Страница 6 из 8
Во многих случаях принятие таких решений на основе «здравого смысла», исходя просто из текущей ситуации, не только затруднительно, но и чревато пагубными последствиями.
Нельзя забывать и о том, что те или иные должностные лица, предлагающие свои решения, зачастую имеют в виду групповые или личные цели, скрытые за внешне убедительной аргументацией в виде таблиц, графиков, видеоматериалов и т. п., а эти интересы могут идти вразрез с национальными интересами.
При этом государственное руководство должно представлять себе специфику управления в военной сфере, имеющую немаловажные отличия от общегосударственного гражданского управления. Жизненный опыт, менталитет, образ действий профессионального военного значительно отличаются от тех, что характерны для гражданских государственных и политических руководителей.
Служба в вооруженных силах налагает на человека большое число ограничений; особые требования к нему предполагают готовность пожертвовать своей жизнью и посылать на смерть других людей. Непонимание этого может привести к весьма негативным явлениям в таком серьезнейшем деле, как война.
В упомянутом выше военно-теоретическом трактате Сунь-Цзы приводится следующее размышление: «…армия страдает от своего государя в трех случаях:
Когда он, не зная, что армия не должна выступать, приказывает ей выступать; когда он, не зная, что армия не должна отступать, приказывает ей отступить: это означает, что он связывает армию.
Когда он, не зная, что такое армия, распространяет на управление ею те же самые начала, которыми управляется государство; тогда командиры и армия приходят в растерянность.
Когда он, не зная, что такое тактика армии, руководствуется при назначении полководца теми же началами, что и в государстве; тогда командиры в армии приходят в смятение»[43].
Чтобы углубиться в понимание формулы Клаузевица, следует обратить внимание на следующее его замечание: «…война есть не только политический акт, но и подлинное орудие политики, продолжение политических отношений, проведение их другими средствами»[44].
Клаузевиц настоятельно рекомендует различать «войны по характеру своих мотивов и тех обстоятельств, при которых они зарождаются»[45].
Это требование, следует сразу же признать, является одним из трудновыполнимых как в исследовательской, так и (в еще большей степени) в практической работе[46]. Подавляющее большинство отечественных и зарубежных исследований по военной истории страдают недостаточной проработкой именно такого рода вопросов. Выявление «мотивов» войны (часто весьма идеологизированных), поставленных политических целей является гораздо более трудной задачей, нежели анализ собственно хода военных действий, вовлеченных в них сил и средств и т. п.[47]
Именно «мотивы» прежде всего во все большей степени определяют масштаб войны, характер используемых средств, оперативные формы применения вооруженных сил в современных условиях и тактику боевых действий. Связано это с тем, что в условиях «уплотнения» всей системы международных отношений, существования глобальных СМИ, освещающих войны и вооруженные конфликты почти в реальном масштабе времени, действия, традиционно считавшиеся сугубо тактическими, могут моментально превратиться в событие высшего военного и политического уровня.
При рассмотрении вопроса о взаимоотношениях между политикой и войной (политикой и военной стратегией) подавляющим большинством авторов не оценивается воздействие на них идеологии. Применительно к нашей стране это во многом объясняется тем, что, как правило, в теоретических исследованиях по вопросам войны и мира между идеологией и политикой практически не делалось различия. И политика и военная стратегия всегда находятся под заметным (а иногда и сильнейшим) воздействием идеологии – это было, в частности, характерно для Советского Союза, особенно для периода 1920–1960-х годов.
На политику и военную стратегию, а через последнюю – и на оперативное искусство (оператику) и даже тактику оказывают влияние как формализованная идеология, зафиксированная в определенных «догматах веры» (прежде всего в программах и уставных документах партии в государствах с де-факто или де-юре однопартийной системой), так и неформализованная. (Часто полуосознанная «политическим классом» и тем более обществом в целом, эта, вторая, тем не менее существует в массовом сознании, в том числе в виде устойчивых социально-политических стереотипов, мифов и даже социально-политических инстинктов.)
Политика более подвижна, менее инерционна, чем идеология. Она более адаптивна к обстоятельствам. Она в принципе должна быть более рациональной, прагматичной, нежели идеология. Последняя в общественном сознании встречается преимущественно с формируемыми поколениями слабо структурированными, полуинтуитивными представлениями об окружающем мире и о самих себе.
Вмешательство идеологии в военную стратегию может осуществляться напрямую, минуя политику (и вопреки политике). Так, идеологические постулаты ВКП(б) накануне Великой Отечественной войны привели к таким уставным положениям для Красной Армии, которые допускали исключительно наступательную военную стратегию (оборона мыслилась только в оперативном и тактическом масштабах), что на практике можно было реализовать лишь в упреждающих, превентивных действиях. А требования политики не позволяли И. В. Сталину начинать превентивную войну против Германии.
«Раздрай» между идеологией и политикой, выразившийся в идеологизированности военной стратегии, привел к тому, что даже концептуально вооруженные силы, высшее военное командование, государственное (партийное) руководство СССР накануне 22 июня 1941 г. не были толком готовы ни к стратегическим наступательным действиям (превентивная война), ни к долговременной или даже к кратковременной стратегической обороне[48].
Сталин, несмотря на следовавшие одно за другим тяжелейшие поражения Красной Армии в результате попыток стратегических наступательных действий в 1941 – начале 1943 г., перешел к стратегической обороне только летом 1943 г., когда и был достигнут (в ходе Курской битвы) такой успех, который привел к перехвату стратегической инициативы Красной Армией.
Чтобы оттенить значение главенства политики в таком феномене общественной жизни, как война, Клаузевиц весьма подробно останавливается на вопросе о всем спектре военных средств, которые могут быть использованы для достижения поставленных политических целей. Он подчеркивает, что не в каждом конкретном случае есть потребность в полном сокрушении противника в сугубо военном плане. Главная задача применения военных средств – это «преодоление воли противника»[49]. Оно может быть достигнуто, наряду с истреблением неприятельских вооруженных сил, завоеванием провинций противника, временной их оккупацией с целью использования их средств и даже «пассивным выжиданием ударов врагов». Клаузевиц упоминает в числе этих средств и «предприятия, непосредственно предназначенные для оказания давления на политические отношения»[50].
На эту сторону учения Клаузевица о войне до сих пор подавляющее большинство специалистов обращали мало внимания, поскольку это в целом плохо вписывалось в традицию западной военной мысли, сложившейся за последние 300–350 лет[51].
Клаузевиц скромно писал о различных способах «преодоления воли противника» как о всего лишь своего рода наброске («намеке», по его выражению) того, что можно рассматривать как военные средства достижения политических целей. Он не стремился дать классификацию этих способов и методов; такая попытка, по его замечанию, была бы «педантизмом»[52] – тем, чем грешили многие современники Клаузевица и те, кто пытался конструировать теорию войны после него. К «педантам» вполне можно отнести, в частности, таких известных военных теоретиков XIX в., как Г. В. Жомини и Г. А. Леер, да и многих современных авторов.
43
Цит. по: Конрад Н. И. Указ. соч. С. 22.
44
Клаузевиц К. О войне. Т. 1. С. 54.
45
Там же.
46
Советские военные ученые в 1980-е годы, опираясь на работы В. И. Ленина, приходили к выводам о нескольких видах взаимосвязи между политикой и вооруженной борьбой. Речь идет, во-первых, о причинно-следственной связи между войной и политикой. Войны начинаются тогда, когда политика в той или иной форме требует военного конфликта, а противодействующие политические силы не могут его предотвратить. Во-вторых, отмечается сущностная связь, т. е. определение социального характера, исторического смысла войны в зависимости от политики. В-третьих, имеется в виду «управленческая» связь: политика руководит как самой войной, так и всей жизнью страны, мобилизуя все силы на достижение победы. Характер политической цели имеет решающее значение для ведения войны. Центральным звеном здесь является определяющая роль политического руководства по отношению к военной стратегии: именно об этом идет речь в данной работе. Но считаю, что и два других вида связи между политикой и военной стратегией нуждаются в дальнейшем рассмотрении, в серьезных конкретно-исторических и теоретических разработках.
47
Авторы фундаментального отечественного труда «Мировые войны XX века» обоснованно отмечают, что между историками все еще идет острая полемика относительно мотивов и политических целей основных участников Первой мировой войны, несмотря на все обилие исследований по этой теме, огромный объем доступных архивных материалов, мемуаров. Исключительно интересен при этом анализ иррациональных мотивов развязывания войны со стороны элиты Австро-Венгерской империи. См.: Мировые войны XX века. Кн. 1. Первая мировая война: Исторический очерк. М.: Наука, 2002. С. 8–18, 21–32, 33–44.
48
История учит, что политически и идеологически государственному руководству и высшему военному командованию исключительно сложно принять решение об избрании обороны в качестве основной формы стратегических действий. Петр I начал Северную войну стратегическими наступательными действиями, вторжением на территорию, захваченную шведами в предыдущих войнах с Россией, и осадой Нарвы. Только после тяжелейшего нарвского поражения от Карла XII (имевшего сравнительно малочисленную, но исключительно боеспособную армию при господстве шведского флота на море) Петр перешел к стратегической обороне, в том числе в кампании 1709 г., закончившейся сокрушительным поражением шведского короля-полководца (блестящего тактика, но слабого стратега), которым на протяжении многих лет восхищалась вся Европа.
Исключительно тяжелым было принятие решения о стратегической обороне для Александра I в Отечественной войне 1812 г., несмотря на детальное и очень убедительное обоснование необходимости стратегической обороны, представленное военным министром М. Б. Барклаем-де-Толли. М. И. Кутузов, приняв командование, продолжал линию на стратегическую оборону (и стратегическое отступление вглубь страны), всячески имитировал готовность к переходу в контрнаступление, к решающему сражению, демонстрируя войскам и общественному мнению то, что он полководец совсем иного толка, нежели Барклай-де-Толли.
49
Клаузевиц К. О войне. Т. 1. С. 66.
50
Там же.
51
Между тем в восточной традиции, особенно в китайской, идеи, созвучные теории Клаузевица, присутствовали в ярко выраженной форме еще примерно 2500 лет назад.
52
Клаузевиц К. О войне. Т. 1. С. 66.