Страница 4 из 7
Когда настало утро следующего дня, я лежал на спине, обеими руками сжимая ружье. Я вскочил и выглянул в окно, а потом в щели между бревнами. Но не увидел ничего, что могло бы меня встревожить. Сам дневной свет меня радовал. Я медленно открыл дверь и вышел на маленькое крыльцо. Приблизительно в двадцати футах от меня дикобраз спускался с молодой ели, с которой он обгрыз часть коры. Когда он слез со ствола и поковылял вниз по склону, я услышал тот самый шум, который ночью так меня напугал.
– Так это ты и есть апач, который бродит по соседству! Ты просто любитель обдирать кору с деревьев! – завопил я, и звук моего голоса радовал меня самого. Я схватил палку, догнал его и убил ударом по голове. Все служащие лесной охраны должны были убивать дикобразов, потому что те весь год наносили лесу большой ущерб.
Я вернулся в хижину, развел огонь в маленькой печке, вымыл лицо и руки. Потом, когда я нарезал бекон, открыл банку кукурузы и достал несколько галет, меня внезапно осенила мысль: хотя дикобраз и издавал те звуки, которые я слышал прошлой ночью, он все же не был той фигурой, которая скрылась среди елей при моем приближении! Ночные страхи с новой силой навалились на меня. Искушение схватить ружье и побежать вниз, домой, было совершенно непреодолимо. И тогда я сказал себе:
– Я только что пришел сюда для того, чтобы здесь остаться. Я буду делать эту работу, что бы со мною не случилось! Дядя Клив во Франции не бежит от полчищ гуннов, и я не побегу от какого-то апача!
Я поспешил закончить готовку и быстро проглотил свой завтрак, поскольку до девяти часов я должен был сообщить смотрителю, что нахожусь на наблюдательном пункте, а мне еще нужно было сделать стены хижины непроницаемыми для любопытных взглядов ночных бродяг. Я собрал много мелких стволов сухих елей, обломал их и забил ими изнутри стены хижины. Но, хотя я работал быстро, к половине девятого я успел заделать только три стены. Я положил топор, взял ружье, запер дверь хижины и поторопился на вершину.
Едва добравшись до наблюдательного пункта, я первым делом осмотрел весь лес в полевой бинокль, которым меня снабдили, и в девять часов сообщил смотрителю, что с горы Томас никакого пожара не видно. Некоторое время я слушал сообщения других наблюдателей – некоторые из них располагались далеко внизу, на Синем Хребте, на южном краю леса. Когда я случайно глянул на каньон Черной реки, полумилей ниже меня, мне показалось, что я заметил облачко дыма, но даже с помощью бинокля я не мог убедиться в том, что глаза меня не обманули. Солнце пока еще не осветило ту часть каньона, он был в глубокой тени и казался еще темнее из-за черных густых елей, покрывавших его дно и склоны. Я заметил, что в том месте, где мне почудился дым, у берега реки была узкая полянка. Снова и снова все утро я смотрел вниз на это место, но никаких признаков дыма больше не видел и, наконец, убедил себя в том, что ошибался. Я слышал разговоры наших горцев о том, что этот каньон Черной реки был самым худшим во всей местности, где им довелось проходить; место там было такое, что ни лошади, ни быки пройти там не могли. Раз уж место это было таким недоступным, а грозы, из-за которой мог начаться пожар, не было, я решил, что заметил облачко тумана, поднимавшегося над рекой этим прохладным утром.
Покидая хижину, я очень торопился и забыл взять с собой обед, и теперь, когда настал полдень, почувствовал сильный голод. По правилам службы мне полагался час – с двенадцати до часу – на то, чтобы пообедать, но, несмотря на голод, я не хотел возвращаться в хижину. Мне не давала покоя фигура, которую я заметил вчера в вечерних сумерках. Здесь на вершине, я был в полной безопасности: никто не мог бы приблизиться к наблюдательной станции, если бы я этого не хотел.
Я решил использовать положенный мне часовой перерыв, чтобы исследовать верх хребта на всем его протяжении, и вышел на гребень, с которого хорошо видны были до самого низа оба его склона. Западный склон был совершенно гол, а на восточном встречались небольшие рощицы чахлых сосен в пределах ста ярдов от вершины. При этом ни одно деревце не имело даже самой маленькой веточки, обращенной на запад – это показывало, какой сильный западный ветер дует здесь почти весь год, исключая три летних месяца.
Снизу доверху юго-восточная оконечности горы представляла собой одну неровную скалу, и только далеко за седловиной скала эта становилась сильно выветрившейся и разрушенной, а в нескольких сотнях ярдов от северо-западной оконечности хребта начинались каменные плиты разного размера. Я проходил по первой из них, когда заметил примерно в пятидесяти ярдах ниже на западном склоне кучу камней, выложенную в форме полукруга, дугой от меня, высотой в несколько футов. Я сразу понял, что это – творение человека и не могло быть результатом землетрясения, и помчался прямо туда. Я едва не провалился в узкую глубокую трещину в скале, в которую упирались края насыпи, построенной индейцами, и в очень давние времена – об этом говорило большое количество осколков ярко раскрашенной керамики, которыми все вокруг было усыпано. В скале было отверстие длиной около шести футов, ориентированное с юго-востока на северо-запад, шириной от четырех футов в нижней части и расширявшееся до десяти футов в западной части. От него трещина, слишком узкая, чтобы в нее пролез человек, уходила в непроглядную тьму.
Находка очень сильно меня взволновала.
– Это я сам нашел! Я сам нашел пещеру! – повторял я снова и снова, потому что хорошо знал всех мужчин, которые работали пожарными, и, хотя многие рассказывали мне о том, что находили вокруг наблюдательного поста бусины и осколки посуды, о пещере никто из них не упоминал.
Я встал на колени на краю северо-западной стороны отверстия и посмотрел вниз; я увидел, что в десяти футах ниже была черная дыра в противоположной от меня стене, с виду достаточно большая, чтобы в нее мог пройти человек. Это могло быть, подумал я, проходом в большую горную пещеру, где жили люди, оставившие осколки керамики, лежавшие вокруг меня. И, если это было так, что смог бы я найти в этой пещере? Прекрасную керамику, оружие, и, разумеется, одежду! А может быть, даже золото и серебро! Как хотел бы я иметь веревку и источник света! Тогда я смог бы исследовать этот проход.
Мой час заканчивался, но я на коленях прополз на несколько футов вниз в отверстие и скоро нашел в щелях скалы одиннадцать бусинок, одна из них была бирюзовой, почти четверть дюйма в диаметре. Я поторопился назад на станцию и, вызвав Спрингвилль, сообщил, что огня нигде не вижу.
Я вышел наружу и снова начал искать бусинки, и в первой же щели, которую я расковырял, нашел семь штук. В следующей щели, не больше фута длиной и нескольких дюймов шириной, я нашел девять бусинок и наконечник для стрелы из белого кремня. Я прикинул, что при таком раскладе в щелях каменного холма могут быть тысячи бусинок и наконечников для стрел, а он был не больше ста футов диаметром у основания. А почему бы им не быть в том же количестве не только здесь и вокруг найденного мной входа в пещеру, но и в других местах, спрашивал я себя. Может быть, тут было большое сражение между разными племенами, и победители разбросали имущество побежденных? Вряд ли, так не делается. Победители унесли бы все ожерелья и наконечники стрел тех, кого они убили. Эту тайну я разгадать не мог. Я сказал себе, что не нужно об этом думать, но не мог выкинуть это из головы. И пещера там, на горе – я обязательно должен был в нее попасть! Если бы я только мог позвонить своим и попросить дядю Джона принести мне веревку! Но шансов на это было мало: лесная служба испытывала большой недостаток в людях, и этим летом на станции Риверсайд, в полумиле на север от нашего дома, никого не было. Я мог звонить на эту станцию целыми днями и не дождаться ответа, пока случайный патруль пожарной службы не заглянет туда.
После полудня, пока я продолжал ковырять бусинки, которых у меня уже было больше сотни, зазвонил телефон, я поспешил внутрь и снял трубку.