Страница 54 из 62
– Прошу любить и жаловать, мама! Мой товарищ по работе – Валерий Алексеевич Городсков. Поживёт некоторое время у нас, мама.
Перед пожилой еврейкой стоял унылый малый с погасшим костерком на макушке унылого черепа. На плечах унылого висели две громоздкие сумки, а в руках он держал картонную длинную трубу. Чёрного цвета. Похожую на трубу, из которой швыряют гранату.
Марта Иосифовна определила Унылого спать в комнату к сыну. На раскладушку. Стелила и убирала там за ним.
По вечерам, придя с работы, два друга склонялись над бумагами Унылого и его же чертежами. Вынутыми из чёрной трубы. Из тубуса, как вспомнила Марта Иосифовна название. Обсуждали их, спорили.
Потом садились ужинать. Накрывала им в большой комнате с включённым телевизором.
Она вязала, а они ели и смотрели новости. Или по Первому, или по РТР. Однажды нарвались на половой акт в каком-то фильме. Нисколько не смутились её, женщины, матери, внимательно смотрели. Идёт экспертиза. На экране вконец изнемогающая телесная борьба. Со стонами и вскриками.
Сын повернулся к другу:
– И, главное, лежат потом всегда как глупые младенцы из роддома. В развязанных пелёнках. Глазами только хлопают и удивляются. Что на свет только что родились.
Эксперты, – смотрела Марта Иосифовна на продолживших есть друзей. Одного (сына) с треском попёрли после месяца совместной жизни с женщиной. Даже несмотря на штамп в паспорте, дающий ему право жить с этой женщиной. Никуда из её квартиры не уходить. Другой – сам удрал. После десяти лет жизни под каблуком. Под тяжёлым каблуком женщины.
Пожилая еврейка смотрела на мечущего её хохлацкие галушки Унылого. Который, пожив у них, превратился даже в Весёлого. Думала о его жене. О которой уже слышала кое-что. Такая на всё способна. Ещё примчится сюда, будет скандалить, крушить мебель, обвинять в пособничестве. Переводила взгляд на жующего сына. На Беспечного. Который даже не подозревал, какую в дом привёл и поселил опасность.
<p>
</p>
…Она была в том же самом платье, что и в день, когда её спускали по лестнице с четвёртого этажа. Женщина походила в нём на жёлто-красный большой вздутый перец. На тонких ножках.
Зельдович косился на выходящих из двери министерства людей. Боялся, что и Городсков может оттуда выйти. Тяжёлый разговор с женщиной уже произошёл. Теперь бы только подобру-поздорову убраться.
– …Не знаю, Ирина, чего вы от меня хотите. Человек обратился ко мне в трудную минуту, я ему помог, приютил на время – и всё. А видел я вас в своём дворе, или не видел – это не имеет никакого значения. Я ему не сказал. Он ничего не знает об этом.
После разоблачений женщина уже пришла в себя. Тоже оглядывалась. Тихим голосом льстила разоблачителю:
– Знаю, Аркадий Ильич, знаю. И я благодарна вам за это. Вы благородный человек. Настоящий мужчина. (Зельдович заслушался, свесил голову.) Но он сам, понимаете, сам увидел меня. (Зельдович вскинул брови.) Не там, не там, не у вас во дворе, не волнуйтесь. На корпоративе! В ресторане «Баку» на Кутузовском!
Зельдович вылупил глаза – однако ты и штучка.
– …Увидел через окно. Как его туда занесло – ума не приложу. Я танцевала там, ну веселилась, ну там было много разных мужчин – и что? Из-за этого бросать жену, ребёнка, уходить из дому? – Женщина верила во всё, что говорила, верила, готова была плакать!
– Да что же вы от меня-то теперь хотите?!
– Я хочу, чтобы вы повлияли на него. – Женщина снова оглядывалась (она опять в заговоре). – Чтобы он вернулся домой. Скоро я привезу сына нашего Рому – а отца не будет дома. Понимаете? – всё оглядывалась Ирина.
Зельдович молча пошёл от неё. Махал рукой. Будто парализованной рукой. Как отвязывался. И от своей руки, и от женщины.
– …Как он там? – летело следом. – Как питается? Не похудел ли?..
О, боги!
<p>
</p>
Верный себе, Зельдович вечером ничего не сказал Городскову о встрече с его женой. О том, что та два дня выслеживала его – и пристала-таки. Как банный лист. К одному месту. На позор перед всем министерством.
А ничего не подозревающий квартирант уже шутил за столом. Видимо, чтобы угодить матери и сыну, рассказал им даже еврейский анекдот. Чем ввёл Марту Иосифовну в большое недоумение. Что это с ним сегодня? – искала она ответ в глазах сына. А сын и сам не знал, чего это друг веселится, когда уместнее было бы ему, наверное, всё время плакать, имея такую жену. Такую б… и хищницу.
– …А вот ещё, ещё, послушайте! – не унимался весёлый квартирант: – Приходит Зельдович к Фишману и говорит… хихихи, ой не могу!.. сейчас, сейчас, продолжу…
<p>
</p>
Отца Рома увидел, приехав из школы. Как только свернул в свой двор. Отец рассчитывался с таксистом, увешенный сумками и тубусом. Тубус на груди ему мешал, он его сдвигал, чтобы найти деньги.
Рома побежал.
– Здравствуй, папа! С приездом!
Городсков-старший отдал деньги и надолго прижал сына к себе, откинув чёртов тубус на ремне в сторону.
Рома чувствовал, что отец плачет.
– Ну пап. Что ты?..
– Долго не видел тебя, старина. Прости, – вытирал Городсков глаза.
Пошли, наконец, к подъезду.
– Почему у тебя две сумки, да ещё тубус? – спрашивал мальчишка. Зная, что отец обычно в командировки уезжает налегке. Сам Рома тащил свой неизменный тяжеленный рюкзак.