Глушь (ЛП)

— Да... — Она положила свои палочки на фарфоровую подставку. Завязавшийся разговор лишил аппетита обоих, что для высококлассного ресторана, прославившегося экзотической кухней, было настоящим оскорблением.

— Часть меня сочувствует Джуди, но другая, большая, в общем-то, часть... О, черт возьми. Я чувствую себя таким дерьмом, стоит мне только подумать об этом.

— Позволь мне закончить за тебя. Скажи, если я прав. Большая часть тебя радуется за Джуди, потому что она слишком хороша, чтобы быть женой такого парня, как Дуэйн. Он был откровенным дерьмом: лжецом, преступником, бывшим зэком. А теперь он мертв. Отчасти ты даже рада этому. И оттого чувствуешь себя виноватой. Откровенно говоря, я тоже немного рад, что он мертв. Никто не любил этого парня. Я видел его только однажды, но сразу понял, что он изворотливый и лживый дуболом, который женился на твоей сестре только для того, чтобы улучшить свою собственную жизнь. Он доставил ей немало горя, которого она не заслужила. Да он бил ее! Что ж, теперь он больше никого не сможет ударить. Мертвый Дуэйн — это хорошо. Миру лучше без него, а Джуди и подавно.

— Я знаю, — призналась Патриция, — но...

— Но она твоя сестра, — продолжил Байрон, — и ты ее любишь, и ты знаешь, что не должна чувствовать себя счастливой оттого, что ее муж скончался. В таких ситуациях просто нет правильной линии поведения.

— Она надеялась, что в конце концов он изменится, что ей удастся перебороть его воспитание...

— Конечно, она в это верила. Потому что это единственное, на что она могла надеяться. Правда заключается в том, что парни вроде Дуэйна не меняются. Они хищники до мозга костей и будут ими до последней секунды своей жизни. Можно обвинять окружающую среду, воспитание, плохое образование или что-то еще. Иногда это действительно так. Иногда нет. Дуэйн просто был плохим человеком.

Патриция покачала головой.

— Но она так его любила...

— Любовь слепа и нелогична, — добавил Байрон. — Твоя сестра всегда была неуверенной в себе. Она купилась на фальшивый шарм Дуэйна и его видимую крутизну, а в итоге сильно попала. Ей следовало послать его куда подальше через год после свадьбы, но сыграла неуверенность. Так часто случается с женщинами ее возраста: после сорока они смотрят на своих партнеров как на последний шанс.

— Женщины ее возраста? — спросила Патриция полушутя. — Ей сорок два, мне — сорок три.

— Да, но разница в том, что ее муж был качком-грубияном, а твой — лысый гурман. Это я неуверенный в себе в нашем браке. У большинства мужчин моего возраста есть пивные баки, — Байрон похлопал себя по животу, — а вот мой из фуа-гра и шатобриана.

Смех развеял мрачную атмосферу. Байрон работал ресторанным критиком для «Вашингтон Пост». Он питался в лучших ресторанах столичного района Вашингтона, но постоянно подшучивал над собой. Патриция зарабатывала в пять раз больше, а теперь, когда она стала членом правления фирмы, ее доходы стали еще выше. В сорок три она выглядела на тридцать: результат регулярных походов в зал и благосклонность природы, которая держала морщины в узде.

Над элегантным прудом с карпами висело зеркало во всю стену, и, когда Патриция украдкой взглянула на себя, она осталась вполне удовлетворена отражением. Шелковистые рыжие волосы аккуратно обрамляли лицо, челка была убрана назад. Патриция постриглась за два дня до того, обрезав до плеч длинные локоны. Черная трикотажная юбка подчеркивала притягательную худобу, а внушительная грудь делала ее очень сексуальной. Большинство друзей Байрона думали, что она сделала операцию, хотя на самом деле это было не так. Патриция являла собой эталон успешной деловой женщины. Байрон же был живым воплощением слова «веселый» и знал об этом. Она любила его за это. Да, он был толстяком, но искренним, а среди высшего света Вашингтона таких людей было совсем немного. Она вышла замуж за своего лучшего друга и знала, что без него ей было бы трудно.

«Мне повезло, — с благодарностью подумала Патриция. — Хотелось бы, чтобы и Джуди...»

Ресторан вокруг них гудел; обрывки разговоров прорывались сквозь тихие напевы гучжэна и пипы — мягкие акценты, являющиеся аранжировкой к блюдам дня: каракатице по-тайски с тремя видами специй, пекинской утке и сычуаньской говядине.

Байрон сказал уже более серьезно:

— Мне жаль, что этот вопрос омрачил наш праздничный ужин. Я хотел, чтобы он был особенным.

Она сжала его руку под столом.

— Он очень особенный. Мы могли бы ужинать в «Макдональдсе», и он все равно был бы особенным. Главное, что ты рядом.

Байрон смиренно улыбнулся.

— В любом случае у меня есть тост. За твое продвижение!

Изящные бокалы с пряным сливовым вином стукнулись с мелодичным звоном. Патриция работала юристом по недвижимости в фирме, которая только что официально поднялась со второго на первое место в рейтинге штата. Последние десять лет рынок недвижимости в Вашингтоне и Северной Вирджинии сходил с ума. Рост в этой сфере никогда не был таким бурным, и адвокаты, сумевшие обуздать волну, буквально находились на гребне успеха. Среди них была и Патриция. Став партнером, она начала получать часть чистой прибыли компании. Таунхаус в Джорджтауне, купленный в ипотеку несколько лет назад, был полностью выкуплен и стоил в пять раз больше того, что Байрон с Патрицией заплатили. У них всегда была хорошая жизнь. Теперь она превращалась в отличную.

— Кое-что мне не нравится. Попахивает сексизмом. — Байрон вернулся к отвлеченным разговорам, умело подцепляя румаки. — Твоя фирма, «Макгиннис, Майерс и Моракис». Теперь ты партнер. Разве название не должно было поменяться на «Макгиннис, Майерс, Моракис и Уайт»?

— Плохо для бренда, Байрон, — ответила она. — Это испортит логотип — три М. Кроме того, я не хочу видеть свое имя на двери. Первое, что я сделаю с моим бонусом, — отвезу моего прекрасного мужа в Гонконг, чтобы он смог закончить свою поваренную книгу об изысканных блюдах.

— Может показаться, что я несколько инфантилен в своей прожорливой мечте, но ты должна поверить: каждый выдающийся ресторанный критик, к коим я себя причисляю, непременно должен попробовать Тао Фа Фу, пасту из копченых бобов и суп из рыбьих голов в лучшем кантонском ресторане в мире.

Она улыбнулась, глядя на него.

— Лишь бы тебе это по-настоящему нравилось, милый. Я восхищаюсь твоей страстью. Я люблю хорошую еду, но у меня нет такого же... понимания, — она указала на тарелку. — Вот, например, это замечательная, даже, наверное, лучшая креветка из всех, что я когда-либо пробовала.

Байрон поморщился.

— Дорогая, это не креветки, а лангустины из залива Мортон в Австралии. Ближе к омарам, чем к...

Патриция кивнула.

— Хорошо. Но для непритязательного вкуса, подобного моему, это креветки. Отличные креветки! У меня просто нет твоей способности рассказывать другим людям о еде. Нет твоей любви к этому. Вероятно, ты бы описал это...

Прежде чем она успела закончить, Байрон стащил с ее тарелки лангустина, посмаковал его во рту и сказал:

— Таинственный заговор аутентичных специй, акцентирующий сладость мяса далекого и очень экзотического ракообразного. Хлесткость нежных ростков лука-шалота укрощена правильной температурой подачи, чтобы привести в восхитительное упоение, редко доступное американцам-гурманам. В общем, это блюдо — произведение кулинарной поэзии.

— Именно, — сказала она и рассмеялась. — Ты определенно будешь в своей тарелке в Гонконге. Хочу увидеть тебя там. Сгораю от нетерпения.

Она не лгала. Они были вместе двадцать лет. Еще десять лет назад Байрону приходилось работать на износ, в то время как Патриция училась в юридической школе и занималась сопутствующей работой.

— Ты помог мне осуществить мою мечту, — произнесла она, — и я знаю, что порой кажется, будто я забыла об этом.

— Глупости. Это наша мечта, и мы проживем ее вместе, — сказал Байрон.

Она задумалась. Чувство вины с новой силой врезалось в ее сердце. Большую часть времени Патриция была слишком занята, готовя опросные листы для досудебных слушаний, чтобы напомнить себе, что она, вообще-то, часть жизни Байрона.