Страница 8 из 10
Грудную клетку зажало невидимыми тисками, анаконда паники свернулась тяжелым клубком вокруг шеи.
— Вам плохо?
— Я… — Надя отчаянно пыталась вдохнуть, согнулась, опершись на колени и хватая ртом воздух.
Такого с ней не было еще никогда: Надя всю жизнь считала себя боевой и смелой, не боялась ничего, кроме высоты, да и то научилась справляться с собой. Залезла ведь на стремянку, смогла! А тут вдруг испугалась до чертиков какого-то полицейского. Ну что он мог ей сделать? Отвезти в участок? Арестовать до выяснения обстоятельств? Штраф выписать?
Умом Надя понимала, что никакой глобальной катастрофы не произойдет, но разум будто отделился от тела и самоизолировался в какую-то маленькую коробочку глубоко внутри.
— Все будет хорошо, — неуверенно шептал он оттуда.
— Нас посадят! Мы умрем за решеткой! — верещала паника и металась, как ненормальная, натыкаясь на своды черепа.
Откуда-то издалека до Нади донеслась немецкая речь. Она учила этот язык не так долго и усердно, как английский, и не смогла собрать все воедино. Застопоренный шоком мозг выхватил только два слова: «Музикферайн» и «ретунгсваген». Второе, кажется, означало «скорая помощь».
— Нет, — Надя вцепилась в руку побелевшего полицейского и замотала головой, будто хотела вытряхнуть оттуда мерзкую писклявую панику. — Нет, я… Все нормально…
— Дышите, — на сей раз парень не стал шарахаться от Нади. — Дышите вместе со мной.
Он набрал полную грудь воздуха и, сложив губы трубочкой, медленно выдохнул. Надя заставила себя повторить, и в первый раз у нее получилось что-то странное, но уже на втором выдохе стальные тиски потихоньку разжались. Она вспомнила, что всегда носила в сумочке бутылку минералки для Платона, и сейчас с радостью сделала пару больших глотков. Солоноватая вода прокатилась вниз, смывая остатки страха, и у Нади чуть коленки не подкосились от облегчения.
Полицейский, забыв про арест и протокол, заботливо проводил ее к ступеням филармонии. Надя присела, наплевав на чистоту любимых черных брюк. В одно мгновение паника сменилась полнейшей апатией: на лбу проступил холодный пот, отложило, наконец, ухо после полета, а руки безвольно повисли.
Глава 3 (2)
— Понимаете, — доверительно начала Надя. — Он — мой главный клиент, — и, наткнувшись на вопросительный взгляд полицейского, добавила: — Платон Барабаш. Я так долго ждала, когда смогу организовать концерт в Вене, а он… Вы знаете, что он сделал сегодня утром?..
Парень в форме явно и не мечтал о карьере психоаналитика, но сегодня ему представилась прекрасная возможность попробовать себя в новом амплуа. Надя, сама не понимая, зачем, вдруг вывалила на совершенно ей незнакомого человека все, что накопилось на душе. А накопилось, спасибо Платону, немало.
Надя поведала и про Сашу, такого чрезвычайно положительного и умного, и про девицу с телячьим взглядом, и про таможенника, и даже про отель. И когда история дошла до кульминации с участием Томаса Шульца и злосчастной ошибке в афишах, Наде стало так жалко саму себя, что на глаза навернулись слезы.
Да-да, она, сотрудница лучшего музыкального агентства страны, всегда такая собранная и пуленепробиваемая или, как говаривал папа, «деловая колбаса», сидела на ступеньках Венской филармонии и рыдала в форму австрийской полиции.
На парня в фуражке было печально смотреть. Его, наверное, инструктировали на все случаи жизни: перестрелки, захваты заложников, погони, но что делать с плачущими женщинами, которые рисуют на афишах, предупредить забыли. Со скорбной миной страстотерпца он неловко похлопывал Надю по трясущимся плечам, и если бы кто-то мог в тот момент услышать его мысли, это было бы что-то вроде: «И почему я не пошел выписывать штрафы за парковку?»
— Надя?! — удивленный голос Платона заставил ее судорожно всхлипнуть, а полицейского — подскочить и поправить подмоченную слезами форму.
— Чем могу помочь? — обратился он к Платону на немецком.
Тот тут же нахмурился, поджал губы и уставился на Надю.
— Что он хочет? — спросил он на родном языке. — И что вообще у вас тут стряслось?
Надя шмыгнула, вытерла нос тыльной стороной ладони и встала.
— Меня арестовали, — она повернулась к полицейскому и перешла на английский. — Все нормально, это мой клиент. Платон Барабаш. Я предупредила его об аресте, можем ехать в… — произнести это слово язык не поворачивался. — В… Куда надо.
— Тот самый Барабаш? — брови полицейского сдвинулись на переносице, он бросил на Платона такой взгляд, словно тот был маньяком-рецидивистом, а в увесистом чехле для виолончели держал расчлененную жертву. — А знаете… Я еще не оформил протокол… Думаю, на первый раз можно забыть об этом инциденте. Только пообещайте больше не рисовать на афишах.
— Правда?! — Надя недоверчиво моргнула, оставив на мокрых веках черные отпечатки ресниц.
— Вы же просто хотели исправить ошибку, — дернул плечом милосердный страж порядка.
Наде не так часто приходилось сталкиваться с полицией, но она подозревала, что вряд ли у них там подобный гуманизм — обычное дело. Прямо сейчас на ее глазах случилось чудо, и от радости слезы накатили с новой силой. Подумать только: здесь, в чужой стране, нашелся человек, который первым за целый день решил сделать ей что-то хорошее!
— Спасибо, — слетело с Надиных дрожащих губ.
Она убеждала себя, что пора бы уже перестать плакать, что проблемы позади, но катарсис было уже не остановить. Невразумительно пискнув, она кинулась на шею полицейского, уткнулась носом в жесткий воротник и зарыдала снова, — на сей раз от счастья.
Со стороны это выглядело так, будто женщина, уже считавшая себя солдатской вдовой, встречает с войны внезапно живого супруга. Проходящие мимо туристы останавливались, гадая, не постановка ли это местной театральной труппы, а какая-то девушка в панаме даже сделала селфи на фоне странной троицы: Нади, ревущей на плече полицейского, и Платона с виолончелью в руках, взирающего на все это круглыми, как пятирублевые монеты, глазами.
Пару минут Наде потребовалось, чтобы вернуть самообладание и отстраниться, наконец, от своего венского рыцаря. По его озадаченному лицу явственно читалось: парню будет, о чем рассказать штатному полицейскому психологу.
— Вот, — Надя протянула парню маркер. — Возьмите. Мне он больше не нужен.
Задуматься, зачем фломастер патрульному, Наде в тот момент в голову не пришло. Она буквально вложила орудие преступления в руки правосудия, поправила зареванную форменную куртку, взялась за стремянку и, вколачивая каблуки в асфальт, двинулась внутрь филармонии.
— Ты ничего мне не хочешь объяснить? — Платон догнал Надю уже в фойе.
— Честно? — она с достоинством расправила плечи. — Нет.
Вернув стремянку в каморку уборщика, Надя перекинула сумочку через плечо и выжидательно уставилась на Платона.
— У тебя закончилась репетиция? — спросила она. — Мы можем ехать в отель?
— Подожди, в таком виде и поедешь? — Платон как-то странно прищурился, вглядываясь в ее лицо.
— А что не так?
— Нет, если ты решила косплеить Джокера, то все нормально.
— Какого еще?.. — на автомате начала Надя, а потом вспомнила жуткую размалеванную физиономию с плаката в кинотеатре. Кажется, Платон еще предлагал ей сходить на этот фильм, но она тогда как раз договаривалась о концерте в Питере, и ей было не до развлечений. — Того самого?! — ахнула она и метнулась к широкому ростовому зеркалу у гардероба.
Теперь-то пазл сложился. Надя мгновенно поняла, почему так шарахался от нее полицейский, почему вздрогнул, когда она повисла у него на шее. И почему туристы приняли их за уличных артистов, а уборщик вместо того, чтобы обрадоваться возвращенной вовремя стремянке, поперхнулся кофе и закашлялся. Потекший от слез макияж сделал Надю живым воплощением кинопсихопата, разве что росчерков красной помады на щеках не хватало.
Борясь с желанием по-черепашьи спрятать голову в воротнике, Надя кинулась в дамскую комнату, выдавила целую пригоршню мыльной пены и принялась с таким ожесточением втирать ее в лицо, что Мойдодыр бы, увидев такое ее рвение, не преминул бы поставить Наденьку всем пионерам в пример.