Архив

«Не дождешься, мальчик… Нас всех здесь скоро не будет… Господи, неужели кто-то еще из шкетов так рвется в Министерство из своих ВУЗов, чтобы каждый день выносить тонны желчи? Далеко по карьере ему все равно не продвинуться без связей или особых заслуг, а барменом какого-нибудь полулегального казино или клуба виртуальных утех – заработал бы больше и, может даже, наличными».

– Чего тебе?

– Там это, звонили из… из… – Он запутался в листках, выронил несколько, кинулся поднимать с пола и опрокинул всю папку, но, нисколько не разочарованный, все тем же возбужденным голосом («Что это за наркота такая, которую он употребляет, и почему я сам ее еще не пробовал?») продолжил: – Звонили, в общем, там какой-то человек ждет вашего допроса, по сегодняшнему делу…

– Что? – Антона будто током прошибло и замутило снова, а зрение в сотый раз за день помутнело, в очередной раз пронося тусклые образы студентки…

– Сейчас, сейчас… Там человека какого-то повязали по вашему приказу, и он ждет допроса…

– Ты-то откуда знаешь?

– Ну так вот сообщение же… – все копаясь в ногах и собирая непослушные листки под смешки проходящих мимо мрачных полицейских и кокетливые хихиканья тучных женщин из бухгалтерии, – про девушку эту. Владислав Петрович лично подтвердил задержание. – Невозможно было не уловить нотки благоговения и гордости в голосе стажера.

«От сука. Мне тогда зачем мозги выносить выговорами?» И тут вспомнилось откуда-то, с первых дней службы, наверное: тот же кабинет Владислава Петровича, только чуть искаженный памятью, в которой он также прошагивает вдоль стола, пожирая глазами Антона, и косточки на сведенных скулах выступали сквозь щетину и подвисшую тонкую кожу, пока он не скажет эту фразу:

– А нахер ты тогда нужен?

«А нахер я нужен?..»

– Антон Вячеславович, делать-то что теперь? – Уже собрав бумаги с пола, вновь смотрел стажер («как же его зовут-то?») ему в рот и задавал вопрос, заданный уже тысячу раз другими, и тысячу же раз оставшийся без внятного ответа.

– Пока ничего. – Развернулся и ушел, сжимая кисти в кулаки до хруста в суставах, оставил безымянного стажера теребить в руках папку с документами и переминаться с ноги на ногу. А нахер он еще нужен?

Нахер кто-то вообще нужен?

Несмазанная дверь в кабинет заскрипела, когда Антон вошел. Некоторые его сослуживцы вопросительно выглянули из-за мониторов или оторвались от трепа и распития кофе. Он приветственно кивнул одновременно всем и никому и дошел до своего стола, пряча глаза в старый дощатый пол, будто стесняясь чего-то: то ли опоздания, то ли своего потрепанного вида. В принципе, о нем все сразу забыли, отвернувшись по своим делам, кроме одного вечного зазывалы из-за дальнего стола, Сереги:

– Антона-гондоха! – Вскочив, раскинув руки и широко вышагивая, он подошел к Антону, севшему и уткнувшемуся в мигающий светодиодом погашенный монитор. Сергей подошел, чуть приобнял, чмокнул в темечко, снова громогласно объявил: – Давайте все поприветствуем Антона Вячеславовича! Как здорово, что Вы, Антон Вячеславович, посетили нас, так сказать, плебеев, с визитом и решили остаться. Прошу Вас, располагайтесь! – И звонко захлопал в ладоши.

Потом потряс Антона за плечи, пока сам он измученно-устало стискивал челюсти, и снова что-то спросил:

– Как отдохнул-то? Вижу, что неплохо? – С издевкой, вечно у него все с издевкой…

Какой-то дальний зуб заныл болью, будто ошпаренный шоколадом, заглушая всю остальную, а на изнанке закрытых в бессилии век отпечаталась картинка: холм с влажной сочной травой, лучи солнца из-за горизонта, пока безликая, но уже улыбающаяся озорными глазами и уголками красивых губ, девушка. Кажется, накануне была летняя гроза…

И город, утонувший в огне и пыли.

Антон слегка тряхнул головой, смывая наваждение, но клокочущая ярость осталась на месте: багровой раскаленной болванкой жгла грудь. Подавляя горячее желание выхватить пистолет из кобуры, легким движением снять предохранитель и расстрелять всех почти в упор, – как раз патронов одного магазина хватило бы, – сглатывая, шумно выдыхая и про себя считая «раз-два-три», чтобы успокоиться, он сумел произнести только одно слово:

– Хром.

В ответ – ни слова. Все вокруг потупили взор, порассаживались по своим креслам и стали еще упорнее имитировать бурную деятельность. У Антона не было других вариантов, кроме как встать и устроить кровавую баню. Ну и повторить еще раз, для всех непонятливых:

– Хром.

Опять дыхнул ненавистью: как только кактус в горшке на рабочем столе еще не сдох от его выдохов. Антон смог выдавить из себя еще одно слово, то же самое:

– Хром.

Теперь сослуживцы переглядывались в недоумении.

– Антох, ну чего ты начинаешь опять, ну нормально же все было!.. – Сергей до сих пор стоял за спиной и теперь силился своим дрожащим голосом изобразить обиду. Не вполне успешно, впрочем.

– Хром.

– Вот ты заладил-то. Да понял я, понял, «Хром». Хром-хром-хром. Хрум-хрум-хрум. Есть, что ли, хочешь? Тебе пироги осетинские заказать, что ли? Там в холодильнике что-то было…

Антон встал слишком резко. И так же резко развернулся, и схватил коллегу за грудки, и подтянул к себе, выворачивая ткань рубашки, что даже несколько пуговиц лопнули от напряжения.

– Э, Антох, полегче! – Ехидную ухмылку мигом сдуло с его лица.

– Сука ты, сука. – Антон плевался и скалился. – Видел когда-нибудь развороченный труп на асфальте? Девчушки совсем, девятнадцать всего, даже пожить не успела толком, довели суки, такие, как ты. Кидалась на тебя, суку, мать, обколотая снотворным? Кидалась, блядь?! Отвечай, тварь!

Антон трясся от ненависти: к девушке, к ее матери, к ее дружкам-ублюдкам и подругам-стервам, к толпе жирных лысых мужиков в форме, гыгыкающих на подростковую эротику, на техника этого сраного, которому не терпелось вывалить всю эту грязь в сеть, будто там без этого ее мало; к сослуживцам, что ржут и угорают над каждой смертью и спорят на деньги: сам человек подох или его подтолкнули-таки прыгнуть из окна, или засунули голову в петлю и выбили табуретку из-под ног, или полоснули острым лезвием по венам, или приставили дуло хер знает где добытого пистолета к виску, взвели курок и сжали чужим пальцем спусковой крючок. «Ненавижу, ненавижу, ненавижу, всех ненавижу»… И себя самого он тоже ненавидел.

Он почувствовал, как легла на плечо тяжелая ладонь, и другие руки вцепились в его предплечья, скользкими, лубрикантными пальцами заползали в кулаки и пытались их разжать, обнимали за грудь и оттаскивали, и тащили куда-то в пучину, куда-то вниз, в долгожданный заслуженный ад, в самый центральный и горячий котел к самому злому черту в ногах у самого дьявола. А он сопротивлялся, и мышцы дрожали, и ткань в его кулаках рвалась, и пена изо рта сама плевками разлеталась по сторонам.

– Ну все, Антон, хватит, хватит, успокойся… – Кто-то шепнул на ухо.

– Ненавижу, ненавижу, ненавижу… – Харкал и плевался, и презирал, и ненавидел, и ствол бы вытащить и разрядить в лоб этому недоноску всю обойму, утереть рукавом кровь и осколки черепа с лица и вздохнуть легче, свободнее. Только вот не дадут все эти скользкие холодные руки мертвецов, обнимающие его и тянущие в бездну.

Он оттолкнул Серегу, сопротивляясь держащим его рукам, продолжая сквозь зубы шептать, глядя исподлобья, сверля взглядом, вкладывая в каждый слог всю свою истлевшую за полтора десятилетия войны душу: – Ненавижу, ненавижу, ненавижу.

Толпа удерживала его, но в том не было нужды. Чаша терпения еще не была переполнена, это был так, небольшой срыв, подстегнутый невинной смертью, легким сотрясением, какими-то обрывками сюжетов, нагоняем от начальника. Если б чаша переполнилась, и вязкая темная жидкость закапала через край – никто бы его не смог удержать, никто.

Сергей ошарашенно пытался отряхнуться и стереть с лица слюну:

– Тебе б, Зиноньев, у психиатра провериться. Видать, нормально тебя так приложило… – Он вырвался из поддерживающих его рук и вышел из кабинета под чью-то реплику вдогонку: – Да заткнись ты уже, блядь, всех заебал.