Истины нет

*   *   *   *

Тяжелая поступь при каждом шаге отзывалась болью в голове. Стоило замедлить движение, как впивающиеся крюки начинали тянуть. Сильнее и сильнее. Илур уже не молил о смерти, он желал ее. Звал в голос и протягивал вверх руки. Хотя бы дуновение ветерка! Но даже когда Илур взмахнул руками, желая освежиться, лицо его не ощутило ничего. Шаг, еще шаг. Сколько уже было таких шагов. Одинаковых, шаркающих. Тысяча, две, десять? Может, уже и сотня тысяч? Сначала он считал их, пытаясь хоть как-то занять воспаленный разум, хоть как-то отвлечься. На шестой сотне он сбился и не стал начинать заново. С тех пор прошло много времени. Или так только кажется? Серебряная нить под ногами не тускнела и не делалась ярче. Ни толще, ни тоньше. Она не менялась и вела к неизбежности. Он ощупал рукой нить. Не видя собственных пальцев, он чувствовал, что проводит ими по чему-то прохладному, немного шершавому и твердому, словно камни на мостовой, и понял, что несколько раз провел рукой по серебряной тропе, но никаких разрывов, даже мерцания или помутнения он не заметил. И рука ничего, кроме камня, не ощутила. И это единственное, что у него осталось. Ощущать под ногами чуть прохладную землю. Землю, к которой он хотел прижаться всем телом и не сдвинуться больше ни на локоть, но он знал, что расплата последует незамедлительно, и он больше не сможет противиться этому. Сколько раз уже он пробовал развернуться, сойти с тропы, впиться руками в землю, не желая продолжать путь? Пять? Или десять? Больше он не сможет терпеть это. Умереть ему не дадут. Это он понял, когда в последний раз особенно долго, плача и рыча, кусая землю, вырывая невидимые когти из груди, пытаясь выскользнуть из несуществующего «ведьминого кресла», утирая кровавую пену с уголков губ, хотел дать затерзать себя до смерти. Но смерть не пришла даже тогда, кода он почувствовал, будто его сажают на кол и раздирают пополам. Она забыла о нем.

Вскоре Илур попытался представить, что случится в конце пути: увидит ли он что-нибудь, кроме этой омерзительной и мерцающей, даже если закрыть глаза ладонями, тропы? Или он просто упадет в мрачную яму, где его встретит сам Нечистый или доверит своим прислужникам разобраться с ним по своему разумению? Или, как рассказывают святые люди, в конце будет туннель и свет? Только свет у людей, идущих Ввысь, —никак не у него. Проклятого и идущего в Радастан. Может, вместо света будет огонь? Или сплошная темнота? Но тогда он не увидит ничего до самого последнего момента? Или не увидит ничего никогда? Так и будут его истязать, применяя пытки, которыми он так любил вырывать признание у еретиков и замешанных в ведовстве? А вдруг он уже идет дорогой Радастана, и эта пытка и есть наказание? Несомненно, так оно и есть! Пытка в том, чтобы вечно идти. Конечно же! Так он и сделает. Это не сложно. Шаг, другой. Усталости не чувствуется. Третий, четвертый. Викарий сам не заметил, как уверенно раздались его плечи, гордо выкатилась грудь, шаги стали четче, быстрее. И на тело накатили неожиданная легкость и блаженство. Хотелось бежать. И он побежал так, словно у него были туфли с ангельскими крыльями, совсем как у древних богов на фресках.

Словно птица, взлетевшая выше самых высоких гор и потерявшая крылья, ощутил себя Илур, когда перед ним выросли врата Радастана. Кругом все та же чернота, куда ни поверни пустые глазницы, под ногами серебряная нить, и впереди они. Тяжелые двери переливались всеми оттенками красного — от темно-бордового до нежно-розового. Илур закричал от ужаса и услышал свой вопль: обе створки громадных ворот, в несколько раз больших, нежели все виденные им до сего времени, состояли из голых тел мужчин, женщин, зверья и невиданных существ. Некоторым туловищам не хватало рук и ног, некоторым головам — туловищ. Они переплетались неразрывно и кричали друг на друга, если было чем, душили, если было чем, многие сношались, облизывали друг друга черными языками. Отрубленные руки сами находили груди и промежности, стискивали и хватали их. И из рваных незаживающих ран продолжала литься кровь. Она покрывала большинство тел — белых, желтоватых, темных, как смоль, — и собиралась в широком рве перед воротами. Высокие и могучие воротные столбы были белых оттенков, иногда переходящих в бежевый. Викарий застонал и упал на колени, молясь: столбы, сделанные из огромного количества человеческих костей, пугали страшными, вырезанными на них картинами греха, разврата и смерти. Нечистые слуги, отгрызающие младенцам головы, собаки с головами петухов, акулы с человеческими лицами, твари с головой льва и рыбьим хвостом, пожирающие друг друга, соблазнительные суккубы, похотливые сатиры.

А вокруг расползался смрадный запах лежалых на солнце трупов. Илура вырвало прямо перед собой. Он был уверен, что заляпал одежду, но не мог видеть этого. Он видел ворота, он чувствовал источаемый ими смрад, он слышал крики боли и греховные стоны. Он закрыл глазницы руками, не обращая внимания на вновь появившуюся боль, но видение ворот пробивалось сквозь ладони, словно они были из стекла. Викарий, всхлипывая, на четвереньках, как избитая собака, пополз вперед. Ворота заметили его. Вмиг прекратилось движение, и тела потянули к нему руки. Глаза способных видеть смотрели на него. Способные говорить звали и манили.

Благодать, снизошедшая со стороны, отрезвила викария и высушила его слезы. Из темноты вдруг показалась рука в ярко-солнечной латной перчатке и схватила его за грудки. От одного прикосновения Илур вспомнил жизнь. Вспомнил вкус родниковой воды, запах цветочного луга во время цветения, прикосновение мягкого бриза. Вспомнил первую (и последнюю) любовь и ласковые слова матери, когда он тяжело заболел в детстве. Ее колыбельную…

— Он тебя послал Тропой?! — послышался в голове тихий властный голос.

— А? — только и смог выдавить викарий.

— Феррронтарг послал тебя? — в голосе послышались нетерпеливые нотки. — Говори! Загонщики уже недалеко, они чуют тебя.

— Кто? – промямлил совершенно пораженный Илур, но, к его счастью, не растерявшийся окончательно.

— Ходящий! Именем Феррронтарг! Невысокий, с черными волосами. Оружие у него — похоже на кость. Это он создал тебе Тропу? — перчатка на миг потускнела, словно грозя исчезнуть, и до викария долетел нечеловеческий крик боли. — Скоро тут будут полчища загонщиков! Отвечай, или я отпущу тебя!

— Д-да! — закричал викарий, неожиданно осознав, что кем бы ни был обладатель превосходной латной перчатки и располагающего голоса, но он собирается вытащить его отсюда. — Только я знаю его под именем Кйорт.

Секунды гнетущего молчания растянулись для Илура в бесконечность, с каждым ударом сердца преумножая мучительные ожидания и страх.

— Соврал — вернешься сюда, и я прослежу, чтобы не загонщик нашел тебя, а демон.

— Я не лгу! — завопил Илур со всей страстью и убеждением. — Видят Живущие Выше, ради благополучия и процветания епископата и папы Жонфэ не щадил я себя! И этот Кйорт проклял меня! Я не лгу!

— Хорошо. Вряд ли в Немолчании застряло двое ходящих разом.

Рука дернула сильнее, и викарий, как пух одуванчика, срываемый порывом ветра со стебля, слетел с тропы. После полной черноты даже окружившая его серая краска показалась яркими солнечными лучами, от которых в глазах появляются цветные круги. Илур похлопал себя по лицу. Нащупал нос, попал пальцем в глаз и скривился от боли, дернул себя за ухо и восторженно завыл, наслаждаясь собственным голосом. Буря эмоций переполнила его. Он оглянулся и увидел своего спасителя. Вздрогнул, рухнул на колени и, сложив руки в молитве, тотчас потерял сознание.

*    *    *    *

Волдорт пришел в себя от звука тяжелого шлепка. Приподнял голову. Рядом с ним лежал расплющенный гниловатый помидор.

— Очнулся? — послышался сверху знакомый жесткий голос. — Сейчас тебя выведут, отмоют и переоденут. Его Светлость желает беседовать с тобой.