Страница 45 из 70
– Одевайтесь. Дальше пойдёте в 3-й кабинет. Сдадите кровь на спид.
В коридоре стоял в очереди потенциальных сифилитиков. Приходил в себя после испытанного унижения.
В первый медосмотр в феврале никто не лазил в трусы. Нормальная была врач. Видела, кто сидит перед ней. Пенсионер, серьёзный, солидный. Ни о каких сифилисах даже не спрашивала. А – эта! Садистка в белом халате! Инквизитор! Такое насилие над мужчиной!
В процедурной над его засученной рукой сопело молодое лицо. В защитной маске, в белом колпаке.
– Поработайте ещё кулачком. Плохие вены.
Поработал. Всё равно не туда. Уже в третий раз. От боли только вздрагивал.
Из процедурной, зажимая ватку, вышел с красноречивым жестом руки: клал я на всё ваше заведение!
– Куда пошли! – высунулся белый колпак. – А пиджак?
Вернулся, выхватил у инквизиторши (молодой) свой пиджак.
Сидел, покачивался на диванчике. По-прежнему с согнутой рукой. Теперь словно демонстрировал всем торчащее своё униженное достоинство. Чёрт бы вас всех побрал!
Дальше нужно было в тубдиспансер, там пройти рентген и сдать харчки на туберкулёз. Тоже во второй раз. Срок, видите ли, полугодичный истёк. Кугель-стерва вновь погнала по кругу. И везде, главное, надо мигранту платить. И немало. Да сколько же можно! Чем и как пробить этот железобетон вокруг? С перфоратором приходить? Со стахановским отбойным? Ответа не было.
На каком-то углу остановился. Не мог вспомнить, где находится тубдиспансер. Не мог, и всё. Выдавил из памяти. По Фрейду.
Набрал Агеева:
– Слушай, Геннадий, где диспансер?
– Какой диспансер?
– Ну где харчки и рентген?
– Сейчас.
Старик пошёл узнавать. В глубь квартиры. Видимо, у Маши. Тоже ни черта не помнит.
Вернулся:
– На Котовского. Дом 4. А зачем тебе? Заболел опять?
Табак не находил слов. Совсем отупел старикан или просто прикидывается.
– Ладно, потом, спасибо…
– …Да не бойтесь! Ближе, ближе к экрану! Прижмитесь грудью. Вот так. Подбородок – на подбородник.
Нажала какую-то кнопку – подбородок круто полез вверх. Натурально на дыбу подвесила.
– Стоять! Не шевелиться!
Скрылась куда-то. Как из гулкой утробы грянуло в громкоговорителе:
– Внимание! Глубоко вдохнуть – и не дышать!
Зашумела вся бандура. Натурально чувствовал облучение. В грудь словно полезли сражающиеся войска.
– Дышите.
Будто монтёрские ледяные перчатки заползали по спине. Освободила наконец, сняла с дыбы.
– Теперь правую руку за голову. Круче, круче! Как будто пасуете назад баскетбол. Пасуйте, пасуйте! – Баскетболистка сама круто завернула руку баскетболисту, зафиксировала пас: – Вот так. Держите. Молодец!
Снова зашумела вся бандура и забесновались в груди войска. И всё оборвалось.
– Одевайтесь и ждите в вестибюле.
Баскетболистка, видимо, всю жизнь играла на распасовке – была не дылда, а среднего роста. Её сразу окружили. Она называла фамилии и отдавала заключения со словами «у вас всё в порядке».
Табашникова отвела в сторону:
– Почему вы скрыли, что болели плевритом?
– Я ничего не скрывал. У меня никто не спрашивал.
Рентгенолог рассматривала копию первого заключения, выданного пациенту полгода назад.
– Так. Гульдина постаралась, замазала всё. Ладно. Это наше. Когда у вас был плеврит?
Табашников сказал.
– У вас до сих пор не закрылась плевра справа. Почему вы курите?
Табак специально не курил перед рентгеном. Целых два часа. И то обнаружила. Начал что-то говорить. Больше всего боясь, что она теперь тормознёт со справкой. А там покатится всё назад как снежный ком. До самого Казахстана. А, доктор?
– Да вы не за ырвыпы свои бойтесь, не за ырвыпы, а за своё здоровье! Ведь всё может вернуться. При простуде. При гриппе. А вы всё продолжаете смолить. Голову-то включите, наконец. А? Ведь не мальчик.
На Табашникова смотрели сострадательные глаза. Глаза настоящего врача.
У Табака перехватило горло:
– Доктор, я… я…
Рентгенолог сказала, что справку «смягчит». Как и Гульдина. Чтобы не прицепились в комиссии. Но долго ещё наставляла неразумного, который бормотал только: «спасибо, доктор, спасибо». Благо голос её в гулком вестибюле отдавался один. Проходящие комиссию поварихи, учительницы и студенты все уже убежали.
Кто я ей? – всё терзал себе душу Табашников. – Жалкий пенсионерик. С жалкой баночкой-контейнером огибающий сейчас здание. Чтобы сдать в лабораторию жалкие свои харчки.