Страница 10 из 11
У Константина Константиновича было много изобретений и около десятка патентов, главным из которых было создание турбобура, совершенно необходимого в 1950-е годы для бурения нефтяных и всяких других скважин. Константин Константинович получил патент, были проведены промышленные испытания, после чего стало ясно, что он – бесспорный кандидат на Сталинскую премию. Его начальник тут же предложил ему соавторство, Константин Константинович отказался. Тогда испытания были прекращены, в проект внесены незначительные изменения, с которыми он и был заново запатентован, чтобы начальник Константина Константиновича получил премию первой степени и массу всяких преимуществ. А Перевозниковы продолжали жить в каморке в деревянном двухэтажном бараке, которыми в 1930-е годы было застроено Измайлово. Им предлагали еще и соседнюю комнату, но Ариадна Павловна, привыкшая к советской жизни, сказала: зачем нам вторая? Советский демагогический аскетизм для народа (вплоть до нищеты) успешно эксплуатировавший идеалы «Черного передела», был близок всем Перевозниковым.
Главным в их жизни были не комнаты и, может, даже не изобретения, главным была память о сыне – моем дяде Игоре, погибшем на фронте. По-моему, он был лет на десять моложе мамы, родился в 1918-м, а году в 1938-м был призван в армию. Попал в войска НКВД – выбирать тогда не приходилось – в конвоирование поездов с заключенными. Будучи интеллигентным мальчиком из народнической семьи, сразу же начал передавать письма зеков домой, кому-то отдавал свой паек и пытался как-то помочь. Довольно скоро его в этом изобличили. Но началась финская война, и он был отправлен на фронт, кажется, были еще не штрафные, но стрелковые ударные батальоны. На этой войне он несмотря ни на что выжил. Но вскоре началась большая война. В 1942 году он оказался в Севастополе по-прежнему в составе полуштрафного батальона. Кого-то из его товарищей ранили, еще была связь с большой землей и, попав в московский госпиталь, тот привез Ариадне Павловне письмо от Игоря. Он писал, что положение их безнадежно, все, кто могут, – бегут или прячутся в крымских пещерах. Ариадна Павловна успела ему ответить. Она мне показывала свое письмо – треугольник, где в первых же строках было написано: «Если ты побежишь – ты мне не сын». Из Севастополя, как известно, и обычные соединения большей частью вывезти не удалось, а уж о том, чтобы вывезти штрафников никто и не думал. Месяца через два Ариадна Павловна получила похоронку на сына, а еще через месяц вернулось так и не доставленное Игорю, но уже прошедшее военную цензуру ее письмо, где цензор красными чернилами подчеркнул эту фразу и написал размашисто: «Вот настоящая мать». После смерти Ариадны Павловны (я был в тюрьме) тетка уничтожила сотню приглашений на свадьбы и дни ангелов и все ее письма, зная, что то самое было среди них. Я думаю, она была неправа, но для нее это был тоже безвозвратно ушедший мир. У меня есть фотография: прижавшиеся друг к другу трое молодых людей – Игорь, тетка и мама. Уходящее молодое поколение русской интеллигенции (все – единственные, последние дети), объединенное сохраненной ими в кровавой советской жизни памятью отцов и чувством высокого достоинства.
Перед уходом в армию дядя женился. Елизавета Константиновна с ее властным характером никогда не признавала родства с семьей, кажется, буфетчицы, никогда с ними не общалась и, вероятно, сумела не только сестер, но и брата – отца Игоря, Константина Константиновича, убедить в обоснованности своего неприятия. Тем не менее там рос сын, Игорь-младший, немного старше меня. Не только я, но и Ариадна Павловна, пока был жив Константин Константинович, его никогда не видела. Но когда муж умер, она приехала в родной для нее Киев, где еще была жива ближайшая ее подруга, переводчица Елизавета Алексеевна (не помню ее фамилии), остановилась, мне кажется, у нее, а не у нас и, думаю, главным для нее было увидеть, наконец, внука. Что, к тихому возмущению моей бабушки, и произошло. В конце 1960-х – начале 1970-х годов, после смерти Елизаветы Константиновны, Игорь с женой пару раз были у нас с мамой. В последний раз после тридцатилетнего перерыва я видел его в 2008 году. Приехал в Киев со специальной задачей уже после смерти мамы – привести в порядок могилы деда, бабушки и Ариадны Павловны, умершей в Киеве – я перевез ее туда из Москвы. Случайно удалось обменять ее комнату в Москве на комнату в том же доме в институте, где жила мама. Бабушка Адя в Москве уже не выходила, тетка не могла справиться с работой, заботами о своей большой семье и о ней, попытка переехать в советский дом для престарелых оказалась неудачной – нянечки грубили, еда была отвратительной, а мама вполне была готова и способна помогать своей тете, они очень любили друг друга. Ариадна Павловна умерла вскоре после моего ареста, мама была в Москве и занималась моими делами. Хоронила ее, приехав из Москвы, тетка Татьяна Константиновна, но все документы были у мамы. На кладбище в Берковцах я без труда нашел могилы и бабушки, и Ариадны Павловны. На могиле у бабушки скромный памятник, поставленный мамой в 1968 году, был разбит и повален, вокруг стояли новые дорогие памятники людям, умершим на тридцать лет позже, – было очевидно, что они поставлены на месте чужих, вероятно, неухоженных могил. Стало ясно, что и с бабушкиной могилой вскоре произошло бы то же самое и что я хотя бы не опоздал. У Ариадны Павловны могила была цела, хотя памятника не было вовсе – только старая табличка, но было понятно, что кто-то здесь бывает. Я заказал и поставил одинаковые каменные кресты и у бабушки, и у Ариадны Павловны, такие же по рисунку, как в Москве на могилах у моего сына Тимофея, Зои Александровны – матери моей жены Томы, и моей мамы. Отличаются все пять памятников только сортом камня, а в результате – и цветом, и характером. После этого из Киева позвонила жена Игоря, которая узнала в конторе кладбища мой телефон, и начала спрашивать, не собираюсь ли я присвоить их место на кладбище. Я ответил, что никакой цели кроме установки памятника моей дважды двоюродной бабушки у меня нет, и в следующий мой приезд мы с Игорем и его женой коротко увиделись. Могилы Константина Константиновича и Софьи Константиновны в Москве пропали. Тетка была не в состоянии за ними следить, и теперь их уже не удается найти, хотя документы сохранились. Пережила Ариадну Павловну и Константина Константиновича уже упоминавшаяся мной их лучшая подруга Елизавета Алексеевна (кажется, у нее с Константином Константиновичем был длительный роман, не повредивший ни чьим отношениям друг с другом), но она в эти годы в Москву не приезжала.
Константин Константинович в последние годы писал записки: о Склифосовском, который лечил его от туберкулеза (наши семьи были дружны со Склифосовскими и Флоренскими еще по Тифлису), о Гражданской войне. Несколько лет назад от Флоренских я внезапно получил копию множества писем тифлисских лет другой сестры моей бабушки, Надежды Константиновны. Павел Васильевич Флоренский даже опубликовал эти письма в своих биографических книгах о молодости деда. Это идиллический дворянский мир с рассказами юных девушек друг другу о поездках, о прочитанных книгах, о природе, о братьях и сестрах[2].
Люсичка, теперь у меня к вам есть просьба: к 15 июлю папа и Костя уедут в Кисловодск, у нас будет свободно, приезжайте, пожалуйста, к нам; Люсичка, я вас прошу! пожалуйста! К 20-му августа мы поедем в Тифлис, потому что Лиле нужно ехать в Петербург.
…Если же ваша мама боится вас пустить, напишите, пустит ли она вас к нам, тогда, может быть, кто-нибудь из нас поедет за вами. Люсичка, мама вас тоже просит. Ах, если вы приедете, как будет хорошо! Мы вместе будем писать французский, читать что-нибудь вместе, хоть Парашу-Сибирячку![3] Будем ходить в рощу с книгой, читать вместе, я постараюсь через Гласко доставать книги в полковой библиотеке; Люся, приезжайте, пожалуйста!!! Наш адрес: Штаб-квартира, дача Солохина.
2
См.: П. В. Флоренский. Обретая путь. Павел Флоренский в университетские годы. М.: Прогресс-традиция. Т. 1 – 2001, т. 2 – 2015.
3
Лупóлова Прасковья Григорьевна (около 1784–1809) – дочь ишимского ссыльного, прототип ряда художественных произведений западноевропейских и русских писателей XIX века.