Победившие не вернутся

Успокоившись, он разглядел метрах в пяти за своей спиной пожарную лестницу на стене дома.

Он снял с пояса ремень, прицепил его к саквояжу, перекинул через плечо. Затем рванул к лестнице, допрыгнул до нижней перекладины, подтянулся и стал карабкаться наверх.

Саквояж соскальзывал и бил по ноге.

Но даже на крыше он не чувствовал себя в безопасности. Осталось ждать. Он надеялся, что Катя не ждет его и спит после бурной любви.

Гардаш уселся на приступку каминной трубы, вытащил шкатулку и захотел рассмотреть ее более подробно.

Как инженер, он поразился, насколько точными должны были быть инструменты неизвестного мастера, чтобы добиться такого слияния крышки с корпусом.

В закрытом виде они производили впечатление абсолютного монолита. Это было сделано так искусно, что не нарушалось ни одно, даже мельчайшее кружево бирюзы, рисунки, созданные природой, естественно продолжали друг друга. Между крышкой и корпусом Гардаш проложил носовой платок: он боялся, что шкатулка захлопнется, и он ничего не докажет антиквару.

Свадебный отпуск оказался испорчен. А сам Гардаш превратился в мишень для таинственных незнакомцев, которые охотились за своей реликвией.

Здесь, в центре Вены, в ненадежном укрытии, ему казалось, что избавься он от шкатулки, и жизнь наладится, вернется к состоянию счастливого полета, которое он испытывал рядом с Катей. Они поедут в Германию, оттуда на пароходе до Хельсинки, где уже был заказан билет на Санкт-Петербург, между прочим, первым классом.

Подумав надо всем этим, Гардаш решил: от минералов избавиться, шкатулку оставить. Потому что он готов был кому угодно сказать: да, судари мои, шкатулку за сто крон жаль.

Он дотянулся до жерла каминной трубы, выставил модули за кирпичную кладку и разжал пальцы. Но камни не собирались падать. Очевидно, это не входило в их планы. Гардаш не поверил своим глазам, но минералы повисли над провалом дымохода, из которого теплый ветерок кружил хлопья сажи. Вопреки закону тяготения они замерли, озарились пурпурным светом, соединились с легким щелчком, и переместились в шкатулку. Ткань выпала, крышка захлопнулась.

Гардаш пришел в ярость и выругался. Он редко матерился, но в данном случае не умел и не хотел по-иному выражать свои чувства.

Он схватил шкатулку, сжал ее, оглядываясь, обо что треснуть ее, но вместо этого поднял над головой и заорал, забыв, что его могут услышать враги. Это был вопль не столько страха и отчаяния, сколько бессилия перед обстоятельствами, из-за которых он попал в эту игру, не зная правил.

Никто не услышал.

Выкурив папиросу и успокоившись, Гардаш положил шкатулку в саквояж и вдруг понял: с этими камешками, которые явно обладают не известными науке свойствами, его жизнь уже не будет прежней. И скорее всего, – не сладкой. Кто-то будто бы решил управлять его судьбой, и уже стал изменять ее, как бы он не противился и что бы ни пытался предпринимать. Гардаш обратился к Богу, моля его только об одном – уберечь свою девчонку, юную жену, 18-летнюю графиню Катю Лозинскую, самое дорогое для него существо на свете.

Над крышами уже занимался рассвет, когда вернувшись к реальности, Гардаш предположил: если бы иезуиты знали отель, то уж точно выследили их. Он потерял слишком много времени, не зная еще о том, что подобная потеря подобна потери крови. Подхватив саквояж, он пошел вдоль крыши, нашел слуховое окно, через которое выбрался на чердак дома, а оттуда спустился на улицу.

Он огляделся. Преследователей нигде не было видно. Гардаш отправился домой.

Но Кати в номере не оказалось. На столе он увидел красную розу в бокале для шампанского и прислоненный к ней конверт.

С недобрыми предчувствиями Гардаш вскрыл его. На бланке отеля торопливым почерком Кати было написано:

«27 июля 1914 года,

отель «Франц Фердинанд».

Алекс, любимый!

Принесли телеграмму: тяжело заболела мама, она в больнице св. Георгия. Отец умоляет приехать. Я ждала тебя, сколько могла, но через час уходит поезд на Санкт-Петербург, а следующий через двое суток. Багаж упакован. Мне нельзя ждать. Я надеюсь, ты поймешь и простишь меня. Возвращайся скорее, жду дома.

Целую,

твоя Катя».

Скомкав письмо в кулаке, Гардаш побежал к портье, перепрыгивая через три ступеньки.

– К жене приходил кто-нибудь? – спросил он.

– Нет, что вы! Фрау Лозинская распорядилась об извозчике еще до полуночи, когда вы изволили уйти. Мы помогли погрузить ее вещи, и она отправилась на вокзал.

– Мне срочно нужно в Петербург! А поезд только в среду! Может быть, добраться до Женевы?

Портье смотрел на русского с горькой улыбкой, как на ребенка.

– Господин Гардаш, – молвил он, кладя перед ним на стойку раскрытую газету. – Разве вы не слышали? Сегодня наш император, да хранит его Господь, объявил войну Сербии. Границы закрыты. Я сожалею.

Гардаш схватил газету, впился в текст сообщения.

– Боже правый! – вырвалось у него. – Значит, они все-таки не простили убийства эрцгерцога! Так я и знал! Но ведь Сербия связана договором с Россией?

Портье вздохнул.

– Я тоже боюсь, что начнется большая драчка, господин Гардаш. Французы и англичане уже покинули отель. Остались швейцарцы, да еще американцы, которым на все наплевать. Хотите что-нибудь выпить? Мы сегодня наливаем всем желающим.

– Нет, уж, спасибо, – сказал Гардаш, – не вижу повода.

– Вы русский подданный, вам лучше пока остаться в Вене. Война не скоро докатится до нас. И вы будете в относительной безопасности.

– Не уверен, – грустно ответил Гардаш. – Пожалуйста, подготовьте счет, я уезжаю.

Глава 3. Парящий в небесах

«Совершенно секретно!

По прочтению уничтожить!

9 августа 1914 года,

Швейцария, Люцерн.

Италия, Ватикан. Папе Пию X.

Ваше Святейшество!

С тревогой обязан сообщить Вам, что месяц назад в результате предательства одного из бывших братьев нашего Ордена украдено сокровище – ларец из египетской бирюзы с тремя древними артефактами дохристианского происхождения, которые были завоеваны тамплиерами в результате Крестовых походов на Иерусалим. Вот уже несколько веков они являются собственностью Святой Католической Церкви.

Попытки нашего воинства найти ларец, пока ни к чему не привели.

В связи с начавшейся войной, в которую неизбежно будут втянуты многие страны, возникает опасность использования артефактов с целью достижения победы одной из сторон. В связи с этим испрашиваю Вашего благоволения к применению особых мер ради единства Святой Церкви и скорейшего наступления мира во всем мире.

С пожеланием спасения во Христе Иисусе, Господе нашем. Аминь.

Генерал Ордена Иезуитов,

Йозеф Шорт».

В полдень Гардаш пристроился под навесом ресторанчика, чтобы перекусить и заодно обдумать свое положение. Ему принесли стейк и пиво.

Поскольку Катя увезла все свои вещи, пожитки Александра уместились все в том же саквояже, на дно которой он положил злосчастную шкатулку.

Гардаш не хотел задерживаться в Вене. Но не потому, что опасался паспортного контроля и полиции. За ним гнались и будут гнаться, не смотря на начавшуюся большую войну. Больше полиции он опасался иезуитов. Поэтому, прихлебывая пиво, Гардаш с тревогой озирался по сторонам.

Когда со стейком и пивом было покончено, он вспомнил про Моржа и направился по указанному в карточке адресу – в департамент пожарной охраны.

Здесь было все, как обычно, но вокруг здания толпились солдаты, а пожарных зачем-то вооружили карабинами.

– А я-то думал, вы с супругой уже по дороге Петербург! – воскликнул брандмейстер, встретив Гардаша. – Как поживаете?

– Вы не представляете, что мне пришлось пережить, когда мы расстались. Меня преследовали иезуиты.

– Чем же вы им не понравились? – добродушно спросил Морж. – Орден не охотится, за кем попало.

– Возможно, лицом, – пытался отшутиться Гардаш. – Что ни говори, а на австрийца или венгра я не очень похож.

– Согласен. Что же вы собираетесь делать?