Страница 33 из 70
Кузичкина выбежала из-за стеллажей и чуть не под руку повела Табашникова к библиотечной стойке (к Гордеевой и Колодкиной), тараторя:
– Проходите, проходите, Евгений Семёнович! Здравствуйте! Рады вас видеть! Рады! Давно не были у нас. Забыли к нам дорогу?
– Да нет, что вы. Читал повесть, которую вы мне рекомендовали, – смущался читатель, по-прежнему не догадываясь снять в помещении головной убор: – Вот, принёс журнал.
Речь шла о повести молодого писателя, уроженца Белоруссии. Который надёжно засел в Москве. Который поймал волну. Мелькал на телевидении, в газетах. Для понта к своей украинской (не белорусской) фамилии приставил имя-псевдоним – Саша.
– Ну и как вам эта повесть? Как вам писатель? – Кузичкина повернулась к товаркам: мол, слушайте, что сейчас скажет.
Читатель в шляпке (как припаяли её ему!) начал говорить:
– Да понимаете, вся проза у него какая-то царскосельская. С первых строк думаешь, что это изнеженные фрейлины и пажи перед тобой разгуливают. А оказывается – это современные новые русские якобы так отдыхают за границей. Хотя, конечно, всё сделано мастеровито. Но – не мой писатель.
Кузичкина с гордостью посмотрела на подруг – а! как разложил всё! – и увела критика за стеллажи, в глубь библиотеки, к своему столику. Товарки хихикнули и приставили к губам палец. Один на двоих. Потом, забыв про каталожные карточки, которые нужно раскладывать, вслушивались, что происходит за стеллажами. А там то еле слышно говорили, то подолгу молчали. То вдруг слышался Риткин придушенный смех. Обжимает он её, что ли? А? Или уже вставил?
Вышли оба из-за стеллажей часов в двенадцать. Он по-прежнему в шляпке! Но с новым журналом и книгой. Она – вроде бы смущалась и даже оправляла платье. Сняла с вешалки свою куртку, надела:
– Девочки, я на обед. Если тоже пойдёте домой, всё закройте.
– До свидания! – сказал щекастый и вышел за пассией.
Вот так писатель. Вот так интеллигент. Шляпку даже не хватило ума в помещении снять. В библиотеке! Так и работал, наверное, за стеллажами – с голым задом, но зато в шляпе…
Когда вошли во двор Кузичкиной, уже по привычке посмотрел на балкон её и на крышу. Опять прикинул, через что лучше уходить. В случае чего. При форс-мажоре.
В прихожей снял, повесил плащ. И наконец-то шляпку. Рукой поправил волосы. Хотел пройти в кухню, но пригласили сразу в комнату. Где фантастически пошли исчезать разные женские штуки, раскиданные везде. Смятая комбинация, тёплые зимние панталоны и даже коричневый чулок. Почему-то один. Похожий на сдохший раструб. Разгильдяйка вообще-то, если честно. Как и большинство женщин. Сюда бы немку часа на два привести. Та навела бы порядок.
Пригласили обедать. Ел и почему-то опять сравнивал уехавшую в Германию молчаливую Гербер с этой говорливой женщиной. И сравнение было не в пользу говорливой.
Однако готовила Маргарита Ивановна хорошо. С удовольствием съел и первое – борщ, и второе – вкусную котлету с картофельным пюре. А ведь женщина не знала, что он придёт в библиотеку, а потом сюда, заранее не готовила всё. Значит, такая вкусная еда у нее каждый день. Это большой плюс.
Кузичкина говорила не останавливаясь, но поверх потока слов, словно самостоятельные, неуправляемые выскакивали вопросики. Вопросики к мужчине, сидящему напротив. Как он обходится без женщин? Ведь не старый ещё. Неужели занимается непотребным? Хотя на таких неполноценных мужчин, о которых вычитала в интернете – вроде бы не походит. Не истеричен, руками не суетится, ничего не теребит, глаза не бегают, спокоен. Уверен в себе. От людей не прячется. И всё же почему? Почему один?
– Евгений Семёнович, вы бы рассказали о себе. Я ведь ничего о вас не знаю.
Табашников подумал какое-то время и как на лыжах с горы ринулся, начал рассказывать. Сразу о своей семейной жизни. Что женщинам больше всего хочется выпытать у мужчин. Летел с горы на раскоряку, но выруливал от одного сюжета к другому. Как познакомился и сошёлся с немкой, как с ней жил, как потом расстался, из-за чего. И особенно много говорил на финише о сыне её, Вовке, своём пасынке, к которому прикипел душой.
Большие ноздри мужчины вдруг засопели. Как сопла:
– …Он называл меня уже папой. Понимаете, Маргарита Ивановна! Папой! А я… а я…
– Ну, ну, Евгений Семёнович. Успокойтесь.
Мужчина достал платок и стал вытирать глаза:
– Извините.
Кузичкина пропустила извинение, ей хотелось дальше слушать сериал, дальше:
– И что было потом? Больше вы с ним не виделись? Не съездили к нему в Германию? Ведь можно было уже в те годы, наверное.
– Куда я поеду? На какие шиши. Да и в качестве кого. Мы не были даже с ней расписаны. Неполноценный отчим. Который ходил когда-то с её мальчишкой на рыбалку. Из Германии Вовка, правда, писал сначала. Года полтора. Потом перестал. На мои встревоженные три письма – не ответил. Как я узнал потом у русской подруги его матери, – Гербер почти сразу вышла там замуж. За какого-то местного фермера. По имени Вилли. И они, видимо, запретили Вовке писать мне. Так и батрачит сейчас, наверное, на этого Вилли.
Кузичкина на удивление молчала. Глаза её ушли в себя. Рука забывчиво шевелила ложечкой в стакане. Табашников уже жалел, что рассказал про себя, что вывернулся наизнанку.
– Вы извините меня, Маргарита Ивановна, что нагрузил вас всем этим.
– Ну что вы, что вы, Евгений Семёнович! – сразу оживилась Маргарита. – Кому же рассказать о личном, как не женщине. Сострадательной женщине. Мужчины разве поймут?
Действительно – не поймут.
Оделись, вышли опять во двор и дальше, на улицу. Вела Табашникова озабоченно. Под руку. Как больного. Которого нужно срочно лечить. Строила планы лечения. В которых преобладал всего лишь один: нужно найти вам женщину, Евгений Семёнович, полюбить. Сойтись с ней. Себя словно бы даже не брала в расчёт, ни-ни. Просто психотерапевт, психолог Кузичкина. Больной соглашался, кивал.