Дикие

— Все хорошо? — спрашивает она.

Я киваю, несмотря на растущую тяжесть в груди.

— Я в порядке. Мне просто нужно все обдумать.

— Почему бы тебе не подняться наверх? — Директриса кладет руку мне на плечо, и ее пальцы подрагивают, словно токс внутри нее живет своей жизнью. — Тебе не помешает отдохнуть.

— Это точно, — говорит Байетт. — Идем.

— А еда?.. — Я мечтаю об отдыхе, но мне полагается подождать, пока девочки разделят добычу, а потом отнести оставшееся в кладовую. Это моя обязанность.

Уэлч подходит к нам и отводит меня в сторону.

— Мы все сделаем, — говорит она. — Иди поспи.

У меня нет сил, чтобы спорить.

— Хорошо.

Я тянусь к ножу на поясе, но Уэлч качает головой.

— Ты его заслужила, — говорит она. Нож, как у Джулии и Карсон. По всей видимости, теперь я официально имею на него право.

Я позволяю Байетт отвести себя наверх и через пару шагов закрываю глаз. Я слышу, как за спиной у нас девочки дерутся за еду, и думаю об океане у причала, обо всем, что мы выбросили в воду. О шоколаде, который я съела без мысли о тех, кто ждет в школе.

Вот наконец наша комната. Я ложусь на свою половину кровати. Байетт садится на край матраса, и я сворачиваюсь вокруг нее.

— Может, принести воды? — спрашивает она.

— Все нормально, правда.

— Что случилось, Гетти?

И я хочу ответить — о, как же я хочу, — потому что Байетт всегда знает, что сказать, но я сглатываю ком в горле и сворачиваюсь плотнее. «Все хорошо», — звучит в голове голос Уэлч.

— Ничего.

На секунду она замирает, а потом прислоняется ко мне, и бугорки ее второго позвоночника вдавливаются мне в ногу.

Ее лицо освещено последними лучами солнца. Точеный нос и длинная шея — такие знакомые, что я могла бы нарисовать их во сне; густые каштановые волосы до плеч. Раньше мои волосы были такой же длины, пока она не обрезала их по моей просьбе в первую весну на острове. Мы тогда устроились вдвоем на крыльце, и Байетт молча и методично работала ножницами, ровняя кончики волос с линией подбородка. Она делает это и теперь, каждые несколько месяцев, и концы секутся и стираются о тупое лезвие ножа, который она одалживает у кого-то из лодочниц.

Я слегка пихаю ее, и она смотрит на меня.

— Как ты? — спрашиваю я. Иногда я забываю это делать. Забываю, что она такая же, как мы. Но она только благодарно улыбается.

— Спи. Я посижу рядом.

Я делала то, что делала, и видела то, что видела, но Байетт рядом, и потому я без малейших усилий проваливаюсь в сон.

Приблизительно 11–13 кг.

ГЛАВА 5

Наутро Риз не выходит к завтраку. Я не встречала ее почти два дня, с тех пор как получила место в лодочной смене, но Байетт говорит, что замечала ее на улице и видела, как она устроилась на ночь в бывшей учительской.

Мы сидим у камина, разделив диван с Кэт и Линдси. Они поступили в Ракстер вместе с нами, но я почти не общалась с ними вне учебного времени. С приходом токс мы начали сближаться, обмениваться едой и одеялами. Все теперь нуждаются в помощи больше, чем раньше.

Обычно за едой на нас троих хожу я, но меня до сих пор мутит, когда я думаю о еде, которую мы вчера сбросили в воду. Поэтому вместо меня сегодня пошла Байетт, и ей удалось отвоевать пачку сухариков. Она загребает себе горсть и протягивает пакетик мне.

— Тебе надо поесть.

— Попозже.

Я не могу есть. Я знаю, что мы выбросили еду не просто так, но от этого наблюдать за тем, как Байетт считает каждый сухарик, не легче.

— Гетти, можно тебя на минуту?

Это Уэлч. Я выворачиваю шею в ее сторону. Ее губы сжаты в тонкую нитку, но у меня возникает ощущение, что она волнуется — совсем как до токс, когда ловила нас после отбоя.

— Конечно.

Я встаю и иду к ней.

— Я оставлю тебе еды! — кричит Байетт. — Нравится тебе это или нет.

Не оборачиваясь, я машу ей рукой.

— Спасибо, мам!

Уэлч ведет меня в сторону коридора. Вблизи я замечаю, что ее лоб прорезали морщины, а глаза блестят, как будто ее лихорадит.

— Что случилось?

— Байетт права. Тебе нужно поесть.

— Я не голодна.

Не могу есть. Я сыта по горло.

Уэлч тяжело вздыхает.

— Гетти. — Она предельно серьезна. — Тебе нужно стараться лучше.

— Что?

Я и без того на пределе от одного только факта, что спустилась в вестибюль.

— Я уже говорила: твоя задача — показать всем, что все идет по плану. А ты вместо этого сидишь с таким видом, будто тебя сейчас стошнит.

— Я пытаюсь! — Я не могу скрыть раздражения.

— Значит, плохо пытаешься. — Она бросает взгляд мне за спину, туда, где сидит Байетт. — Обычно вы ходите втроем. Где Риз?

— Это к делу не относится.

Уэлч фыркает.

— К делу относится всё. После истерики, которую она закатила, когда тебя взяли в лодочную смену, вы двое в центре внимания. — Она подается ближе. — Девочки наблюдают за вами, Гетти. Я не знаю, почему вы сцепились, но я хочу, чтобы ты положила этому конец. Помиритесь. Делай что хочешь, Гетти, но верни всё как было. В норму.

— Это же Риз. Для Риз такое поведение и есть норма.

— Это не просьба, — резко говорит Уэлч. Ее челюсть сжата, глаза сверкают.

— Я поняла. — Я примирительно поднимаю руки. — Ладно, я с ней поговорю.

— Не рассказывай ей ничего, что ей не следует знать.

Я и в обычной ситуации почти ничего ей не рассказываю.

— Не буду.

Уэлч улыбается — если это можно назвать улыбкой — и кладет руку мне на плечо.

— Спасибо. Хорошо бы сделать это сегодня.

Она успевает отойти на несколько шагов, когда я не выдерживаю.

— Вас это не напрягает? Всем врать?

Секунду она медлит с ответом, потом поворачивается. Я вижу по ее лицу, как ей хочется поступить правильно, сказать все как есть, без скидки на возраст.

— Напрягает. — Она пожимает плечами. — И что?

Неужели это ничего не значит? — хочется выкрикнуть мне. Неужели это не имеет значения?

— Ничего.

Она кивает.

— Сегодня, Гетти.

Когда я возвращаюсь к Байетт, я понимаю, что она за нами наблюдала. Ее ногти обкусаны, а на лбу залегла складка.

— Мне нужно поговорить с Риз, — сообщаю я. — Найди нас через пять минут на случай, если она снова попытается меня убить.

— Она просто слегка тебя придушила, — говорит Байетт, но кивает и, когда я прохожу мимо, цепляется пальцами за петли на моих джинсах. — Поосторожнее, ладно?

Я улыбаюсь. Я всегда осторожна с Риз, несмотря на то что она со мной не церемонится.

— Само собой.

Когда отец Риз был здесь, с ней было проще. Едва на острове объявили карантин, мистера Харкера перевели на территорию школы и поселили в учительском крыле, и мы все делали вид, что это вовсе не самое странное из происходящего — что в одном здании с нами живет мужчина.

Он пробыл в школе примерно месяц. В то время мы запоминали такие вещи, но это было так давно, что почти стерлось из памяти. Остались только обрывочные воспоминания. Вот Риз с отцом завтракают в столовой, еще до того как мы пустили на дрова мебель. Вот Риз с отцом монтируют генератор во дворе. Вот они стоят на крыльце и рассматривают созвездия, и Риз смеется так, как никогда не смеялась со мной и Байетт.

Помню я и другое. Как он начал меняться — сперва медленно, из симптомов только беспокойные руки, желание рвать и царапать. Это была токс, хотя в тот момент мы еще не дали ей названия. Мы знали только, что недавно с мистером Харкером было безопасно, а теперь — нет. Недавно он был самим собой, а теперь его тошнит комковатой, как земля, черной слизью и он смотрит на нас пустыми глазами.

Риз игнорировала эти перемены, делала вид, что все идет своим чередом, поскандалила с Байетт — а на следующий день мистер Харкер пропал. Он оставил записку в куртке Риз, пока та спала, написал, что должен уйти. Что так будет безопаснее для всех.