Переговорщик

– Правильное решение, лейтенант, – оборачиваясь на ходу, Ус взмахнул громадным тесаком.

– Иди, давай, умник!

Я злился и не мог понять причин своего раздражения. Может, виноваты ошибки, следовавшие одна за другой и превратившие наш поход в сплошную череду бестолковых решений, а может, крамольные мысли – лезут в голову, хоть башкой в березу с разгона. Не привык я столько думать, а здесь, как заведенный: одна мысль сменяет другую.

Соберись, а то затянувшийся поход окончится скорыми похоронами, и будет лежать твое тело в какой-нибудь трубе, как и тело Барсука. Одергивая себя, я поторопил товарищей – крикливый пацан все же замолчал. Дождался гаденыш своих, а может, устал орать. Это мы узнаем в самое ближайшее время. Хотя, лучше бы не знать вовсе. Одно хорошо, патрон сэкономил.

Как назло, разболелась нога. Заныла. Тяжко так. Потом задергала, боль, как зубная, только по всей икре, от пятки до колена. С каждым шагом – все сильнее, пока – через полкилометра – не превратилась в нескончаемый поток невыносимых пульсаций, раскаленным гвоздем пронзающих конечность от кончиков пальцев до ляжки.

Черт! Как же больно! Нужно осмотреть рану, обработать, если… Но где взять для этого время – тепловики уже знают о нашем появлении. Даже не глядя, я знал, что без перевязки не обойтись, ощущал, что пальцы на ногах распухли так, что с трудом помещаются в свободные армейские ботинки.

Дело дрянь! Через полкилометра на смену обжигающей боли пришел леденящий мандраж. Очевидно, случилось худшее, и в рану попала инфекция. Липкий холодный пот крупными жирными каплями полз по спине, озноб накатывал волнами, всякий раз превращая тело в подобие живого трясущегося студня – волна за волной. Но я все еще пытался бежать, хромая и постанывая, с трудом, но терпел.

– Лейтенант, с вами все в порядке? – робко поинтересовался Щекан, когда я в очередной раз остановился, чтобы отдышаться.

Ус впереди резко тоже встал, поворачиваясь, вперил испуганные глаза в мое лицо. Знал бы кто, как не понравился мне его взгляд. Хотя, могу предположить, что так же, как ему не понравилась моя перекошенная болью физиономия.

Приближаясь вплотную, Ус приложил руку к моему лбу, нахмурился и недовольно покачал головой.

– Нужно было сразу обработать рану!

– Это я и без тебя знаю, – огрызнулся я. – Лучше скажи, в твоем мешке есть аптечка?

Ус еще больше нахмурил брови и исподлобья посмотрел на мою ногу.

– Антибиотиков точно нет. Только бинты и немного перегона для обработки ран. Все это – мертвому припарка. Нужно что-нибудь убойное. С тебя пот бежит, хоть выжимай.

Лихорадка накатывала длинными волнами, вот и сейчас холодный вал вновь прошелся по всему телу, заставляя дрожать каждую мышцу, каждую клетку обессиленного организма. Ноги, точно ватные, подкосились, навалилось серое беспамятство.

Не знаю, сколько времени я пробыл в отключке, но, когда очнулся, ощутил затылком мокрую землю. Открыл глаза, увидел над головой темнеющее небо и взлохмаченную шевелюру Уса. Шумно сопя, он колдовал над моей ногой. Опуская глаза, я в ужасе замер. Носок, покрытый скользкой сине-зеленой слизью, валялся около развороченного капканом ботинка. Вот уж воистину, что такое не везет и как с ним бороться? Надо ж было так вляпаться.

Сквозь влажные бинты виднелась фиолетовая раздувшаяся нога, гнойный зеленый нарыв выполз из-под марлевой повязки и, похоже, не собирался на этом останавливаться. Скоро вся нога будет такой же.

Ус заметил, что я пришел в себя, тяжело вздохнул и виновато развел руками:

– Нужно было сразу обработать рану.

После этого он достал из вещмешка пузатую фляжку и зачем-то обильно смочил рану перегоном. И тут я окончательно струхнул – стопа, пока я был без сознания, напрочь потеряла чувствительность. Да и лихорадка теперь не давала расслабиться ни на секунду. Тело тряслось, зубы клацали без остановки.

– Заражение крови! – выдохнул я, вспоминая курсы по оказанию первой помощи.

Каждый чистильщик должен был знать признаки основных и самых опасных заболеваний. Хотя, кто нынче их не знает. Вот и я знал, что недуг мой не передается от человека к человеку, но легче от этого не становилось. В наших условиях – это смертельный приговор.

– Ты это, – пробормотал я, глядя на Уса, – не переводи добро на говно, лучше давай внутрь. Замерз я.

Смотрит сержант на меня, а в его больших влажных глазах плещется жалость. Добрый, зараза! Невмоготу смотреть не его сочувствие. Плюнуть в морду хочется. Ну, нельзя быть таким в наше время!

– Плохо, что задание провалили, не оправдали, значит, надежды нашего командира, – шепчу я, а он только пренебрежительно отмахивается.

Нашел о ком думать. Оно и понятно, не любит он майора. И этого я тоже никогда не понимал. Ведь командир для нас все. Он, как отец, как знамя, как…

– Не об этом нужно думать, – нахмурился Ус. – Если срочно, прямо сейчас, ничего не предпринять, кранты тебе, Серега, – говорит это, а сам тесаком себя по колену лупасит.

Вижу, сказать что-то хочет, но не решается. Дай, думаю, помогу.

– Предпринять? – повторяю за ним и вымученно улыбаюсь, как могу.

Пытаюсь справиться с трясучкой:

– Ты что же, предлагаешь ногу… тесаком?

Ус дернулся, как ужаленный, но виноватое выражение лица никуда не исчезло.

– Скрипушники, они больные, – сказал и замолк. – А значит, должны дружить с медициной. Ну, чтобы выживать, – закончил он после секундной паузы, поглядывая при этом куда-то вверх и за мою спину.

– Ты соображаешь, что несешь? – я не дал ему продолжить.

Мысль пришла. Страшная мысль. Я только начал понимать, о чем он говорит, но уже не мог справиться с собой. Злость заполнила меня без остатка. Я так разозлился, что даже клацать зубами перестал.

– Просить помощи у скрипушников?

Слова превратились в шипение. Я закашлялся, а когда успокоился, проследил за взглядом Уса.

Дырка в бетонной плите, на высоте человеческого роста. На какой-то миг мне даже показалось, что он какие-то знаки подает, а дырка такая же, как та, возле которой Колобка кончили. Вот только не было там заросшей травой канавы, на дне которой я сейчас лежал.

– Ты тащил меня сюда, чтобы отдать скрипушникам? – удивился я, с трудом ворочая распухшим, шершавым языком.

Нога пылала. На смену липкому, холодному ознобу пришел жар. Заледенелое тело, быстро нагреваясь, раздулось до размеров Вселенной. Мысли, путаясь, выталкивали на поверхность сознания злобные рожи, покрытые гнойными язвами. Из темноты небытия всплыли лица мертвых бойцов: Барсук, с рыхлыми кусками мяса на месте лица, Колобок, с гайкой вместо глаза и окровавленной проволокой, торчащей из щеки. Один Доберман явился без крови, постоял перед глазами бледный и, криво улыбнувшись, стал медленно удаляться, а вместе с ним уходили ощущение собственного тела и мир, окружающий меня. Я умер. Хотя, какое-то время еще различал чьи-то глухие голоса, то удаляющиеся, то приближающиеся тусклыми фонариками из бесконечно-темного далека.

– Тащим к забору? – мигнул один.

– Но, сержант?! – запротестовал другой.

– К забору, я сказал!

– Ты как хочешь, а я не пойду!

Голоса переговаривались, препирались где-то в темноте, в стороне – там, где находилось мое мертвое тело.

– Хррр! – донеслось удивительно рядом, прямо в голове, и кто-то большой и сильный выключил свет…

Скрипушники

Нужно было открывать глаза, но я боялся пошевелить ресницами – не хотелось будить сидящую где-то глубоко внутри меня боль.

Сквозь сомкнутые веки протиснулся солнечный лучик, и в лицо дохнул прохладный ветерок, словно где-то рядом открылась дверь, пропуская свежие потоки осеннего воздуха. Влажная прохлада коснулась лба, холодная вода омыла лицо. Хорошо!

– Хррр! – донеслось над головой.

Прикосновение мягких рук испугало меня больше, чем боль в ноге. Я рванулся в сторону и тут же, открывая глаза, провалился в пропасть, чтобы через мгновенье приземлиться на утрамбованном земляном полу.