Дикие

— Привет, Гетти, — говорит Лорен, сбавляя шаг. — Ты не знаешь, сегодня есть стрельба?

Будь это так, Уэлч предупредила бы нас за завтраком, и мне хочется об этом напомнить, но ведь я теперь лодочница. Я та, к кому они идут с вопросами.

— Нет, — говорю я. — Приятного дня!

— «Приятного дня»? — вполголоса повторяет Риз, и я слышу в ее тоне с трудом сдерживаемую улыбку.

Лорен выглядит слегка разочарованной, но только пожимает плечами.

— Спасибо. Увидимся, Гетти.

— Только посмотри на себя, — говорит Риз, когда они уходят. — Прямо как политик. Или кассир в торговом центре.

Так она подразнивала меня, когда Байетт была рядом: те же слова, то же насмешливое выражение. Но на этот раз получается как-то мягче. По крайней мере, это звучит не обидно.

Я собираюсь предложить ей вернуться в школу и последить за кладовкой на случай, если Уэлч в какой-то момент оставит ее без присмотра, когда Риз дергает меня за рукав. Она кивает мне за плечо, на пустую темную конюшню.

— Стрельба, — говорит она. — Вот где можно взять оружие.

— Как?

Но она уже идет к конюшне, оставляя на белой от инея траве цепочку следов.

Сейчас в конюшне никого нет. Пустые денники, летающая в воздухе пыль и распахнутые навстречу океану двери, через которые внутрь врываются порывы холодного воздуха. Я иду за Риз к дальней части конюшни, где за тюками сена, изображающими цель, стоит запертый сундук, предназначенный для седел и стремян. Теперь Уэлч хранит в нем дробовик, из которого мы стреляем на занятии.

— Минутку, — говорит Риз, опускаясь на корточки перед сундуком. На нем всего один навесной кодовый замок, судя по виду, насквозь ржавый, так что сломать его должно быть нетрудно. Уэлч заметит, если мы его собьем, но, когда я собираюсь сказать, что наша цель оправдывает любые средства, Риз начинает поворачивать колесики с цифрами. 17–03–03. Ее день рождения.

Раздается щелчок, и она с довольной улыбкой поднимает на меня глаза.

— Комбинацию устанавливал папа, — поясняет она. — Я так и думала, что Уэлч не станет ее менять. — Риз откидывает крышку, берет дробовик, лежащий на груде старой амуниции, и роется в сундуке в поисках патронов. — Что теперь?

— Нужно где-то его спрятать, — говорю я, все еще не веря нашей удаче, когда она прячет в карман пару завалявшихся патронов, которые из-за мороза липнут к коже. — Где-нибудь у забора, чтобы проще было захватить его по пути наружу.

Слева от ворот есть небольшая еловая рощица, куда некоторые из старшеклассниц в дни посещений раньше водили парней с материка. От мысли пойти туда с Риз я заливаюсь краской, но там и впрямь можно без опаски спрятать дробовик.

— Хорошо, — говорит Риз и протягивает мне оружие. Я неуверенно принимаю его, и она, развернувшись, сбрасывает с себя куртку. На ее месте я бы уже тряслась от холода, а у нее появляется всего несколько мурашек на руках. — Сунь его за ремень, и я пронесу его на спине.

Это должно сработать, но я не могу сдержать нервного смешка. Она оглядывается на меня через плечо.

— Что? У тебя есть идея получше?

Может, дело в ее готовности помочь мне — рискнуть жизнью ради Байетт, потому что я ее об этом попросила, — а может, в контуре ее подбородка и манящем сиянии волос, но она сделала мне подарок, и я хочу дать ей что-то взамен.

— Слушай, — говорю я. — Хочешь поучиться стрелять?

Я жду, что она огрызнется, но она с настороженной вежливостью говорит:

— Я умею стрелять.

— Я имею в виду, с другой руки. — Наступает пауза, и на ее лице появляется что-то вроде сомнения, но все-таки не отказ, так что я пробую снова: — Я стреляю с правой. Я могла бы тебя научить.

— Ладно, — говорит она. Она нервничает, но настроена решительно. Как и я.

Я возвращаю ей дробовик, веду ее в начало конюшни и указываю на присыпанный опилками пятачок земли. Риз занимает место, набрасывает на плечи куртку, а я встаю рядом с ней.

— Покажи мне, как ты обычно стоишь.

Она мигом ощетинивается. Неделю назад я бы сказала: это потому, что она ненавидит, когда ей указывают, что делать. Так и есть, но еще мне кажется, что она ненавидит проявлять перед кем-то слабость.

— Просто покажи, — мягко повторяю я.

Она неохотно упирает приклад в левое плечо и берется за стол правой рукой. Она пытается положить серебряный коготь на спусковой крючок, но ее пальцы слишком тонкие и не могут его ухватить.

— Видишь?

— Вижу, но это ничего. Теперь встань по-другому: выстави левую ногу вперед и разверни бедра.

Нас учат стрелять из позиции, в которой свободное плечо развернуто к цели, а плечо под прикладом отведено к спине. Уэлч называет ее угловой стойкой. Она говорит, это для того, чтобы попасть в цель с первого выстрела на случай, если нам перестанут присылать патроны и придется экономить.

Риз выставляет ногу, перебрасывает дробовик на правое плечо, придерживая ствол серебряной рукой, и подносит другую руку к спусковой скобе. Плечи она держит правильно, но по тому, как ровно расположены бедра, видно, что ей мой вариант не по душе.

— Придется сделать, как я говорю. Ну же, давай.

— Я так цели не вижу.

Я смеюсь.

— Если уж я вижу с одним глазом, то ты и подавно сможешь.

Она возится с дробовиком, пристраивая его поудобнее, но в такой позиции у нее ничего не выйдет. Я встаю у нее за спиной и подношу руку к ее бедру.

— Можно?

Она поворачивает голову, обнажая нежную кожу на шее, и у меня перехватывает дыхание. Секунду назад ничего не было, мы с ней просто были вдвоем так же, как бывали вдвоем сотню раз. Но это другое. Байетт нет, и между нами никого.

— Да, — говорит она тихо. — Можно.

Я кладу одну руку ей на бедро, а другую — на талию. Через куртку я ощущаю ее тепло, живое тело совсем рядом, и если бы не чувствовала этого, то не поверила бы, но она дрожит. Риз, суровая, сдержанная, стальная Риз трясется от моего прикосновения.

— Вот так, — говорю я, разворачивая ее параллельно себе. Ее тело изучает форму моего, и я тяжело сглатываю. — Нет, плечи не уводи.

Она снова поднимает дробовик, и мы вместе укладываем его как надо; я продолжаю удерживать ее бедра в правильном положении, наклонив к ней голову. Когда она закрывает один глаз, чтобы прицелиться, я смотрю на ее темные ресницы.

— Молодец, — говорю я нетвердо. — Идеально.

Мы стоим неподвижно — ее тело повторяет контуры моего, — и она расслабляется. Совсем чуть-чуть, постепенно, но теперь я грудью ощущаю ее горячую спину. Мое сердце колотится как одержимое, пульс стучит в висках. Я никогда еще не была к ней так близко, никогда не видела шрам на крыле ее носа и участок кожи, где волосы заведены за ухо. Это место выглядит таким мягким, тоненьким, как бумага, и я, сама того не сознавая, протягиваю руку и касаюсь подушечкой пальца венки, которая проступает на коже едва заметной голубой нитью.

Она резко поворачивает голову. Я отдергиваю руку. Открыв рот, я чувствую, как во мне нарастает паника. Не могу поверить, что все испортила. Слишком осмелела, подошла слишком близко, когда мы только начали узнавать, как нам стать друзьями.

— Извини, — бормочу я. Я готова на все, лишь бы вернуться на безопасную почву. — Зря я это сделала.

Она молча смотрит на меня, и я чувствую ее частое и прерывистое дыхание. Изо рта у нее вырываются облачка пара, серебряная рука с дробовиком висит плетью.

— Что это было? — наконец спрашивает она.

Три года я прожила с этим чувством, не зная его имени. Но сейчас Риз стоит передо мной с сияющими волосами и пылающим сердцем, и я понимаю, что знала это имя прошлой ночью, в нашей комнате, когда смотрела в темноте на ее прекрасное и странное лицо. Я знала его в день нашего знакомства, когда она взглянула на меня так, словно не понимала, что я такое. Это имя было со мной все три года.

— Ничего, — твердо говорю я. Ничего, совершенно ничего. Я еще могу закрыть эту дверь. У меня большой опыт. — Не бери в голову.

— Нет, Гетти, тебе придется объяснить. — Она кладет дробовик на импровизированный стол, не сводя с меня глаз. — Придется, потому что я, кажется, схожу с ума.