Так начинала рыться яма

— Дочь говорит, что её нет дома, — сокрушается Она. — Хотя я слышала её голос где-то далеко. Она то ли спрашивала, кто звонит, то ли что. А когда узнала…

— Я понимаю, — оборвал Он. Нет… зачем было врать?

— Попробую ещё раз.

— Давай, — сухо бросит Он и потупит глаза в пол.

Её долго нет. Вечереет. Сквозь окна внутрь проливается последний солнечный свет. Он выгибает спину, приподнимается на сидении и устало выдыхает. Людей меньше, вонючий пьяница куда-то пропал. Охрана Их не трогает. Скорее бы кончилась зима. За лето можно будет что-нибудь придумать. Он оборачивается ко входу и видит Её. Не разглядеть, что на лице. Подошла ближе.

— Едут. С мужем, — и тут же Её скрутил подавленный неконтролируемый смех. — Я решила, что это будет последний звонок. И сказала, что «ребёнок замерзает». Она сразу же подошла к телефону.

— И что дальше?

— Я попросила у неё денег в долг. На билеты к нам.

Эйфория съела время, и на улице совсем стемнело. Неужели всё будет хорошо? Они не сводили взглядов со входа и, увидев знакомый силуэт, быстро встали с мест. Тётя с мужем бросились к Ним. Расспросы, причитания, сожаления. Тётя также привезла немного еды. Он точно помнит пельмени и чёрный чай с бергамотом в банках среди полосы быстро сменяющихся кадров.

— Я всё верну, — заверяет Она, приняв купюру.

— Не нужно.

— Нет, я верну, верну!

— Не нужно, пожалуйста, — и положит левую руку себе на грудь. — Или я обижусь.

Она помолчит, недолго пожевав нижнюю губу, поблагодарит за всё сделанное для Них. Их отвезут на железнодорожный вокзал. Это была старая красная «Лада», это было массивное здание в фонарях и белеющих окнах. Тётя обняла Её, Его, и пожелала всего наилучшего. На том и распрощались.

Эпилог

21

Уверенно идут к заданному адресу. Денег теперь достаточно. С собой та же хозяйственная сумка с вещами, что и раньше. Снег быстро поплыл в слякоть вместе с потеплением. Спускаются к частному сектору у моста, растянувшегося между двумя берегами города.

— И что там?

— Там, — Она усмехнётся и покачает головой. — Ужас. Но, — ещё в улыбке. — Это ничего…

Он не понимает, для чего было возвращаться после всего. Но Она и не думала о другом. По приезду на железнодорожный вокзал Они купили два билета на следующее утро. Долгая дорога, сладкое спокойствие. Он остался на автовокзале, — том же маленьком здании с огромным козырьком, — Она ушла на несколько часов. Всё прошло отлично. Он ни в чём не сомневался.

Потемневший горбыль высокого забора скрывает за собой приземистый грубо выбеленный домик. Войдут внутрь: у печки возится чернолицая бесформенная старуха. Поприветствует Их. Это хозяйка. Их комната — справа от входа. Проходная. От неё идёт ещё одна, с вечно закрытыми и плотно завешенными дверьми в стёклах. Там трое студентов: две девушки и парень. Снуют туда-сюда и странно смотрят на Них. Она подмечает, что парень походит на дауна своим вечно приоткрытым ртом. Другие соседи — пьяницы — живут в комнате со входом с кухни, совсем около печки. Одного из них Он видит почти постоянно, второй же живёт будто сам по себе: никого не замечает, и его никто — тоже. Первый часто пытается вывести Их на диалог, и быстро надоедает. Он напивается и лезет к Нему со своими разговорами и историями. Она угомонила бы его, но на работе до самой ночи. Кем-то в кафе или даже пивнушке. Он не ложится спать один и допоздна смотрит телевизор в паре метров от себя. Ближе к ночи на одном из каналов показывают интереснейший зарубежный сериал про детективов. Ей он тоже нравится. Вернувшись с работы, Они ужинают под него. Не могут позволить себе ничего кроме чая и хлеба с дешёвым маргарином. Даже посуду используют ту, что была здесь до Них: нож, пиалы и чайник. С постелью тоже повезло. Хозяйка не пожалела Им нескольких одеял для небольшой кровати. Не такой уж и тесной, если бы не приходилось спать в одежде. Дом очень холодный. Топить печку обязалась хозяйка, но часто опаздывала, а всем остальным нет дела. Он не умеет и даже боится прикасаться к чему бы то ни было. Печка упирается в металлические подпорки, и Ему кажется, что вот-вот рухнет.

22

В тот день отключат свет. Надолго. Уже темнеет. Он мечется по комнате, забыв, который час. Часто выходит в холодные сумерки и спешными шагами добирается до забора, чуть приоткрывает дверь и вглядывается: никого. Белесый туман ползёт с реки неподалёку, и в очередной раз в нём нет ни единого силуэта. Чернеющие дома сливаются друг с другом и угрожающим монолитом вырастают из земли. Виднеются звезды.

В бессилии Он молится, лишь бы с Ней ничего не случилось. Мысль, что Его дальнейшая жизнь в очередной раз окажется под вопросом, не даёт спокойно стоять и сидеть, и Он мечется из стороны в сторону по комнате, на кухне, на улице. Почти каждый день так. Подошёл к тяжёлой двери и выглянул: знакомое синеющее очертание вдалеке.

— Неужели, — шепнёт Он облегчённо, но успокоение быстро сменится раздрожённостью. Вернётся в дом.

Послышится открывающаяся дверь. Не ошибся.

— Свет отключили? — с порога удивится Она и пройдёт в комнату.

Он встанет со стула.

— Чего так долго?

— Отметила увольнение, — бросит Она и поставит чёрный пакет на кровать. — Сейчас с одной работницей пока ехали в такси, выпили по бутылке пива. На прощание.

Он хочет спросить, зачем было увольняться, но увидев, как Она достаёт банку шпрот, моментально вспоминает о терзающем голоде. Следом пиво и бутылка газировки. Найдёт свечу в сумке.

— Жаль, что света нет. Телевизор бы посмотрели, — говорит Она, жуя. — Давно, кстати?

Он пожимает плечами. Это похоже на что-то хорошее. Несколько дней назад Она пришла также со вкусной едой. Он посмотрел дикими глазами и спросил обо всём без слов.

— Нас нашли, — Она опустила голову в усмешке. — Бабушка отправила деньги.

Март. Уже собрали все свои вещи и готовы съезжать. Она говорит, что там лучше. Купила кефира и булочек на обед, чтобы не заваривать чай. Да и маргарин кончился. Он к нему больше не вернётся. И к такой жизни — тоже. Её Болезнь (как выяснится позже — ОКР) после жизни на улице притупилась, но не прошла полностью.

Так начинала рыться яма.

58

Ничего этого не было. И другого — тоже. Я открыл глаза. Когда-то в детстве я перестал ночевать в спальне; постелила мне толстое одеяло в зале, которое я использовал и в качестве матраса. Почему? Не помню, но мне нет дела. Встану, скатаю его к стене у моего стола, и пускай подождёт. Впрочем, я ещё не раз прилягу на него или хотя бы облокочусь: люблю так смотреть телевизор. Тепло меня веселит и окутывает чем-то. А телевизор не новый, большезадый и рябит. Так было раньше, так есть и сейчас, я думаю. А что там? Всё это я видел уже тысячу раз! Сколько можно показывать одно и тоже! Сволочи! Сходить некуда, да и отпустит разве? А мне сколько? Я вот не помню свой возраст, хотя как-то отмечали. И не только свой не помню, а всех вокруг. Когда спрашивали в военкомате и ещё где, я пугался и как-то называл. Не уверен, что верно. Спросить бы, да как можно? Стыдно не знать. Родственники твердят, что пора жениться. Хочу спросить: «Зачем?», но горло запирает на замок, и я только пожимаю плечами. Мне это не нужно. Дымка за белым окном балкона за мутным стеклом окна комнаты. Жара на улице, не иначе. Вырос. Можно и так увидеть, что там. А раньше на носки или подпрыгивал. Окна немытые, и к ним нельзя подходить. Пригляжусь, и ведь да, слой пыли на подоконнике! Как можно так следить за чистотой! Я уже не вижу и не замечаю: просто тёмный силуэт промелькнул через дверь и протянул зубную щётку. А разве не в ванной умываются люди? Он не помнил. Я, то есть! Спрашиваешь, почему «тёмный»? А каким ещё быть? Не знаю, как Болезнь сейчас. Вижу, что хуже, но а что-то кроме? Говорит, у меня тоже есть. Ненормальная. Откуда у меня то? И даром эта чистота не нужна! Да, однако, солнце сегодня не щадит. Новый забор вокруг школы в сотне метров. А при мне старый был, и ничего! Зачем менять, если стоит? Работа, работа… Хоть с ней всё в порядке. Сейчас стаж наработаю, а потом, гляди, и повысят. И всё-таки я слежу за собой. Сижу себе, и вдруг раз — смотрю со стороны. Что делаю, улыбаюсь или нет. Сомневаюсь в себе. А всё ли нормально? Уже завтрак? Конечно, каша, что же ещё. Но ем. С детства мечтаю, что ничего этого не было. А сейчас пришла за тарелкой. Отдал. Наверное, хорошо сейчас погулять в парке с друзьями. Раньше здесь бетон был, в парке то за окном, правее школы, но его вымостили плиткой. Лавки поставили. Молодцы! А толку, если туда и дети с грязной обувью лезут, и животные на прогулке. Посмотришь и вздыхаешь. Нет, туда я не сяду. Да и не позволит. Где, кстати? Ах, стирает. И так до вечера. А мне — на работу? Нет, я ведь не нашёл ещё… Ничего вокруг нет. Сколько лет здесь, а ничего нет. Когда-то было, а теперь ничего не вижу. Мельком схватишь — вроде наметил контур, а приглядишься — мутит в глазах. Только улица вваливается в комнату. Пришла отдохнуть. Руки в язвах. И продолжает тратить все деньги на порошки и мыло. Дед ведь и так от себя отрывает. А он теперь на пенсии. Зажгла свет. Да, уже смеркается. И снег выпал! Ужин — снова каша. Лучше бы окно помыла, неприятно ведь в такой грязи. Ночь. Лежу и думаю, таки странно это: я живу тут, а что Ты тут делаешь?