Переговорщик

Правила, инструкции, объяснительные. Главный принцип – сдержать заразу в пределах зоны, а если очередная тварь сдохла, кто будет докапываться и выяснять, почему это произошло, и как тело вича оказалось так далеко от колючки? Ведь нарушитель хотел одного – вырваться за периметр. Умирая, отполз, гад! Не веришь, бери труп и обследуй, коли кишка не тонка! И неважно, вича он, гепат, хрипушник или тубик. Зараза, все одно – всегда при нем, как пятизначный номер на руке у каждого из нас.

Только номер – он снаружи, на коже: едва заметные синие цифры, а зараза – внутри. И никуда он от нее не денешься.

Вот и я говорю, кому нужны разборки? Сдох еще один вича. А дальше? Может, свои назло нам от колючки оттащили, чтобы, значит, наших бойцов запятнать. Кто знает, что у них, заразных, на уме?

Майор, тот улыбается, когда сталкивается с подобными нарушениями устава. Я и сам как-то стал свидетелем: доброволец Зум на глазах Дубинского всю обойму в заразных выпустил. Слегка поцарапался о колючее заграждение и… Понятное дело, трухнул, сучонок! Да так, что контроль над собой потерял. Зло его, видимо, взяло. Плюс страх. Ведь в один момент можно самому превратиться в вичу. А на ком еще, кроме инфицированных, отыгрываться?

За колючкой в это время несколько стариков грелось на солнце. И как эти гнилушки до старости умудряются доживать? Может, лекарства где-то остались, еще с тех пор, как их лечить пробовали? Ведь не врет же майор, когда говорит, что раньше вичей лечили. Вот только им что-то не понравилось. То ли методы, которыми их пытались спасти от неизбежной смерти, то ли лекарства, которые им давали. Мало кто сейчас знает, что именно. Дядя Саша, по крайней мере, говорит, что не знает. Хотя, я с трудом верю его словам. По мне, так он все о заразных знает.

Выхватил, значит, Зум автомат из-за спины и давай греющуюся на солнце мразь свинцом поливать. Смачно так, с душой спусковой крючок на себя рвет. В глазах огонь – боевой блеск. Хоть и не виноваты вичи в том, что он такой трус, но любо-дорого посмотреть. А за спиной майор стоит и задумчиво так постукивает позолоченной рукояткой тонкой трости по начищенному до блеска сапогу. Кругом шум, гам. Жадный до зрелищ народ собрался. Только майор спокоен. Подтянут, рубаха выглажена, пуговицы на солнце блестят, погоны золотом отливают – картинка в старой книжке! Стоит чуть позади и наблюдает, как новобранец душу отводит. Лицо отстраненное. Улыбается даже. Глаза, по крайней мере, точно ржут. Впрочем, нет, ржут они у простых бойцов, а у майора, все-таки, улыбаются. Постоял майор, посмотрел, потеребил отутюженный до болезненного хруста черный мундир, и только, когда все трухлявые гнилушки на землю трупами осыпались, приподнял руку в кожаной перчатке и, положив на плечо новобранца, громко рявкнул:

– От..ставить!

Зум дернулся, как ужаленный. Обернулся. Собрался уже послать непрошенного указчика куда подальше, но, натыкаясь на ледяной взгляд майора, моментально сник. Глаза к земле, сопит виновато, как пацан, которого отец выпорол и в угол поставил. Осталось только слезу пустить да пальцем в носу поковыряться.

– Хватит землю без толку рыхлить, – улыбнулся наш боевой командир и добавил, кивая в сторону мертвых тел. – Молодца, новобранец! Так держать!

– Рад стараться! – выпучил глаза удивленный Зум.

Он ждал наказания и, обрадованный похвалой, безуспешно пытался втянуть выпирающий живот, очень похожий на походный рюкзак, только одетый не на ту сторону. Со спины, впрочем, Зум также не казался особо поджарым.

Молодчага наш майор – суров к врагам и справедлив к подчиненным.

Ведь зачем мы здесь?

Чтобы гнусь заразная не передавала свои вирусы здоровым людям. Не прорвалась, значит, в ряды добропорядочных сограждан. В наши ряды, то бишь. С этими гадами только так и нужно, а то они на такое способны…

Сам я, конечно, не видел, на что они способны, но вот слышал не один раз. Случаев много, а еще больше рассказчиков. Не люблю я, правда, болтунов. Но порой так трудно разобрать, кто из них кто – кто врет, а кто правду говорит. В голову ведь не залезешь.

Недавно приходил к нам один такой сказочник, Вонючка – с соседнего, Беляевского кордона. Притащился уже под утро. Без сил, весь в крови, как со скотобойни. Руки трясутся, автомат дымится, язык заплетается, глаза навыкат.

– Ночью, – говорит, – когда застава спала, проникли два десятка вичей за нашу колючку и всех заградителей шприцами – раз! Двоих, что помоложе, утащили с собой в подземку. Видимо, чтобы насиловать потом. Мужиков эти твари больше жизни любят. Извращенцы! Что с них возьмешь? За это их бог руками генерала Кожемякина и наказал, – рассказывает Вонючка, а сам руками за пазухой елозит, словно проверяет что-то.

Сержант Ус, стоявший неподалеку, нахмурился, подошел к герою, взял за грудки, да как встряхнет.

– А ты об кого так ствол нагрел, поганка, коли их всего пару десятков было? – рявкнул свободный охотник. – Со шприцами! – кривляясь, передразнил он Вонючку.

– Может, и больше, – выдавил Вонючка, для пущей убедительности выпучивая глаза. – Я что, их считать буду? А насчет шприцев – это ты зря улыбаешься. Сам знаешь, что оружие у них не хуже нашего. Кое-как отбился, – Вонючка в очередной раз пошарил рукой под заляпанной кровью курткой.

– От больных со шприцами? – зло прошипел Ус.

Он не переставал встряхивать очумелого рассказчика, словно ожидал, что из того посыплется правда, или то, что спрятано за пазухой.

Вонючка безвольно, как тряпичная кукла, замотал головой из стороны в сторону.

– Когда поняли сволочи, что не взять им меня, под землю рванули. Знают, твари, что там их преследовать не станут. Оно и понятно. Кто же в здравом уме сам в подземку полезет?

Ус скривился, бросил Вонючку на землю и брезгливо отряхнул руки, словно к дерьму прикоснулся.

Зло меня взяло.

– Трепло! – кричу. – Как два десятка никчемных задохликов могут одновременно полусотне обученных бойцов шприцем кровь ввести?

Заерзал Вонючка, заюлил, как змея на раскаленной сковородке.

– Они, тех, кого не успели уколоть, тут же пристрелили, – завопил он, и почему-то спрятал глаза.

Глянул я на Уса в надежде получить подсказку, а он, гад, отвернулся. Изображает, что потерял интерес к разговору – опустился на мешок и устало глаза прикрыл. Дремлет.

– А что стало с теми, кого они укололи? – повернулся я к Вонючке.

Краем глаза вижу, командир приближается, а взгляда от Вонючки оторвать не могу. Что-то странное с ним происходит. Побледнел, трясется, окровавленные руки сжимают автомат до синьки. Смотрю на побелевший указательный палец, вижу, медленно к спусковому крючку тянется.

Ах, ты, сучара! Это же ты… своих. Что же, думаю, вы не поделили? А сам медленно автомат из-под локтя тяну. Шаг в сторону.

– Отставить! – крик майора расколол тишину.

Сбоку Ус закряхтел:

– Оставь ты это дерьмо, пока он от страха и тебя не шлепнул. Страшны не герои в рядах противника – страшны трусы в своих.

– Разговорчики! – майор уперся тростью в грудь вытянувшегося во фрунт сержанта Вонева. – Боец, зааа мной! – Рявкнул. Повернулся и, не оглядываясь, двинулся к штабу.

И больше мы Вонючку не видели. Зато очень скоро услышали о назначении командиром Беляевского гарнизона лейтенанта Владимира Вонева. Лейтенант и командир гарнизона. За проявленную, значит, доблесть. Вот такой вот компот получается. Герой, говорите. Не знаю, может оно и так, может, бывают особые случаи, когда нужно и своих, и заразных, для пользы общего дела, но… должен же быть какой-то порядок, какие-то правила. А может быть, правду говорил Вонючка? Я тоже ненавижу заразных, терпеть не могу, всех бы… особенно тех, кто на поверхность рвется любыми путями.

Ходят слухи, что в последние дни всех инфицированных обуревает жажда мести, якобы вирус, пожирающий их организм, гонит их к здоровым людям – чтобы жертв побольше, значит, было. Как же, скопом помирать всегда проще. Послушаешь таких героев, как Вонючка, – и вздрагивать при каждом шорохе начинаешь. Как ни прикидывай, жутковатая картина получается. После этого и Зума поймешь – кому же хочется в подземку к вичам?