Страница 1 из 4

Как молоды мы пили. Сто историй спортивного журналиста

Гескин Владимир Моисеевич

Владимир Гескин

Как молоды мы пили

Меня зовут Владимир Гескин, я – спортивный журналист.

Хотя, может быть, мы давно знакомы. Если вы болельщик, то, скорее всего, читали мои репортажи, статьи и комментарии сначала в «Советском спорте», а потом в «Спорт-Экспрессе». Горжусь тем, что писал о множестве видов спорта – от футбола и легкой атлетики до гонок на плотах и полетов на воздушных шарах, своими глазами видел 11 Олимпиад, исколесил полстраны и полмира. Было интересно. Мне повезло, я этого не скрываю.

Но если вы не болельщик – тоже не беда. Потому что эта книжка – не о спорте, точнее – не совсем о спорте, о чем легко догадаться из ее названия.

Тогда о чем? О репортерской жизни, о командировках, о людях, с которыми мне довелось работать и встречаться. Веселых – и не очень – ситуаций в моей профессиональной биографии было множество, у моих коллег – тоже. По сути, перед вами – сборник баек, без которых не обходится ни одно журналистское застолье.

Одному своему знакомому я дал прочитать главку, где он был главным героем. Знакомому не понравилось, он сказал: «Как-то все слишком просто написано. Не хватает литературы».

А для меня это был комплимент. Байка, по-моему, и должна быть простой, чтобы ее было удобно слушать. Ну или по крайней мере читать.

Название книги, конечно, провокационное. Но некоторые из моих историй этому названию, увы, полностью соответствуют. То поколение спортивных журналистов, к которому я себя отношу и которое за редким исключением уже сошло с дистанции, скажем так, злоупотребляло. Из песни слова не выкинешь. Да и поздно.

И еще. Хотел бы уведомить почтенную публику, что читать эту книжку можно с любой страницы. Пусть внутри повествования существует определенная последовательность событий, вам ее придерживаться вовсе не обязательно.

Первая командировка

Говорят, первую командировку журналист помнит всю жизнь. Не знаю, как у других, а в моем случае это действительно так. Сувенир из прошлого – магнитофонную бобину с записью, сделанной сорок с лишним лет назад во время моей первой командировки, – храню до сих пор. Жаль, что прослушать записанное нельзя: пленка на бобине давно размагнитилась, да и большие студийные магнитофоны в половину человеческого роста, которые когда-то стояли во всех радиоредакциях страны, остались разве что в музее и на фотографиях. Так что вам придется поверить мне на слово.

Но сначала – несколько поясняющих абзацев. Позже вы поймете, зачем они мне понадобились. Итак…

Поскольку экзамены на факультет журналистики МГУ я сдал на все пятерки, меня записали на престижное отделение международного радио. Учиться там почему-то дозволялось исключительно лицам мужского пола, а работать после университета, как предполагалось, мы должны были на иновещании. В связи с чем нам усиленно преподавали разные иностранные языки. В моем случае это были английский и сербо-хорватский.

С первым из них у меня проблем не было – я закончил английскую спецшколу. А вот со вторым возникли сложности. Язык вроде бы похож на русский, но слишком уж много в нем, как бы это точнее выразиться, ненормативного. Сербо-хорватский у нас вела совсем молодая преподавательница, и каждый раз, когда дело доходило до очередного специфического словечка, она густо краснела. А мы дружно по-мужицки ржали. Не могли сдержаться.

Сейчас вам все станет ясно. «Сосиска» в переводе на этот замечательный язык – хреновка. «Пылесос» – усисивач. Глагол «лопнуть» – пукнути, поэтому «лопнуть от смеха» – пукнути од смеха, а «лопнуть от гордости» – и вовсе пукнути са поносом. Помню, как мы учили патриотическую песню «Пукни зоро» (то есть «Займись, заря!»)

Но и это еще цветочки. Знаете, как переводится на сербо-хорватский название знаменитого романа «Унесенные ветром»? – «Прохуяло с вихором»! Нет, правда, я не шучу! Но самое большое впечатление на меня производил глагол сукоблявати, то есть «сталкиваться». И в результате этот удивительный язык я так и не освоил.

С международным направлением моего обучения кое-как разобрались. Теперь о радио. Это было интересно. Только вот когда дело доходило до практических занятий, я почти всегда попадал в какую-нибудь историю.

К примеру, изучали мы тему «Шумы». Сначала освоили теорию, потом перешли к практике – нужно было записать какой-нибудь шум. Мне досталась смена караула на Красной площади.

Пришел, внедрился в толпу у Мавзолея. Включил «Репортер» (переносной магнитофон, который тогда использовали радиожурналисты), выдвинул до максимума штатив микрофона, поднял его повыше. И вот что у меня записалось.

Бом-тиребом-тиретиребом (это куранты Спасской башни). Топ-топ-топ-топ (это караул приближается к Мавзолею). Клац-клац-клац (это уже непосредственно смена караула). И сразу после этого: «Первый, первый, я семнадцатый, вижу подозрительного с микрофоном, прошу разрешения на задержание!»

И меня отконвоировали в кремлевское отделение милиции, располагавшееся в здании Исторического музея. Разбирались долго – кто я такой, от кого получил задание и где взял звукозаписывающее средство. Ясное дело, позвонили на факультет, проверили, правду я говорю или вру. И в итоге отпустили, взяв с меня обещание в следующий раз, когда мне вновь дадут дурацкое задание, тридцать раз подумать, стоит ли его выполнять.

Только ведь я хитрый – «Репортер» в отделении выключать не стал, так что записалось все, в том числе и данное мною обещание. Не уверен, что преподавателю, которому я представил плоды своего похода на Красную площадь, пришлось по душе выражение «дурацкое задание», но в остальном он был очень доволен и сказал, что с шумами у меня все о'кей.

И вот теперь, наконец, мы с вами подошли к самому главному – к моей первой командировке.

После второго курса меня направили на практику в Архангельский областной радиокомитет. Там я подготовил несколько передач разной степени паршивости, подружился с местными журналистами, стал выпивать с ними прямо на рабочем месте, начальство учуяло запах и решило, что мне, столичной штучке, самое время познакомиться с жизнью в российской глубинке.

Следующим утром я сел на старенький то ли тепло-ходик, то ли катер, и он неспешно двинул по Северной Двине. Свободных мест внизу не было, и я устроился на палубе. Темно-синяя река, голубое небо, изумрудные берега, редкие деревни, посеребренные временем, – всем этим, наверное, нельзя было не восхищаться, но мне было не до красот. Я думал о предстоящей встрече с героем своей командировки, бригадиром на лесопильном комбинате, и мысленно вновь и вновь шлифовал первый вопрос, который должен буду ему задать. В итоге, как мне казалось, отшлифовал до блеска:

– Скажите, Иван Иваныч, как удалось вам, возглавив отстающую бригаду, сделать ее самой передовой в области?

Вечером теплоходик добрался до нужной мне пристани. Я сошел на берег, дождался, когда придет автобус, и долго трясся на ухабах разбитой лесовозами грунтовки. До нужного мне поселка добрался уже под утро и вновь принялся ждать, когда бригада Ивана Иваныча заступит на смену.

Теперь-то я знаю, что ожидание – обязательная составляющая журналистской работы, и отношусь к этому философски. А тогда…Минуты тянулись невероятно медленно. Я жутко хотел спать. Я страшно хотел есть. Где ты, Иван Иваныч? Когда появишься?

Он появился ровно в девять утра. Сразу же повел меня к своей бригаде, работавшей, как выяснилось, на лесопильных рамах. Зрелище было завораживающее: только что было бревно – и вот уже вместо него доски. При этом все вокруг грохотало, выло и визжало.