Страница 5 из 12
Мне запомнился один смешной эпизод такого застолья. Я по настоянию бабушки Елены Агеевны закрывал голову от солнца подаренным мне отцом плетёным из соломки картузом. Картуз от долгого употребления сверху прохудился. А по-мнению бабушки Елены Агеевны, он должен был закрывать мою стриженую под нулёвку голову. Чтобы защитить голову от солнца, я клал в картуз листья лопуха, таким образом, закрывая голову. Я носил этот картуз, не снимая, как того требовала бабушка Лена. Возвращаюсь к тому эпизоду, когда мы – Галя, Ляля и я были усажены бабушкой Настей за стол и нас стали угощать. Я, как всегда, не снимал свой привычный картуз. В это время в комнату, где мы сидели за столом, вошел дед Егор. Увидев меня за столом в моём злосчастном картузе, он громко спросил «видал ли я волков?», на что я в замешательстве ответил, что нет, не видал. Тогда дед повторил свой вопрос в другой форме, он спросил «а в шапке дураков?». Чем поверг меня в страшное смущение, а моих сестёр, Галю и Лялю заставил громко надо мной смеяться. Этот эпизод заботы деда Егора о моём поведении за столом остался в моей памяти.
Кроме таких «приёмов» в доме деда Егора, я ещё пользовался его расположением в свободе моего поведения. Приходя в дом деда, (я был там единственным внуком мужского пола, всячески обласканным бабушкой Настей, которая любила меня больше других детей), я чувствовал себя как дома. Ничто не было мне недоступно. Я этим пользовался и копался в книжных шкафах в разных комнатах, где мне нравилось. В доме деда был парадный вход, который вёл через парадную дверь. Нужно было войти в эту дверь и подняться по ступенькам. Там в летней комнате, меня, в первую очередь, интересовал большой книжный шкаф, доверху забитый всевозможными томами. Внизу шкафа было отделение, где были сложены нестандартные по формату книги, нет не книги. Это были прекрасные альбомы. Когда я начал в них разбираться, я понял – передо мной раскрывается совершенно новый мир, в котором существовали образы и понятия, до сих пор мне совершенно незнакомые. Этот мир был представлен в шкафу деда Егора роскошными изданиями, созданными на чужбине. Я понял это, потому что текст, поясняющий содержание альбомов, был на чужом языке. В альбомах были рисунки, выполненные настоящими мастерами своего дела.
Их было больше сотни. Они повествовали о сказочном мире, где главным богом был громовержец Зевс. Там в полях и лесах бродили прелестные пастушки и пастухи, услаждавшие слух пастушек игрой на свирелях. Среди лесов и рощ скользили нимфы – юные и осторожные, вслед им, стремясь их настигнуть, бросались козлоногие сатиры, от которых трепетные нимфы стремглав спасались бегством. Всё это было изображено на листах альбомов, лежащих в шкафу деда Егора. Их содержание, видимо, рисовали настоящие мастера настолько реально и живо, что оно невольно оставалось в памяти не как гениальное творение художников, а как живые нимфы, сатиры, пастухи и пастушки – образы, полные живого действия и экспрессии. Созерцание этих альбомов захватило меня настолько, что я неоднократно пускался в изучение их содержания. И каждый раз я находил там новое, незнакомое.
Так, в доме деда Егора я познакомился с иллюстрациями, повествующими о мифах древней Греции и Рима. Однако, там, в книжном шкафу деда, было ещё много разной литературы. Несколько позже, когда я подрос, и меня стало интересовать содержание книг, которые находились в шкафу, мне попались три тома переведённого на русский язык Гомера. Это были Илиада и Одиссея, которые я пытался читать, но не сумел одолеть тяжелый стихотворный размер русского перевода Жуковского. Я с сожалением отложил их до лучших времён. Уже тогда я начал сознавать, что же за человек был мой дед Егор, если в его шкафу я отыскал Илиаду и Одиссею Гомера.
Копаясь в книжном шкафу деда Егора, я нашёл толстый журнал «Нива». Не знаю, за какой год он был, но я заинтересовался им и стал его листать. Среди прочих ярких воспоминаний мне хорошо запомнились броские рисунки неизвестных мне художников. Там был и рисунок, изображавший отдыхающего воина в полном вооружении, под которым стояла надпись «Святополк окаянный». Меня остро задело изображение этого воина. Впоследствии я узнал, что Святополк – один из русских князей, провинившийся перед своими братьями. Был в этой «Ниве» и ещё один рисунок, взволновавший меня своим содержанием героического порыва. Это был рисунок, изображавший стремительный боевой бросок германцев с подписью «Битва в Тевтобургском лесу». В моей голове такие воинственные образы вызвали острые сопереживания, свойственные раннему мальчишескому поклонению всему героическому, связанному с воинской славой.
Воспоминания детских лет сохранились в моей памяти до сих пор. Вспоминаю как я, будучи ребёнком, с удовольствием играл разноцветными костяными фишками, которые утром приноси домой отец и отдавал их мне. Помню, он говорил мне, что выиграл их во время игры в преферанс и что это его выигрыш. Я не понимал, что такое «преферанс» и что такое «выигрыш». Но фишки были такие славные и разноцветные и мне было достаточно, что я получал от отца ярку цветную игрушку.
Отец говорил о своём знакомстве с Юдинским, с которым он играл в преферанс. Сначала я не понимал, что это такое (смысл его слов я понял много позже). Тогда в стране властвовала новая экономическая политика, это запомнилось мне ещё и тем, что отец, хорошо знакомый с семьёй Вальпетр, ввёл меня туда, чтобы я мог там общаться с моими сверстниками.
Это была семья, в которой главой был латыш, его в гражданскую войну, тяжело раненого, выходила медсестра (теперь его жена). Из сверстников в этой семье была Верочка Вальпетр. Она была школьницей, всего на 2 года старше меня, но ничего не имела против того, чтобы участвовать в моей игре. Я в то время был увлечён красочными представлениями цирка и пытался в игре представить иллюзиониста КИО1. Для этого вместе с Верочкой мы расставляли в большой комнате квартиры разные игрушки, которые в нашем понимании должны были изображать артистов цирка. Я накидывал на себя старую разноцветную скатерть, обозначавшую мантию КИО, и мы всё это приводили в движение.
Отступая от моего повествования, хочу сказать, что в этот период моя жизнь состояла из сплошных переездов из Алексина в Тулу и из Тулы в Алексин. В то время сообщение Алексина с Тулой было только поездом. Хорошо помню, как этот поезд, останавливаясь на каждом полустанке, медленно тащился от Алексина к Туле под аккомпанемент одинокого голоса кондуктора, выкрикивавшего названия станций «Ферзиково», «Рюриково», а по мере приближения к Туле в заоконной тьме было видно море огней большого города. Я тогда мирно спал, убаюканный перестуком вагонных колёс, а отец будил меня, говоря: «Вставай, уже приезжаем в Тулу». Такой в то время была моя жизнь, в которой Тула была местом, в которое надо было ездить из Алексина поездом.
Мой первый заплыв через Оку состоялся тогда, когда мы с нашим вожаком Лёшкой Лебедевым пошли в очередной поход к Оке, наша мальчишеская ватага останавливалась у Жаринского берега, за рекой. Напротив каменного карьера, расположенного на другом берегу Оки, был бесхозный яблоневый сад. Лёшка, не дождавшись конца споров, как плыть через Оку на другой берег, один переплывал реку, и, глядя на наши сборы, победно расхаживал на другом берегу, напевая что-то торжественное, созвучное с его успешным заплывом. Глядя на насмешливую демонстрацию его успеха, мы решались последовать его примеру и, зайдя вверх по течению реки так, чтобы течение не отнесло нас дальше того места, где расхаживал Лёшка, всем гамузом бросались в реку и усиленно гребли, стараясь одержать верх над сильным течением Оки.
Я тогда первый раз плыл через Оку, вскоре мы вылезли на другом берегу Оки, там, где стоял Лёшка. Что говорить о том, каких усилий стоил мне этот заплыв. Придя в себя, мы пробирались в яблоневый сад, где, кто как мог, набивали яблоками наши пазухи (мы плыли в трусах и майках). Потом вместе с Лешкой мы пускались в обратный заплыв к нашему берегу. Наверное, я не вполне рассчитал свои силы.
1
Псевдоним известного в свое время фокусника