Страница 26 из 53
Теперь и это позади. Дела, конечно, остались, и, разумеется, они были столь же бесполезны. Правление Миры сводилось к присутствию в различных местах: на трапезах, открытых приемах, праздничных молитвах, награждениях, вступлениях чиновников в должность. Вмешательства во что-либо от владычицы не требовалось, нужно было лишь появиться, важно кивнуть в подходящий момент, сдержанно похвалить кого-нибудь. Деревянный манекен легко справился бы с должностью владычицы, если бы некий колдун заставил деревяшку говорить комплименты.
Но очень радовало то, что теперь число дел пошло на убыль. Каждый день Мира вполне успевала побывать всюду, где нужно, и сохранить вечер свободным. Редко кто теперь говорил жуткую фразу: «Ваше величество должны…» Каждое утро ей подавали график, из коего ясно следовал план на день. Мира выполняла его, и никто не требовал большего. Казалось, кто-то – секретариат или сам лорд-канцлер – так дозирует поток дел, чтобы владычица все успевала, но не имела излишков свободного времени.
Миру это устраивало. Устраивали планы на день: выполняя их, она чувствовала гордость – пускай мишурную, картонную, но хоть какую-то. Устраивали переодевания и причесывания: всякий раз, как становилось скучно, один из секретарей развлекал ее чтением вслух. Радовали трапезы: было много вкусных сладостей, и она всегда велела подавать десерт как можно раньше. Своя прелесть имелась и в протоколах, руководящих всей дворцовой жизнью. Они отнимали свободу, а со свободою вместе – и ответственность, необходимость решений, мучительные сомнения. В чем сомневаться, зачем решать? Достаточно просто заглянуть в дневной распорядок…
Радовало Миру даже одиночество. Ведь большинство народу вокруг – серая масса, винтики машины, о чем с ними общаться? Редкие живые люди – враждебны либо просто неприятны. Ориджин с его вассалами, Лабелины, Нортвуды, Аланис Альмера – век бы их не видеть. Была еще крохотная горстка старых друзей – Итан, лейтенант Шаттэрхенд с лазурными рыцарями. Почему-то теперь Мире совершенно не хотелось их видеть. Пожалуй, потому, что в абсолютном одиночестве есть поэтическая красота, величие трагизма. А вот императрица с десятком воинов смотрится попросту жалко. Мира сама составила бумаги – свои единственные указы о назначениях. Итан сделался главой выездного отдела секретариата, Шаттэрхенд получил чин капитана и командование над лазурной ротой. Оба получили повышения и большие жалования, однако Итан теперь вовсе не попадался на глаза Мире, поскольку покинул столицу, а Шаттэрхенд сопровождал владычицу лишь в особо важные моменты, уступая повседневную вахту более низким чинам.
Порою мелькала шальная мысль, что не любовь к одиночеству причиной этому поступку, а главным образом – стыд. Трудно смотреть в глаза тем редким союзникам, кто берег ее как зеницу ока, возлагал на нее надежды, а теперь видит на троне говорящую куклу… И от этой мысли, как от искры, зажигалась другая: нужно что-то поменять. Вникнуть в настоящие дела, взять в руки хоть кусочек власти, обрести хоть долю реального влияния. Но эта мысль тут же разбивалась о неподъемную, несокрушимую громаду государственной машины. Она – как искровый тягач, а Мира – как испуганный котенок на шпалах. Даже герцог Ориджин, штурмом взявший дворец, не развалил эту махину. Едва кончилась война, колесики вновь закрутились ровно так же, как раньше, с прежней убийственной четкостью. Так что может сделать восемнадцатилетняя девчонка?..
Зато теперь она знала, ради чего проживает день за днем: ради вечеров. Они наполняли ее теплом и радостью, как и тогда, в ночь после коронации.
Быстро уловив вкусы ее величества, слуги поставляли каждый день новый сорт вина, либо чего-нибудь покрепче. Каждый напиток был по-своему великолепен, не зря же удостоился места в императорской коллекции. Мира с полудня начинала фантазировать о вкусе нынешнего вечера, и никогда не разочаровывалась. Приправою к вину служили насмешки над абсурдами прошедшего дня – Мира ни с кем не делилась остроумием, бережно хранила весь сарказм для вечера наедине с собой. Еще было чтение: слащавое, отупляющее, безо всякого проблеска мысли, зато очень забавное – отличная мишень для шуток. Еще – самоуничижение или самолюбование в некоем балансе. Уважая точность, Мира даже высчитала нужную пропорцию: пять издевок над собою к двум похвалам.
Та мерзкая мыслишка, что днем говорила о стыде перед союзниками, вечерами снова приходила на ум. Не только стыд, но и бегство. Ты спряталась за своей печалью, за одиночеством, за бессилием. Спряталась в кубке вина, как мышь в норе. Что скажешь, императрица?
Мира пропускала это мимо мысленного слуха. Она все больше овладевала дивным искусством: не думать лишнего.
На третьей неделе после коронации в ее приемную явился неожиданный человек. Генерал Алексис Смайл – уродливый, изрытый оспинами, еще и с черной тоскою в глазах. Зато – в безупречном парадном мундире, при наградной шпаге.
– Ваше величество…
Серебряный Лис отчего-то замялся, и Мира подумала: а ведь его не было на коронации. И потом при дворе не появлялся ни разу. Она знала, что оставшиеся войска Лиса перебазированы в пригороды. Сама же подписала приказ, состряпанный Ориджином.
Зачем он пришел, интересно? Проиграл решающую битву, потерял три четверти армии, а теперь вот пришел…
– Говорите, генерал.
– После коронации искровое войско присягает на верность новому правителю. Ваше величество должны принять присягу у моих полков.
А зачем? Еще один фарс…
– Этого нет в моих планах на сегодня.
– Планы вашего величества составляют слуги лорда-канцлера, а они препятствуют мне изо всех сил. Стоило больших трудов попасть к вам на прием. Я сумел встретиться с генерал-полковником Стэтхемом, а он оказал мне долю уважения как… – генерал сглотнул, – …разбитому противнику. Лишь благодаря милости бывшего врага я стою перед вами.
– Стэтхем нарушил дворцовый протокол. Ему не следовало этого делать.
– Ваше величество, примите присягу ваших верных воинов. Ни о чем больше не прошу.
Дело идет к вечеру, на улице мороз, а полки эти – в пяти милях от дворца… Ехать куда-то, мерзнуть… Зачем? Ради пустых слов, которые ничего не стоят? Я согласна играть комедию в тепле и сытости, но на морозе – увольте. Да и скоро вечер… Мой вечер!
– Генерал, обратитесь в секретариат. Вашу просьбу запишут в протокол и внесут в мои планы.
– Ваше величество… – военный покачал седой головой и не нашел, что еще сказать.
– Имеете другие вопросы?
– Никак нет… – он поклонился. – Служу Янмэй Милосердной.
Развернулся на каблуках и зашагал к двери. А тот ехидный внутренний голос сказал: ставь кавычки, Минерва. Только что ты говорила голосом государственной машины. Не притворяйся человеком. Бери слова в кавычки.
Мира ощутила, как от стыда загораются щеки.
– Генерал, постойте. Простите меня. Я еду с вами.
Внеплановый выезд из дворца вызвал замешательство среди машинных шестеренок. Командир караула, оба секретаря, церемониймейстер и помощник министра двора один за другим заявили протест: «Ваше величество не должны…» Но открыто задержать ее никто не посмел. Карета императрицы промчала по Дворцовому мосту в сопровождении наспех поднятого лазурного конвоя.
Час дороги до казарм Мира спрашивала себя: зачем я еду? И находила лишь один ответ: для очистки совести. Чтобы не пришлось потом вписать бездушие в длинный реестр своих недостатков. Иных причин для поездки не было. Присяга – точно такая же формальность, как все прочие дела императрицы. Конечно, лорд-канцлер уже запланировал присягу в своем графике, и устроит ее, согласно традиции, прямо на Дворцовом острове. Мире достаточно было подождать – и полки пришли бы к ней сами… Но нет, она мчится за город по морозу, откладывает ужин и начало вечера, а что самое скверное – даже не догадалась прихватить с собой вина. И все потому лишь, что ее попросил никчемный солдафон, проигравший войну. Глупо, Минерва. Не царственный поступок.