Ковчег обреченных

Там-то, в кухне, я и увидела свою сумку. Она преспокойно лежала на подоконнике, а внизу, рядом с батареей – пакет из бутика. Смотри-ка, какие порядочные нынче похитители пошли: за три тысячи баксов (сами говорили) они похищают посреди Москвы молодую женщину. А оставить себе сумочку, цена которой пятьсот и туфли из бутика за триста – постеснялись. Я уж не говорю о такой мелочи, как зажигалка Дюпон из золота с эмалью. Хотя, что это я так раздухарилась? А может, и взяли? Однако проверять не стала: потом посмотрю.

Больше мне ничего не требовалось: сумка вполне вместит все мои цацки и ещё место останется. Так что я потянула её с подоконника, одновременно нагибаясь вниз за пакетом. В это самое время мимо моей головы и пролетел этот белый, продолговатый конверт. Который шлёпнулся на пол, рядом с моими ногами. И на котором я увидела свои имя и фамилию, пропечатанные в целлофановом окошке конверта.

Смотреть, что же там, внутри, у меня не было времени. Я и так уже позволила себе оставаться в одной квартире с… (а может быть, я действительно его убила, и он теперь труп?) впрочем, неважно с кем. Главное, побыстрее отсюда смотаться. Я снова перепрыгнула через неподвижное тело, подбежала к бюро и побросала в раскрытую сумку свои побрякушки. Затем прихватила конверт, пакет с босоножками и бросилась к дверям.

На улице Алабяна, куда я выскочила в поисках такси, было совсем малолюдно. Стоя у края проезжей части, я постоянно нервно озиралась по сторонам, ежесекундно ожидая ещё какой-нибудь подлянки со стороны того, кто остался лежать на полу в моём бывшем супружеском гнёздышке. Страх всё не отпускал и меня начала бить мелкая и противная нервная дрожь. Только четвёртая или пятая из машин, которые я тормозила, остановилась, наконец, у бордюра. На небольшое облачко пыли, обдавшее мои ноги, я не обратила внимания.

– К метро “Семёновская”, бросила я водителю, плюхаясь на заднее сиденье.

Пожилой мужчина, сидевший за рулём, согласно кивнул головой и тронул машину с места. Я нервно оглянулась назад, но позади всё казалось совершенно спокойным. Негромкая музыка лилась из приёмника, мы ехали вперёд, и никто не гнался за нами следом. Достав из сумочки пачку, я вытряхнула одну сигарету, потом, пошарив внутри сумки рукой, выудила зажигалку и закурила.

Успокаивающее действие выпускаемого тонкими струйками дыма, постепенно уняло дрожь в моём теле, я начала заново осмысливать то, что сегодня со мной произошло. Нет, но каков засранец! Так поступить с человеком, с которым почти четыре года сидел за одним столом и спал в одной кровати. Да ему просто нет прощения. Даже, если я и прибила его, поделом мерзавцу! А если не убила, а только оглоушила? И вот тут, в зеркальце заднего вида, я поймала осуждающий взгляд пожилого водителя. Увидев, что я это заметила, он со вздохом промолвил:

– Эх, зря ты это сделала, дочка.

Я непроизвольно вздрогнула. Что? Неужели по мне заметно, что я только что, возможно, убила человека? Как он мог догадаться? Может быть, где-то на мне его кровь? Да нет, вроде, я не заметила. Ну, не-етушки, свидетелей не было, значит пойдём в несознанку, пока точно не припрут к стенке. Поэтому, сделав по возможности удивлённые глаза, я неестественным, севшим от волнения голосом переспросила:

– Что вы имеете в виду?

– Да то, что вы, молодые, зря так за модой гоняетесь. Не для всех нынешняя мода годится. Ну, посмотри сама: красивая ведь ты деваха, а что с лицом сотворила? И куришь, как паровоз. Вон, голоса нет совсем, хрипишь, как мужик.

Ещё не понимая, что он имел в виду, когда говорил о лице, я перегнулась через спинку сиденья и потянулась к зеркальцу. То, что я увидела, не поддаётся никакому описанию: из зеркала на меня глядело совершенно безбровое лицо с красными от слёз глазами. Французская тушь на остатках ресниц тоже пострадала от скотча и теперь обрамляла глаза широкой траурной каймой. Про помаду на губах и говорить не стоит. У клоунов в цирке и то аккуратнее.

Нет, определённо всё, что получил мой бывший от меня сегодня, не стоит и сотой доли того, что он должен бы получить по праву. Едва осознав, что же на самом деле имел в виду водила, я нервно засмеялась. И смеялась всё громче, всё заразительнее, пока и он не начал сначала улыбаться, а потом и вовсе хохотать во всё горло.

Я смеялась до слёз, с новой силой хлынувших из глаз, до колик, до судорог, и сама не заметила, как опустилась до банальной истерики. Теперь меня всю колотило, слёзы лились, из носа текло, воздуха не хватало. Водитель, поняв, что со мной явно что-то не так, остановил машину, прижав её к обочине и, развернувшись на своём сиденье, принялся меня успокаивать. Но, не тут-то было. Чем активнее он меня жалел, тем обильнее лились слёзы из моих глаз. Вскоре, поняв всю бесплодность своих попыток, он чертыхнулся, снова завёл машину, и повёз меня к Люське.

Подружка поплакала вместе со мной, сопереживая моим сегодняшним злоключениям, потом вытерла слёзы, улыбнулась и предложила:

– А давай-ка, Алинка, надерёмся сегодня до поросячьего визга, а? Что это мы слёзы льём, когда надо праздновать твоё счастливое избавление от этих негодяев? У меня припрятана бутылочка “Киндзмараули”. Ну что, годится?

Я согласно кивнула, утирая слёзы, и тоже попыталась улыбнуться. Люська, получив моё согласие, тут же умчалась на кухню. Не буду скрывать, мы ещё по разику всплакнули, пока не опорожнили всю бутылку. На десерт умяли по порции мороженого, предусмотрительно купленного запасливой подругой, и стали размышлять.

– Так ты говоришь, твой Гобсек был готов выложить аж восемь тыщ, чтобы тебя укокошили? – возбуждённо вопрошала подруга, закуривая сигарету.

– Ну, некоторым образом, получается, что так. Во всяком случае, три тысячи за моё похищение он им уже заплатил. А ещё пять обещался отдать завтра.

– Чем же ты ему так насолила, Алинка? Может, он на твои деньги зарится?

Я тоже закурила и задумалась. В самом деле, не на деньги же он мои польстился. Ну, было у меня на счёте в банке чуть больше ста тысяч. Так он сам предложил положить их на моё имя в банк после того, как я продала родительскую квартиру. И с тех пор ни разу о деньгах не вспоминал. Слава Богу, нам хватало денег и от его бизнеса.

И, насколько я знаю, его дела после нашего расставания, всё время шли только в гору. Уж сколько он за кордон переправил, не знаю, врать не буду. Но думаю, что на его счетах за границей лежит никак не меньше двух-трёх миллионов. Так что его меркантильный интерес к моей персоне в этом случае отпадал по определению.

Ревнивцем он тоже не был. Во всяком случае, до сих пор. Конечно, как и всякий мужик, любил иной раз позудеть про мои частые походы на шейпинг. Но я думаю, это скорее делалось для профилактики и по инерции. Может быть, услышал какую-нибудь оскорбившую его грязную сплетню? Но я твёрдо знаю, что никогда своим поведением не давала повода для подобных разговоров. Тогда – что?

– Ай, подружка, что мы всё думаем? – прервала мои мысли Люська. – Давай-ка спать ложиться: утро вечера мудренее.

Действительно, пора было укладываться. За прошедший день на меня навалилось столько переживаний, что я уже не в силах была сидеть за столом. Голова клонилась к рукам, и глаза закрывались сами собой. Засунув руку в сумочку, чтобы достать расчёску, я вдруг наткнулась пальцами на свои цацки, которые до сих пор так и не выложила. Доставать побрякушки по одной уже не было ни сил, ни желания. Я просто перевернула сумочку над столом и высыпала на скатерть всё содержимое.

– А вот за это хвалю, – одобрительно заметила Люська, увидев на столе горку золотых колец, серёг и цепочек. – Нечего этому кровососу своё добро оставлять. Ой, а это что?

В руках она держала конверт, который я впопыхах сунула в сумочку и потом благополучно о нём забыла. Повертев конверт в руках, она обследовала его со всех сторон, потом уставилась на меня:

– Ну, и что там, внутри?

– Да я ещё не читала. Просто схватила, когда увидела и кинула в сумку.