Страница 49 из 70
Шляпка была смятой, испорченной. Но больше всего смущал изгвазданный плащ Агеева. Серый, весь в обширных пятнах. Особенно на спине. По земле будто полдня возили романтика. Как мешок с картошкой.
– Нет, в таком виде домой тебе нельзя. Не поймут. Ещё добавят. Давай ко мне. Приведём тебя в божеский вид.
У Табашникова пытались чистить плащ. И щёткой, и влажной тряпкой. Без толку! Пятна ещё больше размазывались, становились заметней.
– Никуда не деться, Гена, – сказал Табак, – нужно стирать.
Затолкал в стиральную. Сыпанул порошку. Включил. Старая машинка заколотилась. Больная лихорадкой.
И, конечно, Мария Агеева означилась! В виде разгневанной мобилы, заползавшей по столу.
– Да, Маша. – Бодрый голос. Оптимизм. Фонарь под глазом.
Понятно, полетели тумаки: где тебя черти носят! кто с ребёнком будет! я что, одна должна!
– Всё в порядке, Маша. Не волнуйся. Я у Жени. Сейчас буду. Жди.
Время немного выиграл. Отбился пока.
Однако с плащом ещё долго возились. Долго высушивали утюгом и отглаживали.
По дороге к Агееву Табак словно только что увидел синяк под глазом у друга. Остановился. И опять решил:
– Нельзя тебе таким домой. Давай в аптеку.
В аптеке объяснил, что нужно. Вот, для товарища. (Товарищ отворачивался. Прикрывался воротком плаща. Как шпион.) Пожилая провизорша оценила фонарь. Сказала, что ничем помочь не сможет. Для такого синяка нужен только тональный крем. Вам в парфюмерию. Вон, через дорогу.
Поспешили через дорогу. Там быстро нашли и купили красивый тюбик. Так. Теперь куда? В сквер.
На скамейке, отвернув бедолагу от проходящих людей, Табашников замазывал синяк. Получилось неплохо. Но контрастно с левым, нормальным глазом.
– Как ты? Если и левый?
– Согласен.
Быстро замазал и левый. Подогнал по цвету.
Дома Агеев снял чистый отглаженный плащ. Снял шляпку.
– Что с тобой! – сразу воскликнула Мария. – На кого ты похож?
Муж смущался. С красными полукружьями под глазами походил на актёра без парика. На отыгравшего спектакль лысого трансвестита в гриме.
Пришлось рассказывать всё. Правда, опустить некоторые подробности.
От услышанного Мария Агеева так и села. Не верила, что есть на свете такие дураки. Один рыпается всегда, лезет, куда не надо. Другой сразу бьёт колом по голове.
– Да вас же могла забрать милиция. Как её? – полиция! Могли позвонить соседи. Да сам алкаш! Вы бы сидели сейчас в каталажке. Понимаете вы это? А завтра отправились бы в родной свой Казахстан. Оба!
– Да нет, Маша, – успокаивал муж. – Нас никто не видел. Мы всё сделали чисто.
– А? «Чисто» он сделал. «Никто его не видел». Да вы же могли убить! – Повернулась к Табашникову: – А ты, Женя? Колом. Живого человека.
Заплакала. В какой-то беспомощности уже.
Табашников не дышал. Смеющаяся Юлечка без помех барабанила в бубен разоблачённому убийце. А школьник Ваня здесь же, в столовой, про которого взрослые совершенно забыли, так и остался сидеть с раскрытым ртом. Вернее, ротиком. Рядом с брошенными тетрадками и учебниками.
<p>
<a name="TOC_id20250006" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20250007"></a>2
Во сне Табашников ехал куда-то на такси. Сидел на заднем сидении. За городом шофёр резко свернул с шоссе и полез в гору. «Зачем полез?» – спросил Табашников. – «Так короче», – передёрнул скорость на подъём шофёр. Капот машины задирался всё выше и выше. Такси лезло прямиком в небо. Табак раскинулся, вцепился в сидение, боясь перевернуться. Вылезли, наконец, на вершину. И сразу необъятная райская долина упала до горизонта. С речками, с озёрами, с полями. С распоясанными крестьянчиками, взмахивающими косами. С ядрёными бабами, вяжущими снопы. Табашников закрыл глаза, не веря в это чудо, в этот рай на земле. А когда открыл – шофёра в кабине не было. И машина работала, круто сползала. В райскую долину. Без шофёра! С пустым рулём! Случайно глянул влево – шофёр отливал возле чьего-то сарая. «Шофёр, помоги! – закричал в открытое окно. – Останови машину!» – «Не бойся, – ответил шофёр, стряхивая с конца. – Она у меня прирученная. Как собака. Сама остановится». Но машина продолжала двигаться, сползать круто вниз. «Останови, гад!» – заорал Табашников и проснулся.
Утром, едва поев, пошёл на Пушкина. Вернее сказать – покрался. Как убийца на место преступления. Непреодолимо потянуло, граждане судьи, ну просто сил не было.
Алкаш опять лежал! Только теперь прямо возле скамейки. В грязной тужурке своей. Свернувшись. Опять убит? Но – кем?
Табашников приблизился, склонился. Перебинтованная башка с захватом подбородка, как у белого лётчика, чёрный рот раскрыт, похрапывает. И подтоплен уже лётчик. Своей мочой. Лежит в тепле. Пока.
– Ты чего это тут к моему мужику липнешь? А? Ну-ка, кто ты такой!
Бабёнка. Вчерашняя. В великой мужской телогрейке с подвёрнутыми рукавами. Волосёнки стесались набок.
– Да так просто. Поднять хотел. Обмочился человек. На холодной земле. Простудится.