Страница 2 из 7
Сложилось так, что никто другой из участников тех исторических событий не присутствовал в них на всех этапах, мне же это выпало, потому что нельзя обойтись без переводчика. И никто из участников никогда не брался за перо, не намеревался писать и на этот раз. Возлагались надежды, что я напишу, поскольку возвращаюсь по демобилизации в Литинститут. Я и сама не мыслила оставить это скрытым, и собственное молчание угнетало, но эти факты стали в разряд государственных тайн, и за разглашение – от семи до пятнадцати лет заключения. Многовато. Приходилось молча наблюдать, как искажается история, делясь только с близкими друзьями.
После смерти Сталина в 1954 году я отнесла рукопись в журнал «Знамя». Рукопись приняли, но послали за разрешением печатать в МИД. Мне показали резолюцию МИДа: «На ваше усмотрение». Брать на свое усмотрение главный редактор В. Кожевников не захотел, он сказал ратовавшим за рукопись сотрудникам: «Об этом нигде не писалось, почему мы должны быть первыми? И вообще, кто она такая?» Я была «человеком с улицы».
Рукопись все же напечатали[2]. В ней остались все подробности самоубийства Гитлера, Геббельса, было рассказано о выносе и сжигании трупа Гитлера в воронке. Словом, всё, кроме того, что Гитлер был обнаружен в этой воронке, идентифицирован. Это было изъято. Но при следующей публикации «Записок военного переводчика» мне удалось обойти цензуру, восстановить изъятое и включить его в состав книги «Весна в шинели»[3]. И эта публикация помогла мне, когда я долго и, казалось, безнадежно добивалась допуска в засекреченный архив.
На исходе сентября 1964 года двери секретного архива наконец открылись передо мной. Я вновь встретилась с документами мая 1945 года, под многими из которых стояла моя подпись.
Документ, на расстоянии лет в особенности, обладает повышенным художественным воздействием. Сама стихия – документы – может поглотить, побудить довериться им полностью. Но ошибется тот, кто поддастся этому соблазну, абсолютизирует их, поставит знак равенства между документом и фактом. Совсем не каждый документ – факт, и даже факт – еще не вся правда. Важен контекст. Данные сталкиваются, противоречат друг другу, сшибаются. В этих живых, драчливых взаимоотношениях документов я бывала подчас арбитром, зная многое из того, что осталось за их пределами.
Оснащенная этими уникальными документами книга «Берлин, май 1945» первым изданием вышла у нас в стране в 1965 году. Под названием «Конец Гитлера без мифа» (или же «Конец Гитлера без мифа и детектива») эта книга переводилась на итальянский, немецкий, венгерский, финский, японский и еще многие языки.
В первом издании «Берлин, май 1945» я сделала примечание: «Публикация приведенных в этих записках документов (показания, акты, дневники, переписка и др.) впервые осуществлена автором этой книги». Ради сохранения этого принципа я, возможно, порой поступалась интересами читателя, не приводя уже известные тексты, такие как личное и политическое завещание Гитлера, и только скупо упоминая о них. Я давала исключительно те документы, которые разбирала в начале мая 1945 года в рейхсканцелярии и впоследствии в штабе армии, а также документы, обнаруженные мной в засекреченном архиве за двадцать дней интенсивной работы в сентябре 1964 года.
Одним из наиболее существенных моих открытий стала публикация фрагментов из найденного дневника Геббельса, что дало толчок розыскам немецких историков, воплотившихся в итоге в четырехтомной публикации его тетрадей по предоставленным из нашего архива микрофильмам[4].
В настоящее время стали общедоступными и переведены на множество языков тексты, к которым я пробивалась впервые, с огромным трудом, через препоны государственной тайны и цензуры. И теперь я не вижу необходимости обеднять повествование ради принципа первой публикации и считаю вполне возможным и нужным использовать также и другие документы, опубликованные ранее или помимо меня.
После первого издания книги со мной вступали в переписку другие участники поисков, обнаружения и опознания Гитлера, в том числе руководивший судебно-медицинской экспертизой его останков Ф. И. Шкаравский. Они дополнительно оснащали меня теми подробностями, которые были тогда в их сфере деятельности. Их письма составляют мой личный архив и с наибольшей полнотой использованы в нынешнем издании.
Е. Ржевская
За Варшавой
В конце 1944 года 3-ю ударную армию, в штабе которой я была военным переводчиком, перебросили в Польшу. Впервые за войну наша армия передвигалась по железной дороге. Проехали Седлец. В раздвинутые двери теплушки я увидела освещенное оконце с елочкой на подоконнике. Рождество.
Три года мы шли по земле, где было лишь одно – война. А там, за этим промелькнувшим незанавешенным оконцем, – какой-то незнакомый быт, пусть тяжкий, придавленный, скудный, но все ж таки быт. Он волновал и томил мыслями о мире.
А впереди была Варшава. О ней рассказывать надо отдельно; здесь, мимоходом, не буду совсем.
Мы въезжали в Варшаву из предместья Прага, отделенного от города Вислой. Морозный туман поднимался с берега, застилая разрушенный город. У понтонной переправы часовой в конфедератке тер замерзшие уши. Рухнувшие в Вислу подорванные мосты горбатыми глыбами вставали из воды. Польские солдаты выгребали в понтонах воду.
То, что представилось нам на том берегу, никакими словами не передать. Руины гордого города – трагизм и величие Варшавы – навсегда сохранятся в памяти.
После боев за Варшаву войска нашего фронта, развивая успешное наступление, стремительно продвигались вперед. Мы мчались мимо старых распятий, высившихся по сторонам дороги, и деревянных щитов с плакатом, изображавшим бойца, присевшего перемотать обмотки: «Дойдем до Берлина!»
В дороге нас настиг приказ о дневке в Н. (название забыла). От этого населенного пункта в памяти остались бесприютный облик его небольших продырявленных домов; жестяная тусклая вывеска булочной – «Pieczywo», раскачивающаяся на телеграфном проводе; незатворяющиеся, съехавшие с петель двери да хруст стекла и щебня под ногами.
Через шесть дней после освобождения Варшавы наши части овладели городом Бромберг (польский Быдгощ) и ушли вперед, преследуя отступающего противника. На улицах было необычайно оживленно. Все польское население Быдгоща высыпало из домов. Люди обнимались, плакали, смеялись. И у каждого на груди красно-белый национальный флажок. Дети бегали взапуски, и визжали что есть мочи, и приходили в восторг от собственного визга. Многие из них и не знали, что голос их обладает такими замечательными возможностями, а другие, те, что постарше, позабыли об этом за пять мрачных лет гнета, страха, бесправия, когда даже разговаривать громко было не дозволено. Стоило появиться на улице русскому, как вокруг него немедленно вырастала толпа. В потоках людей, в звоне детских голосов город казался весенним, несмотря на январский холод, на падавший снег.
Вскоре в Быдгощ стали стекаться освобожденные из фашистских лагерей военнопленные: французы, высокие сухощавые англичане в хаки. Итальянцы, недавние союзники немцев, теперь оказавшиеся тоже за проволокой, сначала держались в стороне ото всех, но и их втянуло в общий праздничный поток.
Заняв мостовые, не сторонясь машин, шли русские и польские солдаты, обнявшись с освобожденными людьми всех национальностей. Вспыхивали песни… Вот пробирается по тротуару слепой старик с двухцветным польским флажком на высокой каракулевой шапке и желтой с черными кружками нарукавной повязкой незрячих. Он вытягивает шею, жадно ловя звуки улицы.
Вот подвыпивший польский солдат ведет под руки двух французских сержантов. А освобожденный из плена американский летчик в защитного цвета робе и без шапки останавливает всех встречных и счастливо, весело смеется.
2
Ржевская Е. В последние дни // Знамя. 1955. № 2. – Здесь и далее звездочками отмечены примеч. науч. ред., если не оговорено иное. Цифрами обозначены примеч. автора.
3
Ржевская Е. В последние дни (Записки военного переводчика) // Ржевская Е. Весна в шинели. М.: Советский писатель, 1961. С. 111–168.
4
Die Tagebücher von Joseph Goebbels. Sämtliche Fragmente. Hersg. von Elke Fröhlich im Auftrag des Instituts fur Zeitgeschichte und in Verbundung mit dem Bundesarchiv. Munich: K. G. Saur Verlag, 1987. В предисловии издатель Эльке Фрёлих ссылается на мою книгу, послужившую толчком для розыска этих дневников. Приводимые мной выписки из дневника заново сверены с оригиналом по этому изданию.