Страница 18 из 19
– Хватит! – вскрикнула Нателла.
Но Дворовой её вопля будто не услышал. Тело его стало вести себя ещё яростнее – сотрясаться и будто бы вырастать, угрожающе при этом нависнув над женщиной.
– Перестань! – повторила она уже громче.
– Щас-щас-щас, – выдал Жора на автомате.
– Уйди! Пусти! – завопила женщина. Нателла была беспомощна. Она пыталась схватиться хотя бы за что-то, дабы найти точку опоры, но от раскоряченных во все стороны рук и ног тело её двигалось неуклюже, поддаваясь Жориному рвению доделать всё до конца. Одной рукой он держал её за плечо, а другой пытался зафиксировать бедро у себя на талии, вдавливая в кожу пальцы, увенчанные отросшими почерневшими кончиками ногтей. В какой-то момент гостья тоже решила подключить ногти и вцепилась своим маникюром в шею Дворового. На коже его тотчас же образовалось несколько тоненьких красных линий, больше напоминавших волоски – чуть искривлённые и плохо заметные при тусклом кухонном свете. Жора взвыл и тут же, зашипев как взбешённый кот, отбежал от Нателлы. Пока он лишь спешно пытался спрятать собственный стыд, укутывая ноги в трико, гостья успела убежать из кухни.
– Я всё про тебя расскажу! – доносилось из коридора. – Да Кирюха тебя со свету сживёт, мразь ты поганая! И с работы тебя выставят. Скатишься на самое дно, нюхать парашу будешь, как и раньше. Ты понял?! Козёл! Подонок! Бесцветное, непросыхающее дерьмо! Чтоб у тебя всё там отвалилось! – Следом послышался звук захлопнувшейся двери.
Они, похоже, бабы эти по одному справочнику учатся характеристики подбирать, Думал Дворовой. Всё это Нателла говорила о нём. Но что, если эти слова гнусные не к нему, а к брату его адресованы могли быть? Мужу её. Она ведь никогда не позволяла сказать Кириллу ничего такого напрямую. А теперь, уловив так хорошо знакомые и отчасти уже ненавистные ей очертания в другом, фактически чужом человеке, разрешила быть себе наглой и бесстрашной. Сколь бы глупо не звучала эта версия, Дворовой предпочёл придерживаться именно её, зная, между тем, наверняка, что именно он был единоличным получателем этих проклятий.
– Он тебя бросит! И сына твоего бросит! – прокричал Жора будто сам себе.
Он раскрыл занавески на кухне. За окном было темно. Затем почерневшее за стеклом небо стало вдруг плавиться, а вместе с ним и всё вокруг. Кажется, это было впервые за последние лет десять, когда Жора зарыдал. До этого помнилось ему лишь, как тяжело он развод переживал. Думал он тогда, мол, а что, если жена беременной от него уходит. Это ведь она тогда кровиночку, частичку его в своём теле уносит, отрывает от Жоры, считай. И ведь, зная её, не вернётся она никогда и ребятёночка не покажет никогда ему больше. А он так и сгинет совсем, не зная любви ни материнской, ни братской, ни женской, ни вот сыновьей теперь. Жинка то хоть явно никогда о положении своём не заговаривала, но ведь в укор Дворовому частенько ставила непредприимчивость его и вялость в делах материальных. Мол, станет он отцом, так какой прок с него будет? Он тогда эти слова в расчёт не брал, а как только благоверная уходить собралась, так сразу ему горько стало до онемения, что неделю потом с кровати не вставал, слезами перину на подушке разъедая и тем самым собственную же вялость и непредприимчивость доказывая лишний раз.
Но ведь и они-то все не лучше! Все эти вязкие, хлипкие людишки, что за стенами там ёрзают, скучные жизни свои проживают, не способные нисколечко ничего в них изменить потому лишь, что всё уже давно за них решено. Кто-то всемогущий задумал сотворить этот мир таким, чтобы он выглядел лишь издевательской пародией на представления о нём, живущие в головах людей. Есть вещи, которые невозможно понять. Можно только принять их. А с некоторыми и того не выходит. Их только перестрадать и остаётся. А когда знаешь, что и другие люди страдают тоже, пусть даже того не показывая, то тогда становится чуточку легче страдать.
Дворовой, заливаясь слезами, полез под стол. Уж там ему точно компанию составят. Он нажал на кнопку чудо-машины и принялся смотреть.
Он по очереди листал каналы, начав с самого последнего.
Серые, хлипкие. Вязкие, скучные. Бесцветные, молчаливые и уставшие.
Всё там было настолько необязательным, что люди уже воспринимались не иначе как издохшими от двенадцати часов репетиций статистами. Их даже нельзя было назвать призраками, ведь призраки совершают какие-то движения. А тут же почти не двигался никто. А если кто и двигался, то непременно при этом всём замедлялся, наглядно демонстрируя процесс затвердевания, а вслед за ним медленного исчезновения. И только в одной из квартир происходило нечто совершенное иное.
Когда на экране появилась она, время, оно словно сделало какой-то скачок не то далеко вперёд, не то настолько же далеко назад. Софья Васильевна предавалась утехам. Всё в той же квартире. На той же кровати. Она упиралась ногами в изголовье, а лицо её, бороздя стекло экрана, расплывалось прямо перед глазами Дворового и будто таяло. И расплавленное это месиво, что образовалось на месте её лица, в один момент залепило Дворовому глаза, отчего он и не заметил сразу, что поверх женщины лежало мужское тело. Не просто лежало, а ожесточённо даже как-то вело борьбу против тонкой, хрупкой сущности Софьи Васильевны. Только когда Жора услышал звериные возгласы ёбаря, он вернулся в реальность. Но в этот раз она, реальность эта злосчастная, обошлась с ним как никогда жестоко.
– Не смотри! – кричала женщина, глядя прямо в экран бесформенными глазами. – Не смотри! убирайся прочь!
Дрянная бабёшка.
А Дворовой стоял как вкопанный и пошевелиться не мог. Сделался в один момент совсем не способным зрачков своих отвести от глаз столь же родных, сколь и ненавистных. Кирилл глядел прямо на Жору исподлобья, как волк или, скорее, как Ганнибал Лектер, и лицо его, казалось, ничуть не дрожало, тогда как тело совершало агрессивные содрогания и едва ли не врезалось собой полностью в хрупкую плоть Софьи Васильевны. Дыхание у Дворового тогда сделалось жидким и расхлябанным, будто бы лёгкие его наполнились слизью. Он убежать тут же захотел, спрятаться под стол на кухне, как в детстве делал, да вот только уже под этим самым столом он сидел и затылком о перекладину от столешницы бился, будто специально, чтоб в глазах потемнело. Чтоб не видеть только предателей этих сношающихся и в лицах расплывающихся то ли от картинки нечёткой, то ли от слёз, что ручьём из глаз Дворового бежали. Жора к шнуру потянулся, выдрать его хотел из розетки, лишив этот ящик злосчастный живительной энергии, да только оказалось, что от другого источника машина питалась. Шнур лежал неподвижно у стены, издевательски, словно змея игрушечная, искусно притворяющаяся лишь живой. Штепсельная вилка покоилась у ножки стола, чуть её огибая, но не прилегая к ней вплотную, будто бы желая обнять, но слишком этому сопротивляясь. Дворовой тогда из-под стола выскочил, голову себе о столешницу ободрав и стал по квартире метаться. Ни выхода, ни пристанища не найдя, он бросился прочь из квартиры.
На улице в этом время никого почти уже не было, только соседки в количестве трёх штук, в халаты облачённые, неподалёку о чем-то тараторили. А рядом с ними машина полицейская была припаркована. Дворовой взгляд чуть левее перевёл и увидел, что дверь в подъезде соседнем открыта и полицаи около стоят, что-то там сами себе с ноги на ногу переминаются.
Чего же они стоят там, думал Дворовой. Пускай бы уже ворвались в квартиру эту злосчастную что ли, да вышибли бы все мыслишки и устремления похотливые у этих хахалей недоделанных из семнадцатой. Пускай их прям там и загребут, голых и растерянных, растерзанных собственной же страстью, бултыхающихся беспомощно в грязных её испражнениях. Тут полицейские на Дворового внимание обратили, переглянулись, один другому что-то сказал, а затем к соседке направился, что неподалёку стояла. Второй так на месте и остался и будто бы следить за Дворовым стал. Жора весь съёжиться захотел, но виду не подал никакого, начал лишь по карманам штанов своих шмонать, мол, сигареты найти пытался, хотя не курил уж давно, да и карманов на штанах не было. Но так он этим своим поискам выдуманным поверил, что ни капли даже не засомневался, когда дверь подъездную распахивал, дабы в квартиру подняться свою и с сигаретой уже оттуда выйти. Но только дверь за ним захлопнулась, как Жора шаг резко ускорил, через все лестничные пролёты за считанные секунды пронесясь. А в квартиру когда забежал, дверь изнутри на оба замка закрыл и на цепочку ещё, которой уж лет десять как не пользовался. Тихим-тихим шагом он прошёл на кухню, выведать что там да как. Чудо-машина ни с того ни с сего молчала. Всё в доме его молчало. Только вода изредка в трубах бурлила. И из стен голоса невнятные доносились, будто и не на русском вовсе разговаривающие. Спрятаться от них желая, Дворовой прошёл в спальню, меж сумок там собранных разместился, в клубок свернувшись на полу прямо и одеялом накрывшись, да так и уснул.