Глушь (ЛП)

— Папа?

Глаза Рики округлились, и он резко развернулся.

Черт возьми! Пожаловала непрошеная гостья.

Лунный свет падал на нее, как луч софита. Это была девочка-подросток, насколько он мог судить, но с юными Поселенками не угадаешь: многие из них расцветали в совсем нежном возрасте.

Но едва ли это было важно для Рики. Парень и так не отличался вменяемостью, а сейчас, распаленный жестоким убийством, предвкушая пожар, он готов был совсем слететь с катушек.

Кровь вскипела, кожу покалывало от возбуждения. В промежности стало тесно.

— Ты не мой папа! — воскликнула девочка со странным акцентом, свойственным членам клана, и с тревогой посмотрела на пустую раскладушку.

Тело лежало позади Рики.

«Она его не видит», — понял он. Теперь Рики заметил ее собственную раскладушку, втиснутую в угол комнаты.

— О, не беспокойся о папочке, дорогуша. Он ушел, но скоро вернется. А я его хороший друг.

Нижняя губа девочки задрожала, но Рики не обращал на это внимания: он пожирал глазами ее тело.

— Но я никогда раньше тебя не видела, — сказала она с недоверием.

— Ох, ну это ведь потому, что твой папа и я, понимаешь, работаем вместе на крабовых лодках.

Да уж. У Рики с головой все было не в порядке. А что насчет девчушки?

Даже не пытайтесь представить, что он с ней сделал, прежде чем поджечь лачугу и выскользнуть в ночь.

Часть третья

Патриции снились дым и огонь. Она бежала по лесу вдоль залитого лунным светом водоема, и, хотя вокруг нее бушевало пламя, она не ощущала ничего даже отдаленно похожего на страх. Напротив, Патриция чувствовала себя неуязвимой. Жар волнами расходился вокруг нее, но не причинял вреда. Вместо этого он будто усиливал пламя ее потаенных желаний.

— Вот что есть жара, — спокойно сказал голос. Это был доктор Салли, сидящий на стуле у деревьев. — Символика механизма снов. Наша воля руководствуется сознательными и подсознательными импульсами. Она выражает нашу суть с помощью субъективных построений — снов, — которые слишком сложны для реального мира.

Голос таял, словно дым. Патриция пыталась сосредоточиться на словах доктора и понять, что они могут значить применительно к ней, но куда больше ее беспокоило другое: почему она так спокойна посреди бушующего лесного пожара и почему от жара так приятно покалывает кожу? Она раскраснелась, почувствовала...

О Боже.

— Просто сон, — пробормотала Патриция. По крайней мере, она это понимала. — Это всего лишь сон. Мне не о чем беспокоиться.

— Правильно, — согласился доктор Салли. Но почему он походил на мертвеца? Лицо вытянутое и бледное, как старый воск. Темный костюм выцвел и кое-где прохудился.

Как будто он только что вылез из гроба, спустя месяцы после похорон.

— Наступил конец фрейдистской психодинамики, я полагаю, — разочарованно произнес он. — Боюсь, что в наше время психология мертва как наука. Я мертв.

Патриция рассмеялась.

— Но вы правы, — повторил он, его голос превратился в мрачный хрип. — Это сон, так что вам не нужно ни о чем беспокоиться.

Патриция смотрела на него сквозь дым.

— И вам не нужно беспокоиться о том, что вы делаете.

Дым поглотил его. Пламя взметнулось за ее спиной, и она побежала вперед, хотя все еще не чувствовала страха. Под ногами хрустели ветки и листья, земля под ними была такой теплой. Вожделение — знойное проявление ее женского естества — росло вместе с пламенем. В какой-то момент она прорвалась сквозь деревья и поняла, что бредет по берегу озера, нет — пруда.

Ее осенило: «Это пруд на поле Боуэна».

Луна светила ей прямо в лицо. Несмотря на позднюю ночь, она могла хорошо разглядеть свое отражение на зеркальной поверхности пруда.

Видение повергло ее в легкий шок.

Без трусиков, в прозрачной ночной рубашке, которая липла к телу, Патриция была карикатурным образом женской сексуальности — настолько волшебство сна преобразило ее формы. И без того пышная грудь во сне стала еще больше, словно Патриция была беременна. Соски размером с оливки выступали под льнувшей к ней влажной ночной рубашкой. Сон углубил изгибы ее тела, расширил бедра, а когда она непроизвольно подняла подол, то увидела, что ей не хватает не только трусиков, но и волос на лобке.

Патриция изнывала от желания. Из-за ночного зноя на коже проступила испарина, словно материальное воплощение не поддающейся определению страсти.

Из воды поднялся Эрни: обнаженный, с мягкой улыбкой на лице и ищущими глазами. Она отвечала ему взглядом, но ее собственная улыбка была явно распутной, отражавшей томление жаждущей плоти. Патриция стояла задрав край ночной рубашки выше пупка.

Почему сейчас она должна чувствовать себя виноватой? Это был сон, и даже доктор Салли, чьи профессиональные воззрения чуть ранее приказали долго жить, подтвердил, что она может делать что хочет. И когда она разговаривала с настоящим доктором Салли по телефону, он, по сути, сказал ей, что она избавилась от травмы из своего прошлого.

И сон подтверждает это, разве не так? Вот она, на месте своего изнасилования, но как нормальное и совсем не травмированное сексуальное существо.

Ощущения разъедали ее тело. Она чувствовала себя порочной и грязной. Была ли это ее настоящая сущность? Была ли это настоящая Патриция? Или сон позволил ей оторваться по полной, чего она сама — особенно таким образом — не могла позволить себе сделать в реальной жизни?

«Изменяется только степень вашей половой социализации, — продолжал голос невидимого доктора Салли. — Супер-Эго против Инстинкта. Общественная псевдожизнь современного человека приводит к тому, что нашей вызывающей сожаление репрессированной сексуальности приходится переходить на самообеспечение. — Она пыталась понять, но не могла. — Все мы животные, Патриция. Но ведем себя так, как будто ими не являемся. Всё из-за репрессии и ее изнурительного эффекта. В конце концов, это так неестественно».

«Что я делаю? Это сон. Я жду разрешения своего доктора на секс!» — удивлялась Патриция.

Она чуть не рассмеялась над абсурдностью ситуации. На нее волной обрушился смысл произнесенных доктором слов: «Мы животные, но притворяемся, что это не так».

«Пещерные люди не подавляли своих желаний, — заверил ее голос психолога. — В том числе и пещерные женщины».

Что ж...

Ее глаза впились в Эрни. Он стоял на коленях в воде. Сон и его превратил в марионетку с гипертрофированными половыми признаками. Широкая спина, плечи и шея. Грудь и бицепсы — горы накачанных мышц. Сюрреально большие гениталии — один вид Патриции вызвал у Эрни эрекцию.

«Иди сюда, — сказала она, приняв свое развратное естество. — Я придумала применение для твоего рта».

Эрни повиновался, как раб. Он подполз к ней на четвереньках — идеал мужчины для любой женщины. Патриция продолжала стоять: сон определил ей доминирующую позицию, а ему оставил подчинение. Она беззастенчиво ласкала свои пухлые груди и чувствовала, как волны острого желания приливали к низу живота. Патриция раздвинула ноги, закрыла глаза и с властной улыбкой стала ждать, когда он примется за дело.

Но ничего не произошло.

Она посмотрела вниз и увидела, что Эрни бесследно исчез.

Если, конечно, не принимать во внимание легкую рябь на воде.

То, что затем выползло на берег, не было Эрни. Что-то худое, серое и, без сомнений, мертвое.

Женщина. Она весила не больше сорока килограммов. Серая кожа, казалось, растянулась на костях, и Патриция видела, как они двигаются, когда женщина ползла. Сквозь спутанные мокрые волосы на нее смотрели пустые глазницы. Патриция не была уверена — не то чтобы детали имели значение во сне, — но казалось, что у женщины-трупа были грубые швы на талии, как будто она была разрезана пополам, а затем хирурги сшили части ее тела. Кулон с каким-то камнем болтался на иссушенной шее в такт ее движениям.

— Беги из этого злого места, дитя, — пробормотало нечто голосом, отдаленно напоминающим человеческий. Был ли это говор поселенцев, что сочился сквозь гортань, искаженную посмертным гниением?