Истины нет

Путник достал из дорожной сумки увесистый прямоугольный сверток, тщательно обернутый выделанной нежной кожей. Снял с седла меч и, перекинув его через плечо, словно дорожную сумку, направился в часовню.

Как и во всех часовнях, выстроенных в одиннадцатом столетии, хоры размещались на пять аршин выше нефа. С каждой стороны от хоров тянулись две узкие лестницы. Между ними находилась приоткрытая деревянная дверь, которая вела в подземную церковь. Обычно она обивалась железными прутьями, но тут была лишь сколочена досками. На хорах, слева и справа, стояли две большие, в рост самого высокого человека, высеченные из камня статуи Живущих Выше: Прощающий Грехи, склонив голову, нежно улыбался и протягивал руку в отпущение грехов, Небесная Дева вздымала руки в молитве о лучшей Последней Стезе для каждого создания. В темное время часовня ярко освещалась пятью лампадами: три висели над нефом на равном удалении друг от друга и две над хорами. Сейчас же было достаточно льющегося в окна солнечного света, лучи которого пересекались на полу, разбегаясь в чудесных узорах.

Странник, прижимая к бедру свой сверток, неслышно прошел вдоль хоров к статуе Прощающего. Было немноголюдно, лишь несколько послушников тихо беседовали с прихожанами, да у самой статуи, преклонив колени, молился пожилой священник в поношенной серой рясе. Сложенные в молитве тонкие руки с белой, как молоко, кожей закрывали половину его худого лица, но это не мешало рассмотреть седую бородку-клинышек и очерченные скулы с бороздами морщин. Дождавшись конца молитвы, путник кашлянул, прикрыв рот кулаком, и произнес:

— Merid`eia[2], отец-настоятель.

Настоятель часовни растерянно поднял глаза на незнакомца, все еще приходя в себя после молитвенного транса, и тут лицо служителя просияло.

— Феронтарг! — воскликнул он.

— Отче, ты снова произнес мое имя неправильно, — тепло улыбнулся странник.

— Эх, сын мой, никогда я не смогу выговорить его. Не верю, что я сам дал его тебе при рождении.

— Кйорта будет достаточно.

На мгновение повисло неловкое молчание, и священник неожиданно заплакал.

— Мальчик мой, ты приехал! Я молил об этом. Я звал тебя! Сколько прожитого тяжким грузом легло на наши плечи! — восклицал он, обняв Кйорта и целуя его в лоб. — Столько бед стряслось за последние недели. Я молился, чтобы ты прибыл как можно скорее!

— Et oge is`sai[3]. Пройдем к тебе в дом, Волдорт, — Кйорт взял старика под локоть, — тебе лучше присесть. Ты едва держишься на ногах. Да и лишние глаза и уши нам вовсе ни к чему.

Они прошли через часовню прямо к двери под хорами, что была совсем незаметна со стороны. Волдорт толкнул ее ладонью и зашел внутрь. Они оказались в жилой комнате, и священник тут же запер дверь на засов. Домишко, пристроенный к одной из стен часовни, был небольшой, всего на два маленьких оконца, но крепкий, и внутри было все, что нужно старому человеку: скамья, несколько табуретов, щепастый стол, покрытая копотью печь с небогатой кухонной утварью, расставленной и развешанной на стене рядом, да кровать. Тут даже не было отхожего места, поэтому Волдорт пользовался удобствами часовни.

— Семь дней я молюсь, сын мой, — прошептал настоятель. — Днем казнят невинных, обрекая их души на скитание без Тропы, а в ночи ко мне приходят страшные видения.

— Волдорт, что случилось? Ты нездоров? — Кйорт усадил священника на скамью, что шла вдоль стены, а сам опустился на грубый табурет, пододвинув его к себе ногой.

— ...Скорпены, своими жалами прокалывающие младенцев; бабаи и безжалостные акулы с человеческими лицами и лапами вместо плавников, выползающие на берег и пожирающие все живое. Мантикоры и кони с птичьими головами. Мерзкие жабы и гады самые разные: пауки, аспиды, слизни, многоножки. Тигры со змеиными хвостами и змеи со львиными гривами. Крокодилы, из пастей коих хлещет едкий дым и яд. Псы с выжженными глазами и зубами, словно стрелы. Уродливые карлики и одноглазые великаны. Черепахи, в панцире которых гниющая плоть и вороны, ищущие поживу. Много ворон со змеиными языками и стеклянными глазами. И это не предвестники следующего дня! Нет! Я знаю… Это весть о будущем горе. Многие души сгинут!

— Волдорт! Очнись! Alvei [4], — Кйорт встряхнул настоятеля за плечи.

— Ферр… Кйорт! — священник по-отечески посмотрел на йерро. — Я не в силах противиться указам епископа! Прости, сын! Ты спас меня от смерти. Ты, ходящий, нарушил священную клятву и пошел против Них. Лишь чудом выжил, а я поклялся нести добросердечие, но Святой Отец обладает большой властью, и я страшусь открыто выступить против него. Прости, это грех, и мне совестно от этой слабости. Но я уже очень стар, и одно только видимое сомнение в его решениях, недоверие к ним приведут любого на костер. Особенно священнослужителя и особенно в это время, когда надлежит бороться с отродьем Нечистого. Прошлой ночью опять был снег. Это плохо. Снова выедут викарии в поисках ведьм, насылающих непогодицу и задерживающих приход тепла.

— Это же Алия. Тут висят на деревьях да горят на кострах лишь невиновные, — Кйорт белым платком вытер от слез худые щеки священника. — Сегодня на пути в город я встретил повозку с несчастной, обезумевшей женщиной, которая клялась в том, что это она навела морозы. Собаки Радастана!

— Мы не сможем защитить ее, и она станет семнадцатой, — вздохнул отец Волдорт.

— Безумие настигло епископа Ортукского скорее, чем каждое из тех созданий, взошедших на помост из сухих поленьев, — тихо прошептал Кйорт и озлобленно стукнул кулаком по бедру.

— Святой Отец в наставлениях говорит, что наступило исключительное время.

— И необыкновенность этих дел требует исключительных пыток, — Кйорт присел рядом с другом.

— Именно так. Он говорил именно так.

— Заученные фразы инквизиции, прикрывающие попытку не растерять свое влияние.

— Ты говоришь как еретик, — Волдорт грустно улыбнулся.

— Я думаю как еретик, что гораздо хуже, — так же улыбаясь, ответил Кйорт, — тебе это известно, отец.

Ходящий помолчал и продолжил другим, сухим и деловитым тоном:

— Однако я вижу, что разум твой более не затуманен видениями.

— Твоя правда.

— Кто их показал? — вкрадчиво спросил Кйорт.

— Я не знаю, сын, правда. Я не смог понять, — священник сокрушенно покачал головой. — Не в этот раз. Но я уверен, что эта ветвь будет запущена в ближайшее время или даже уже обрела  силу. Никто не в состоянии ничего изменить. Корень предсказания очень глубоко. Может, в тысячелетии.

— Хорошо, — ответил Кйорт, поднимаясь. — Посмотрим. Не впервой же… Молитва твоя имела успех, и я знал, что нужен тебе. Потому поспешил как мог, хотя и был уже на пути сюда. Я привез тебе подарок.

Ходящий хлопнул свертком о стол:

— Вот. Держи.

— Ты даже не поел с дороги, — засуетился настоятель, подскакивая и доставая из печи котелок. — Есть немного холодного мяса, лук, хлеб. Есть вода, колодезная.

Волдорт пододвинул глиняный кувшин поближе:

— До трапезы еще далеко, но я могу сходить на соборную кухню и что-нибудь принести.

— Ficciet[5], — Кйорт взял кусок тушеного мяса, отломил добрую краюху хлеба и откусил. — Глянь пока, что я привез. Уверен, тебе понравится.

Священник подтянул сверток к себе, аккуратно развернул и ахнул, оседая на скамью. Перед ним лежала тяжелая книга в богатом переплете из кожи ягненка, с золотыми уголками, костяными накладками и застежками.

— Ты снова это сделал? — с укором проговорил Волдорт.

Он с волнением провел пальцами по позолоте, плоскому корешку и старательно выведенному золотой краской непонятному знаку.

— Им она без надобности, мне нужнее, — усмехнулся Кйорт.

— Да будет проклят тот, что крадет книгу или берет без возврата. Пусть члены его сгниют, снедаемые черной хворью, иль пусть он сам обратится в ехидну, которую надобно разорвать, и пусть он сотни лет мучается за вратами Радастана, многократно терзаемый козлорогими чудищами, — пробормотал священнослужитель, медленно раскрывая книгу. — Библиотекаря из-за утери книги могут казнить. Самое малое.