Страница 19 из 21
– Чего плюешься?
– А ты догадайся.
Малыш отлично выспался после похода в казино. С утра он позволил себе лишний часик понежиться в постели, торопиться было некуда. Настроение отличное, деньги на мелкие расходы есть, город, как он надеялся, уже паникует, значит, можно заняться личной жизнью. Тем более, что прошли те времена, когда он пахал на кого-то, кто и распоряжался его временем. Теперь все будет иначе. Он, Малыш, станет распоряжаться временем других.
Первым пунктом в программе шла часовая разминка, в которой была приведена в движение и растянута каждая мышца; потом душ – горячий с холодным вперемежку; на завтрак кусок постного отварного мяса с горсточкой риса и стакан слабо заваренного холодного чая.
Покончив с этим, Малыш оделся, спустился на улицу к газетному киоску, купил все местные газеты, вернулся к себе и вновь повалился на кровать. Подробности ночного происшествия в казино его не интересовали – он и так знал лучше всех, что там произошло. Прессу же купил для того, чтобы просмотреть объявления.
В первую очередь подчеркнул те, в которых предлагалась прописка. Вполне возможно, что, пойдя по этим адресам, он найдет за дополнительную плату и клиентку на фиктивный брак. Можно было, в принципе, обойтись и без дежурного штампа в паспорте, но к женатым мужчинам, что уже не раз доказывала жизнь, у милиции доверия куда больше, чем к холостым. А ради своего будущего Малыш решил учитывать в дальнейшем любую мелочь.
Все опросы медицинского персонала клиники, в которой работал Самков, оказались безрезультатными. Никто не мог более или менее определенно описать раненого, доставленного однажды ночью в клинику и пролежавшего в коме долгое время. Выяснилось, что примерно у десятка людей, так или иначе сталкивавшихся с больным, совершенно разное о нем представление. Ни одной приметы, которая встречалась бы в трех описаниях!
– Ерунда какая-то, – разводил руками главный городской специалист по составлению фотороботов, у которого за плечами были художественная академия и три курса мединститута. – У него словно нет лица. Вы только послушайте, – теребил он Морозова за рукав, – у одного написано, что парень был казах или кореец, а в другом описании он русский или украинец. У одних глаза неизвестного зеленые, у других черные, у третьих серые. Совпадает только одна примета, что он не моргает вообще. Но этого же не нарисуешь!
Даже сам Самков не мог воссоздать в памяти лицо больного.
«Есть тип лиц, которые не поддаются описанию, они словно горячий пластилин, который все время меняет форму, – читал Морозов как-то вечером в одной из книжек по физиономистике. – На такие лица особый спрос в специальных службах: из людей, обладающих ими, вербуют и готовят разведчиков; такие лица предпочитают иметь наемные убийцы и прочие, близкие по духу к этой профессии».
Майор вспомнил, что допросы присутствовавших при скандале в казино тоже скорее сбивали с толку, чем наводили на след. Мелькал в показаниях то просто какой-то паренек, то азиат, то вообще некое чудовище.
– Вы представить себе не можете, какой у него страшный взгляд, – рассказывал один из сотрудников казино, которого привлекли по обвинению в том, что он систематически морочил клиентов с применением мощного магнита. – Ка-ак глянет – на меня уставился так, что меня чуть кондрашка не хватил. И хоть бы раз моргнул.
«Опять этот немигающий взгляд, – думал майор. – Фантастика какая-то, мистика!»
Но Морозов и сам не мог вспомнить лицо неизвестного, которого когда-то доставил в клинику.
Стоял на окраине Кузнецка, в так называемом частном секторе, с выходом к самой реке, где причалена была моторка, не то чтобы барский особняк, но вполне солидный домик. Имелась при нем и банька, и удобства под крышей, и вода горячая, и телефон. И жил в домике некто по имени-отчеству Иван Леонидович, человек лет под шестьдесят, солидный, тихий, на пенсии.
Соседи знали о нем мало, лишь догадывались, что должность у Ивана Леонидовича до пенсии была солидная: сумел и дом такой купить, и машину, пусть и вышедшую уже из моды – шестую модель «жигулей». И очень смущало соседей то, что Иван Леонидович проживал совместно с красоткой, которая для жены была слишком уж молода, а для дочери вела себя несколько странно. Скорее всего, была она ему дальней родственницей и присматривала за домом. Но так считали бабы. А мужья их покряхтывали со значением, когда с нею встречались, и шутили, что такая домоправительница любого заставит до ста лет мужиком оставаться.
Никто и подумать не мог, что Иван Леонидович был известнейшим вором в законе и власть в городе имел неограниченную – среди тех, конечно, кто чтил воровские законы. А таких пока еще оставалось большинство. Хотя, в последнее время появились трудности, с которыми справиться было не так-то просто. Крутые ребята, дорвавшись до больших денег, в грош не ставили авторитеты, стреляли и резали без разбора, превращая жизнь в сплошной беспредел. От такого бардака страдали все, потому что милиция металась, как бешеная, хватала всех подряд, договориться с нею было трудно.
Но Иван Леонидович пока держал порядок в своих владениях. Были у него под рукой верные ребята, способные уговорить любого вести себя спокойно, действуя без автоматных очередей и массовых убийств.
– Ты ко мне приди, скажи, в чем дело. Я справедливый, если ты прав, я тебя никогда не обижу, – говорил обычно Иван Леонидович тем, кто сеял в городе панику, и тем самым не давал делать деньги по-тихому, без шума.
Наседали кавказцы, норовя взять город под свою власть. Иван Леонидович отбивался от них как мог. Пока удавалось. Узбеки лезли, с ними тоже справились, скооперировавшись с теми же кавказцами, которые осели здесь раньше узбеков.
Кличка у Ивана Леонидовича среди блатных была Долгорукий. Так его прозвали за то, что он всегда умудрялся свое урвать, достать, даже если приходилось тянуть эту самую руку на другой конец света.
– У моей руки везде пальчики есть, – посмеивался он. – Я везде свое возьму. Со мной лучше честно играть.
Мокрых дел Долгорукий не любил, но никто не верил в то, что стал он столь крупным авторитетом «сухим образом». И хитер был, как сто лисиц. В городе жил вполне официально, за все свои грехи перед властью вроде бы отсидел и теперь ушел на покой. Его не трогали, хотя знали, что длинная рука Долгорукого руководит многим в городе. Знал его и майор Морозов.
– Зачем нам нужен в городе этот Ваня Долгорукий? – спрашивал еще старший лейтенант Морозов у своего непосредственного начальника, когда Долгорукий поселился в Кузнецке и об этом узнали в уголовном розыске.
– А что, – жал плечами полковник Никаноров, ныне уже покойный, – пусть живет. Формально он чист, свое отсидел, можно сказать, пенсионер союзного значения, имея в виду его авторитет среди воров. Зато мы знаем, где его найти. Вдруг понадобится. – И хитро смотрел на Морозова.
– А зачем нам может понадобиться вор в законе? – недоумевал Морозов.
– А затем, что он как справочная служба. Надо тебе справочку навести, – приезжаешь к нему и спрашиваешь. А он отвечает. Мирное сосуществование.
– А если он меня пошлет подальше? – не унимался Морозов. – Тогда что?
– А ты должен на него что-то такое в кармане иметь, чтобы он тебя послать не мог, – вновь Никаноров хитренько улыбался. – Без козырей в любой игре проиграешь, Морозов.
И вот уже майор Морозов вспомнил совет старого сыскного волка. Он знал, что так называемые классические авторитеты конфликтуют с новыми. Последние не признавали давно устоявшихся воровских законов. Им плевать было с высокой горы на блатную романтику, для них превыше всего были бабки. Те, кто держался старых авторитетов, и новые частенько резали друг друга по серьезному, бились из-за сфер влияния, становясь заклятыми врагами.
Новые были более жестоки, они жили одним днем, не думая о дне завтрашнем. Старые же хотели держаться в рамках разумного, доить потихоньку мелких и крупных предпринимателей, не душить их окончательно непомерно высокими сборами. Морозов знал, что Долгорукий пока старается держать в городе порядок, по возможности обходиться без кровавых разборок и что несколько раз его люди отваживали приезжих молодчиков, которые пытались ввести в городе свой устав.