Страница 5 из 7
– Катенька, – смеялась мама, – что ты крутишься вокруг него?
– Он у нас такой красивый!
– Ещё бы, наш ведь!
Никогда не заводила с матерью разговор: вдруг умрёт. Суеверно боялась произнести мысль вслух.
Катя хорошо запомнила тот поздний вечер, мама была на работе, а она сидела рядом с люлькой. Видение было или задремала… В красном углу стояло на Божнице три иконы: Казанская Божья Матерь, Господь Иисус Христос и Святитель Николай. Вдруг Катя увидела, что со стороны иконостаса вышла Божья Матерь. Она приблизилась и сказала: «Ты не беспокойся, братик твой будет жить». Затем развернулись и молча ушли в иконостас.
Эта картина по сей день ярко стоит перед глазами.
Судьба разбросала их с братом. Екатерина Петровна уехала в шестидесятые годы с мужем Сибирь, брат осел в Казани. Каждый год Екатерина Петровна ездила летом к Феде. Брат, бывало, в лепёшку расшибётся для сестры. Обязательно устроит отдых на Волге или в устье Камы. Екатерина Петровна волжанка – и этим всё сказано. С детства любила необъятные речные просторы с храмом небес, вольным ветром, кручами берегов, так бы сорвался и полетел, непрестанным движением огромного поля воды.
Собирались сестра с братом летом семьями и проводили отпуск на берегу Волги. Федя был страстным рыбаком, специально купил вместительный катер «Прогресс» большой компанией выезжать на волжские просторы. И всегда брату с сестрой было радостно рядом друг с другом.
– Феденька, – вспоминала Екатерина Петровна, – кто бы только знал, как я боялась за тебя. Сижу у люльки и плачу: «Боженька, оставь его в живых. Что Тебе стоит, нет у меня кроме него ни братика, ни сестры!» Встану у иконы Богородицы: «Матушка сохрани Феденьку, Матушка, сохрани!»
Размышляя о своей жизни, приходила к мысли: насколько беднее была бы она без брата. Муж хороший, дочь, слава Богу, а утром в молитве произнесёт имя брата, и посветлеет на душе.
Федя так и не воцерковился. По настоянию Екатерины Петровны, когда та приезжала в Казань в последние годы, исповедовался и причащался, но не более.
– Какие у вас храмы, монастыри! – восхищалась Екатерина Петровна. – Раифский монастырь – райское место. В Казани обретена чудотворная икона Казанской Божьей Матери. Помнишь, у нас в доме в Астрахани была икона?
– Три стояло у мамы.
– Одна из них Казанская. Ты бы, Феденька, только знал, как это хорошо молиться Богу.
Федя улыбался:
– Сестра, ты уж помолись и за меня.
– Всю жизнь молюсь, но я старше на двенадцать лет, умру, кто за тебя молиться будет?
– Значит, мне надо раньше.
– Типун тебе на язык.
Умер Федя раньше. В семьдесят три года. Екатерина Петровна приехала на похороны и настояла, чтобы отпевали в храме. Пришлось даже с фирмой ритуальных услуг вступить в полемику. Агент не хотел завозить в церковь, менять утверждённый маршрут «дом-кладбище». Пришлось припугнуть отменой заказа.
– Тогда мы не вернём аванс, – пригрозил агент.
– Через суд вернёте! – парировала Екатерина Петровна, она умела постоять за себя. – А мы похороны перезаказываем в другой фирме, время ещё есть.
И прекратила разговор. Тут же раздался звонок:
– Полчаса вам хватит?
– Не меньше.
– Ладно.
Екатерина Петровна впервые приехала в Казань в середине шестидесятых годов, и уже на второй день попросила брата сводить её в храм. Он широко заулыбался:
– Я знал, моя любимая Катенька-сестрёнка обязательно в церковь запросится, поэтому всё доподлинно разузнал. Есть в Казани две действующие, одна – на Арском кладбище, вторая – на улице Баумана.
Повёз сестру в Никольский собор на Баумана.
Екатерина Петровна, собираясь на похороны, решила: надо отпевать брата в этом храме. В нём первую свою литургию отстоял, в нём впервые в Казани причастился, исповедовался.
В Никольском отпели раба Божьего Фёдора…
– Вот и получился круг, – вздыхает Екатерина Петровна, – сначала молилась о рождении Феди, родился – просила Бога живым оставить, потом молилась о его здравии духовном и телесном, а теперь вот – об упокоении души…
Убрус
Миниатюрная миловидная проводница оказалась громкой. Бросив взгляд на мой билет, тут же потеряла к нему интерес, повернула голову в сторону киосков на перроне, зычно крикнула:
– Мне белое мороженое. Типа пломбира! Белое!
– Белое, конечно, лучше красного, – не смог я не подать реплику.
– Завсегда! – с интересом посмотрела на меня проводница и протянула билет. – У вас шестое купе.
Моё эгоистичное желание ехать без попутчиков сбывалось, в купе я оказался в единственном числе. Полистал журнал и задремал под уютное покачивание вагона.
Сквозь сон услышал голоса за окном. Поезд стоял, пронзительный женский крик подгонял кого-то: «Быстрее, что ты телепаешься?» В ответ басисто прозвучало: «Ещё мешок времени – успеем два раза!».
Моя мечта: «Хоть бы никого не подселили», – не осуществилась. Дверь в купе открылась, вошёл священник. Чёрная с проседью аккуратно постриженная борода, скуфейка, подрясник, дорожная сумка, очки в тонкой оправе. Невысокий, энергичный. На вид лет сорок пять.
– Здравствуйте, – пропел баритоном.
Я ответил, и когда он поставил баул, обратился к нему, склонив голову:
– Благословите, батюшка.
– О, брат во Христе, – расплылся иерей в улыбке, – это хорошо. Как звать-величать?
Познакомились. Батюшка представился отцом Михаилом.
Поезд тронулся, поплыли за окном сибирские равнины с рощицами, лугами… На берёзах одинокие жёлтые листочки среди подвижной зелени выглядели предупреждающими знаками: торопитесь радоваться лету, вот-вот истают тёплые денёчки. В синем небе сахарными глыбами стояли облака.
– Давайте будем трапезничать, – предложил батюшка. – Сёстры постарались, сумку до краёв набили. Племянницу замуж выдавал. Возвращаюсь со свадьбы. Ехать всего одну ночь, они на трое суток снарядили едой.
Я полез в свою сумку…
– Ничего не доставайте, – запротестовал батюшка, – вам вдвое дальше ехать, а моё надо всё уничтожить. Хотя бы ополовинить.
Батюшка говорил весело, зычно…
У меня имелась среди снеди бутылка красного крымского вина. На предложение «выпить по маленькой» батюшка засмеялся:
– Наш владыка говорит: «Первый бокал – для здоровья, второй – для веселья, третий – для безумства». Поэтому два можно спокойно употребить.
Мы выпили «для здоровья». Стол был завален закуской. Батюшку на самом деле снабдили более чем основательно: мясо трёх сортов (буженина, курица, ветчина), жареная рыба, помидоры, огурцы свежие и солёные, зелень, селёдка под шубой в пластмассовом контейнере, варёные яйца (как же без них), круглая буханка хлеба…
– Из армии демобилизовался, – сказал батюшка, – водку пил как воду. Месяца два. В июне вернулся и до Успенского поста гулял без продыху. Потом думаю, что я делаю? Это ведь гордыня! Служил во время первой Чеченской в госпитале медбратом. Начал себя отчитывать: подумаешь герой! Другие по-настоящему воевали… Кто-то погиб, кто-то инвалидом остался. А ты-то что за ветеран боевых действий? Ну, раненых обихаживал. Ну, крови насмотрелся. Стыдно перед воевавшими ребятами рубаху на себе рвать – я крутой боец. Ну, побывал пару раз в перестрелках. Ни про какой сан тогда и думать не думал. В Бога верил. Спасибо крёстной. Вовремя провела со мной катехизацию, я сам в пятнадцать лет принял решения креститься. В армию провожая, ленту с девяностым псалмом крёстная дала. Отругал себя пьющего и лет семь вообще не нюхал вино.
Заглянула громогласная проводница, предложила чай. Мы попросили принести попозже и покрепче. Прогрохотал встречный товарняк. Он летел на запад. Вёз уголь, лес-кругляк…
Я спросил батюшку, давно ли он рукоположен. Отец Михаил заулыбался:
– Вам на самом деле интересно?
Ещё как интересно. Наше поколение в девяностых годах оказалось свидетелем явлений, о которых в восьмидесятых и думать не могли. Среди них страшные – бурный расцвет наркомании, бандитизма и вселяющие надежду возрождение церкви. Один за другим стали восстанавливаться храмы, зазвенел колокольный звон, и возникла проблема – кому служить в новых церквях? Открытием прозы о современной церкви стал для меня Ярослав Шипов. Журнал «Наш современник» напечатал подборку рассказов «Отказываться не вправе» о буднях сельского священника из глубинки. Европейский север, деревни, почти начисто забывшие, что такое храм Божий. Захватывающе интересное чтение. Я-то по наивности считал, тема церкви вещь сугубо серьёзная, в ней нет места улыбке. Оказывается, ничего подобного, можно писать с юмором, иронией, самоиронией. Что подтверждал авторитет автора, рассказы написаны не кем-нибудь, а священником, и не кем-нибудь, а профессиональным писателем. В них была свежесть, достоверность, глубина и высота. Проза писателя и до рукоположения его в сан иерея была крепкой и основательной, однако не более того. Проза священника обрела новое звучание, расширила границы – «яко по высоте небесней от земли».