Глушь (ЛП)

«Господь, упокой их души», — подумала она. Их скрипучий старый дом на холме был декорирован в колониальном стиле. Проходя мимо туалетного столика, она мельком взглянула на фотографии, остановилась и присмотрелась внимательнее. Первый снимок в красивой рамке — она и ее сестра улыбаются на переднем крыльце дома. На фотографии Патриции пятнадцать, Джуди четырнадцать, обе одеты в скромные сарафаны, которые они часто носили жарким летом Южной Вирджинии. Они были без веснушек, несмотря на светлую кожу и ярко-рыжие волосы, и что-то на этой фотографии делало их моложе, чем они были на самом деле. Перед глазами стали проноситься воспоминания из детства. Огромные входные двери за спинами сестер были закрыты, и Патриция с внезапной четкостью поняла, что через каких-то три-четыре часа переступит их порог. Она представила, какие воспоминания встретят ее там.

На следующей фотографии были запечатлены на заднем дворе ее мать и отец. Они стали родителями, когда им обоим было далеко за тридцать, — поздний старт, который убедил Патрицию, что они с Джуди вряд ли были случайными детьми. Тяжелая работа в крабовом бизнесе совсем не молодила их. Взгляд отца был твердым, мать казалась скучающей. Оба рано поседели и так же, как и на фотографии, редко улыбались в жизни. Скучная дорожная авария забрала их жизни в тот самый год, когда Патриция закончила колледж. Единственное, о чем она сожалела, — они не застали успех своих дочерей. С другой стороны, тогда бы они увидели, как Джуди выходит замуж за Дуэйна. Об этом Патриция не сожалела.

Не задумываясь, она повернула фотографию «лицом» к стене. Честность в вопросе отношения к родителям всегда приводила к новой вспышке чувства вины. Патриция, возможно, любила своих родителей, но они никогда ей не нравились. Ее воспитание было одним неприятным воспоминанием.

Внезапная вспышка смущения пригвоздила ее к месту, когда она уже собиралась уйти.

«Дурная, жадная до удовольствий девчонка», — подумала Патриция. Высокая кровать до сих пор была в беспорядке после ненасытных плясок прошлой ночи.

«Наверное, сливовое вино», — предположила Патриция. Если и не вино, то что-то другое ее зажгло. Байрон — не самый красивый мужчина в мире, но Патриция знала, что в их возрасте сексуальный комфорт важнее мышц, точеной челюсти и других атрибутов мужественности. Она зарделась от воспоминаний: он стягивает с нее платье, медленно снимает трусики и бросает ее на постель. Байрон знал, что ей нравится больше всего, и не терял времени даром, даже не разделся, прежде чем пуститься в оральное путешествие по ее телу. Оно длилось больше часа. Деликатное и легкое как перышко в начале, необузданное и страстно-животное в конце. Патриция потеряла счет оргазмам. Несколько раз крики экстаза сотрясали стены спальни, а то и всего дома.

«Нам повезло, что соседи не вызвали полицию», — подумала она. Следом хлынули неприятные мысли, продиктованные непроходящим самоедством: «Вчера вечером я практически использовала лицо мужа как велосипедное сиденье, а после этого ничегошеньки не сделала для него».

Оргазмы так истощили ее, что она просто вырубилась.

«Я продолжаю обещать ему, что теперь, когда я стала партнером, все будет лучше. — Она нахмурилась. — Отличное начало, Патриция. Ты просто эгоистичная сука».

Она посмотрела в зеркало, чтобы еще раз убедиться, что выцветшие джинсы, кроссовки и старая блузка — идеальный наряд для возвращения домой. Правда, без бюстгальтера оставалось мало места для воображения, но ее это не заботило.

«Может, я нарочно его не надела и просто еще не осознала этого», — подумала Патриция. Блузка, плотно облегающая грудь, и просвечивающие соски — образ, достойный сексуальных фантазий ее мужа.

«Готова», — подумала она и выключила свет. Выйдя на улицу, Патриция поцеловала любимого мужа, села в машину и отправилась в трехчасовую поездку. Она возвращалась домой, в сердце своих детских воспоминаний, среди которых таилось то, от чего она бежала всю жизнь, — память об ужасном событии, которое случилось с ней давным-давно.

Часть вторая

«Иногда выиграть просто невозможно», — подумал он. Мысль пришла ему в голову, когда он вошел в «Донат Кинг» на окраине города, открыл кошелек и увидел там только четыре долларовых купюры. Дюжина пончиков стоила четыре доллара шестьдесят девять центов, но он не решился сказать Трею, что у него напряги с наличностью.

Это было бы унизительно. Ведь Саттер был главным. Поэтому он купил один пончик, чашку кофе и вышел.

— Сел на диету? — ехидно спросил Трей. — Обычно ты берешь дюжину.

— Да, — солгал Саттер. — Док сказал, что мне нужно похудеть, если хочу дожить до пенсии. Я не для того вкладывался в нее почти пятьдесят лет, чтобы профукать из-за сердечного приступа!

Шериф Саттер не был циником и считал такое поведение нездоровым. Он был уравновешенным, справедливым и, вероятно, куда добрее большинства полицейских начальников, перед которыми маячит скорая отставка. Отец Даррен в церкви напоминал каждое воскресенье, что принимать то, что имеешь, как само собой разумеющееся есть грех, пощечина самому Богу. Ведь Он сотворил этот мир и все в нем, а потом принес это в дар человечеству. Каждый день на земле — хороший день, благословение и еще одна возможность воздать хвалу жизни и воле Его. Большинство, вероятно, с этим согласится.

«Везет как утопленнику», — кисло подумал шериф.

Даже у хороших людей случаются плохие дни, и вот как шеф полиции Саттер встретил новый день: его туша в сто тридцать с небольшим килограммов задыхалась в душной комнате, а рядом, как горная горилла, храпела жена, которая весила не намного меньше его самого. Ночью полетел кондиционер. Едва ли не «лучшая» вещь, которая может с вами произойти на Юге в разгар летнего сезона.

Замена кондиционера влетала в две тысячи, и, с двумя ипотеками, налогами на недвижимость и женой, которая превысила все лимиты по кредитным картам, шериф Саттер не знал, как это провернуть.

«Несправедливо, — думал он по дороге на станцию. —Я всю жизнь задницу рвал, помогая другим, и что в итоге?»

Да ничего. Куча долгов и никакого удовлетворения.

— Все еще беспокоишься о деньгах? — спросил Трей с пассажирского сиденья. Сержант Уильям Трей был официальным заместителем шерифа, а значит — вторым по старшинству. Толку с этого немного, когда в полицейском управлении всего-то два сотрудника, но Саттер не сомневался, что Трей заслуживает признания. Трею шел шестой десяток, но он по-прежнему вел себя как наглый петушок, которым и был, когда Саттер нанимал его на работу почти три десятка лет назад. Местный парень с хорошими мозгами и любовью к родному дому в сердце. Он немного походил на Тома Круза, если бы Том Круз никогда не попал на ТВ. Трей все еще был в форме, в отличие от раздобревшего Саттера. Когда шерифу нужен был кто-нибудь, чтобы перепрыгнуть забор или догнать мелкого воришку, Саттер был только рад, что у него есть такой поджарый помощник. К тому же Трей никогда не лез за словом в карман и мог красочно описать любую плохую ситуацию.

— Посмотри на это так, шеф. У всех женатых мужчин проблемы с деньгами. Возьмем нас. У обоих жены размером с полновесную беркширскую свинью, и единственное отличие в том, что едят они больше достославных свиней из Беркшира. Корм стоит денег, шеф, и это задача мужа — обеспечивать свою женщину. Толстая жена — признак того, что муж ее обеспечивает. А это дело, угодное Богу.

Шериф Саттер оценил его точку зрения, хотя ему и казалось, что она отражает ситуацию не в полной мере.

— Мы оба хорошие мужья в глазах Господа, — продолжил Трей. — Улавливаешь, к чему я веду?

— Что ж...

— Вот что сказал бы отец Даррен. Почему ты думаешь, что тебе не хватает денег?

— Пото...

— Потому что твоя жена тратит половину денег, которые ты зарабатываешь, на еду, а вторая половина уходит на крышу над головой и на машину для ее большой задницы, верно?

Саттер настороженно посмотрел на него.