Страница 37 из 70
И Табашников думал. Вечерами смотрел с верхней кровати на закаты и подсчитывал недели и месяцы беременности Голубевой. Когда она почувствовала себя в положении? Проще говоря, – залетела? Вскоре после отправки его в армию, когда неделю жила уже у него, ночевала в его комнате и с пещерой у неё всё было в порядке? Или намного позже, когда он бегал с автоматом по окрестностям Борзи? Ответа не было.
Осенью к солдату приехала мать. Наталья Сергеевна Табашникова. Сидели в кафе у городской площади. Наталья Сергеевна всё время заказывала еду, подкладывала сыну. Сын сильно похудел. Думала, что от плохого питания. Остались только глаза и голова с армейским чубчиком. Однако Женя уверял, что кормят хорошо. Тогда отчего же, сынок? – спрашивала мать. Сын уводил глаза к большому окну, смотрел на ревматоидную руку Ленина, на гоняющих на великах пацанов. Расспрашивал об отце, о друзьях с завода. О Голубевой ни звука. Наталья Сергеевна уже знала всё. Тоже молчала.
Ночевали в местной гостинице. В темноте мать долго говорила сыну. Пыталась смягчить как-то всё. Уверяла, что свет клином на Голубевой не сошёлся. Что всё ещё у сына впереди. Что будет у него и девушка верная, и любовь. И жена потом, и дети. Но сын будто провалился в чёрном углу. Вместе с диваном. Будто его не было в номере.
На другой день съездили в часть, и Наталья Сергеевна услышала только хорошее от Самохвалова и Голотова. Которые благодарили её за воспитание сына, отличного солдата. Однако душу ломало. На вокзале перед посадкой в вагон – плакала.
Когда поезд пошёл, тянулась из окна, махала.
Сын остался стоять на перроне как маленький сиротка Ленин. С большой головой. С крохотной пилоткой на темени.
<p>
<a name="TOC_id20244484" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20244485"></a>3
Кузичкина и Табашников встречаться продолжали, но дело на лад не шло. Не пахло ни загсом, ни даже диваном в комнате. Куда жених мог бы запросто невесту… усадить. Табак осторожничал, выжидал. Придумывал для себя отговорки. В загсе тоже нужно ждать. Ну штампа в паспорте. То ли два там, то ли три месяца. Какой же смысл во всей этой затее? Получалось – никакого. Вид на жительство можно и без женитьбы получить. Без женитьбы на россиянке Кузичкиной. Только чуть позже.
Кузичкина принимала жениха, угощала, тараторила. На столе была всегда вкусная еда. (Одни раз даже фаршированная утка из духовки!) Но жених ни тпру ни ну. И было видно, что женщина уже сердится. Сам Табак был как всегда – на чистом глазу. Вот прямо не видит ничего и не понимает. Знай нахваливает фаршированную утку: «М-м, какая вкуснота, Маргарита Ивановна! Обязательно дадите мне рецепт».
Однажды за столом Кузичкина вдруг начала говорить о мужчинах. О мужчинах вообще. Как о феномене природы. Говорила на удивление чётко, не тараторя, опустив глаза. Табак сперва не понял, к чему это. Но постепенно начало доходить: женщина раскрывала ему, мужчине, всю тайну остальных мужчин. Всю их сущность, всё их нутро. Оказывается, делятся они только на два вида. Мужчины, которые женщину считают своей ровней и много ждут от неё. Ждут серьёзных отношений. Тут и женитьба, и рождение детей, их воспитание, и чистый, ухоженный дом. И мужчины, которые смотрят на женщину как на забаву. На существо гораздо ниже себя. Как недоделанных пустышек балуют, снисходительно позволяют тянуть деньги, но ровней себе не считают и в серьезные игры свои никогда не допустят. И такие мужчины постоянно обманывают своих женщин. Изменяют им. А то и просто выкидывают как надоевшие игрушки. Чтобы тут же заменить новыми.
Кузичкина высказалась. Хмуро ждала.
Табашников растерялся: вот тебе и простенькая, недалёкая. Вся беспечность и болтливость её – дымовая завеса. Перед ним сидела проницательная, умная баба. Но… но ведь это тоже плохо. Зачем такую? Сразу захотелось ехидно спросить: а его, Евгения Табашникова, к каким мужикам она относит? К первым или ко вторым? Но удержался – лишнее.
Судорожно начал подниматься из-за стола. Точно уже пойманный на измене, разоблачённый.
Женщина спокойно смотрела:
– Куда же вы, Евгений Семёнович? Так рано?
– Пора, Маргарита Ивановна, пора. – Дескать, в дорогу дальнюю. Быстро надевал ботинки, шляпку, плащ. Дескать, махну серебряным тебе крылом.
При прощании в дверях не было ни «обязательно позвоните», ни «обязательно приходите». Просто сказала «до свидания, Евгений Семёнович» и закрыла дверь.
Вот так номер! Табашников, как отпущенный большой мяч, рывками спрыгивал по лестнице вниз. Что это было? Конец? Полный разрыв?
Со стеснением в груди быстро шёл куда-то. От обиды хотелось выть. Ощущал себя потерявшейся собакой, которую недавно видел. Потерявшимся бульдогом. Который бежал из улицу в улицу. Который потерял хозяйку, дом.
Только часов в шесть вечера «нашёлся» возле своих ворот. Уставший, опустошённый.
На кухне горел свет. На кухне хозяйничал Агеев.
– Где ходишь? Час жду. Давай садись к столу.
«Час» он ждет, раздевался Табак. Без болтовни человеку просто смерть. «Час» у него пропал. Без пустой болтовни.
Сели к столу. Табашников был сыт. Всем. По горло. Однако дёрнул водки. Слушал растопыренного над тарелкой Агеева вполуха. Всё думал над словами Кузичкиной. Особенно о мужиках второго типа. Это был намёк. Злой намёк ему, Табашникову. Мужчине говнюку. Вдруг спросил:
– Гена, ты когда-нибудь изменял свой жене?
Агеев вздрогнул. На удивление, покраснел. Не разучился. Ну и вопросик от друга!
Помялся:
– И вроде бы да. И вроде бы нет.