие, но зачем оно мне?

Никогда не возвращайтесь туда, откуда пришли. Там, в прошлом, каким бы оно счастливым, уютным и волшебным ни было, – больше нет места тебе. Если будешь пытаться влезть обратно в уже ставшие тесными штанишки воспоминаний – они порвутся на тебе, только и всего. Курам на смех. Злиться можешь сколько угодно, но, если не перестанешь вспоминать, есть вероятность, что прошлое придет к тебе не в роли «штанишек», а чем-то более трагичным, например – летящим в бездну самолетом. Только ты не внутри, ты сам себя привязал к бездне, и теперь не просто шлепнешься вниз, а еще и под тяжестью чужих искалеченных жизней. Не думал об этом, читатель? Пока ты в прошлом – люди вокруг тебя страдают и летят вниз, с истошным криком погибающих. Хочешь жить – умей стирать из памяти.

Я была не готова к тому, что Клима не станет, а вместе с ним закончится его юмор, любимые словечки, общая музыка и фильмы. Все это теперь – атавизм, и чем дальше я буду идти, тем в более далеком прошлом будут оставаться все детали нашей любви.

Когда в замочной скважине провернулся ключ, на часах было около девяти вечера, а я билась в истерике, катаясь по полу и проклиная всех богов, сотворивших несправедливый мир. Именно такую картину увидели ты, мой читатель, и Богдан Владимирович – нейрохирург с железными нервами и стабильной психикой. Прямо в ботинках и сером пальто, он бросился меня обнимать. Я уже плохо соображала, что вообще происходит, просто пыталась содрать с себя кожу ногтями, царапая тело до крови, – чтобы навсегда избавиться от оболочки, сдерживающей мою душу.

– Варя, Варенька, успокойся, давай, возьми же себя в руки!

Мужчина хорошенько тряхнул меня за плечи и попытался приподнять. Бесполезно. Я болталась, как тряпичная кукла, в его руках. Тогда он резко дернул меня за волосы, так что голова запрокинулась назад и сильно заболела шея. Не помогло. Хлопок по одной щеке, удар по второй. Я рыдала и пыталась отползти куда-то в сторону. В некоторые моменты своей жизни человек может вернуться в свое первобытное состояние – животного. Какие это – некоторые? Наверное, в те, когда перестает идентифицировать себя с разумом или когда разум агонизирует, взрываясь вулканом и разливаясь раскаленной лавой по всем нервным окончаниям.

Меня тошнит, мне кажется, я могу захлебнуться в слезах или собственной обратной перистальтике. Мне больно, мне так больно было потерять тебя! На моей амбулаторной карточке в день поступления в реанимацию было написано: «Жизненно важные органы не повреждены». Как же не повреждены, если у меня тебя вырезали без анестезии?!

Богдан тащит меня в ванную и поливает холодной водой, реакция тела предсказуема – меня начинает трясти, но, как ни странно, я начинаю понемногу приходить в себя. Фокусирую взгляд на взъерошенном мужчине в сером пальто, сидящем на кафельном полу ванной и поливающим себя из душа ледяной водой, конечно же.

Чуть позже, закутавшись в халаты и полотенца, мы сидели на кухне и пили чай со вкусом ананаса. Богдан вколол мне успокоительное, и разговаривать я хотела не особо, но и молчать у нас не особо получалось.

– Понимаешь, Варя, твоя истерика – это не психическое, это физика обычная – давление под сто восемьдесят, организм его так сбрасывал.

Я кивнула.

– Со мной впервые такое, Бодя, просто порвало на части. Накрутила себя, что ли…

– Это паническая атака. Давно они у тебя?

– Не знаю, в больнице начались. Не понимаю, что сейчас спровоцировало, я же ничего, я же никуда…

Богдан покачал головой и сделал глоток байхового.

– Атаку вызвать может что угодно. У меня есть предложение – надо сменить обстановку. Ты сидишь тут в четырех стенах, любой с ума сойти может – давай на выходные в загородный дом?

Я отстранила от себя чашку, мурашки пробежали по телу. Мой друг заметил реакцию и тут же прояснил ситуацию:

– Это моя личная дача, ты там не была, там никто не был.

Я пожала плечами – можно и поехать. Тем более, сейчас я вообще испытывала только одно желание – лечь спать и только одно чувство – чувство стыда.