Страница 10 из 31
— Так пойдем же! — сказала Лизочка и потихоньку открыла дверь, посмотрев сперва, крепко ли спит старуха; та спала еще, так как на дворе была темная ночь.
Теперь Лизочка и Фридель вышли из хижины, и Лизочка плюнула на порог, через который они оба быстро переступили. Открывая и запирая дверь, дети все же произвели маленький шум, а старые люди, как известно, спят очень чутко. Ведьма проснулась и закричала: «Лизочка! Кажется, уж рассветает!» Тогда Лизочкина слюна, которую она заколдовала, закричала с порога Лизочкиным голосом: «Полежи еще, пока я приберу комнату и соберу сучья и сухие листья для топлива». Старая ведьма полежала еще немного, а беглецы между тем все неслись вперед да вперед.
Однако, старуха не могла заснуть и закричала опять: «Что же ты, развела огонь?» И слюна с порога ответила снова: «Нет еще, листья попались сырые, а дрова только дымят; полежи еще немножко, пока я раздую огонь». Старуха полежала еще немного, а беглецы все больше и больше удалялись от хижины.
Солнце уже взошло, когда ведьма, которую порядочно скрючило от старости, обеими ногами за-раз вышла из постели и закричала:
— Ах, ты, чертенок! Солнце уже встало, а ты и не думаешь будить меня! Куда же ты запряталась?
На этот вопрос ответа не последовало, — солнце успело уже высушить всю слюну на пороге. Тут ведьма начала бегать и крутиться по хижине, как волчок, а детей и след простыл. Старуха страшно озлилась. Она схватила помело и ударила им по двери, — хижина исчезла; она ступила на гриб-дождевик, — из него тотчас образовалась дождевая туча; ведьма села на помело и понеслась по воздуху вместе с тучей. С высоты она увидела, в какую сторону бежали дети, и с быстротой ветра тучей понеслась за ними.
Однако, Лизочка все время оглядывалась, — она ведь знала все уловки старой колдуньи, — и сказала:
— Видишь ли ты тучу там, на небе? Это ведьма; бежать дальше не стоит, она все-таки догонит нас. Теперь я начну пробовать свое искусство. Я обращусь в терновый куст, а ты в одну из ягодок на нем. — И вдруг Лизочка стала терновым кустом, который стоял на бугорке; на кусте было много ягодок, Фридель был самой нижней из них.
Ведьму во время ее путешествия одолела жажда, и когда она увидела терновый куст с множеством ягод на нем, она сказала сама себе: «Воздух слишком сух и изнуряет меня, надо спуститься и сесть пару терновых ягодок».
Это она и сделала и рвала ягодку за ягодкой, приговаривая: «От кислого только веселее становится». Скоро она поела все ягоды, оставалась только одна, — это был Фридель, и скверная старушонка отлично знала это. Она несколько раз собиралась схватить ягодку, но терновый куст так и колол ее длинные, костлявые пальцы. Она, однако, приловчилась и собралась схватить ягодку, которая совершенно запряталась за шипами.
Тогда ягодка отвалилась и покатилась вниз с бугорка. И вдруг терновый куст обратился в озеро, а ягодка в маленькую уточку, — все это случилось по Лизочкину колдовству, которому она научилась от старухи. Тут ведьма бросила в воздух один из своих башмаков, который тотчас же обернулся хищной птицей, устремившейся на уточку. Но та поскорее нырнула, и лишь только птица коснулась своим клювом воды, озеро заволновалось, а волна подхватила птицу и потопила ее, уточка же вынырнула снова.
Рассвирепевшая старуха швырнула тогда в воду второй башмак, который стал крокодилом. Крокодил устремился на уточку, чтобы проглотить ее. Тогда утка взлетела на воздух и опустилась в воду в другом месте, а вода хлынула в раскрытую пасть крокодила и обратилась в камень; крокодил стал таким тяжелым, что пошел ко дну.
Тут старая ведьма легла на берег озера и стала пить из него воду, намереваясь выпить се всю, чтобы заколдованной утке не осталось больше воды, и она, коснувшись земли, обратилась бы снова в маленького Фриделя. А между тем вода, которую пила старуха, в ее внутренностях обратилась в огонь. Раздался страшный взрыв и ведьмы не стало — она лопнула и исчезла. Уточка стала снова мальчиком-Фриделем, огонь обратился в Лизочку, и с этого времени Лизочка и Фридель навеки остались верны друг другу.
Силач Готлиб
огатый помещик, у которого было много слуг, обещал самому верному из них, что, когда у того подрастет только что родившийся сын, он возьмет его к себе на службу, но только в том случае, если мальчик окажется силачом. Отец запомнил это обещание и обратил все свои заботы на то, чтобы развивать у сынишки силу. Для этой цели Готлиб, так звали мальчика, целые семь лет пил одно молоко и ел столько мяса, сколько мог купить его отец. И действительно, мальчик стал настоящим силачом.
По прошествии семи лет отец пошел с Готлибом к помещику и сказал ему: — Погляди-ка, господин, на этого славного мальчишку! Он для своих лет уже достаточно силен. — Разговор происходил в саду как-раз около молоденького деревца, и господин сказал:
— Готлиб, вытащи-ка из земли это деревцо! — Но мальчик не смог вытащить деревца, и помещик решил: — Мальчик еще слишком молод и слаб. Да и было бы чересчур много требовать от него, чтобы он исполнял тяжелые работы.
Слуга ушел домой вместе со своим Готлибом, которого он заставил еще семь лет пить молоко и есть мясо. Когда миновали эти семь лет, он опять повел Готлиба к помещику, которому теперь мальчик показался достаточно большим и сильным, но без испытания он все-таки не решился принять его в работники. Уже от природы да и от усиленного питания Готлиб обладал такой ужасающей силой, что, чуть дотронувшись мизинцем, легко выдернул из земли довольно толстое дерево; все испугались, видя это, особенно сама помещица, которая с этой минуты невзлюбила Готлиба.
Итак, Готлиб приступил к работе, казавшейся ему сущей безделицей. Пришло время обеда; служанка поставила на стол полное блюдо картофеля с маслом и пошла звать работников. Готлиб, окончивший свою работу ранее других, стал пока обедать один, и не прошло пяти минут, как на блюде ничего не оказалось.
Когда явились прочие работники и захотели обедать, Готлиб вышел из-за печки, за которой он прилег отдохнуть, и сказал:
— Тут подали кое-что покушать, но немного, и я подумал: видно, это для меня, и, пока что, поел.
Все пришли в ужас от такого аппетита, и никому не захотелось иметь товарищем этого обжору.
После обеда отправились молотить. Цеп казался Готлибу легким перышком. Он бросал и ловил его, как мальчик, который играет легонькой палочкой. Он вырвал из земли целое дерево и начал им молотить рожь с такой силой, что зерна тотчас обращались в муку, а солома в сечку, и все это он вбивал в ток, на котором молотили. Помещику стало что-то жутко, работник показался ему опасным малым, и он начал придумывать, как бы избавиться от него по-хорошему. Он спросил Готлиба, какое жалованье тот требует. Готлиб совсем близко подошел к помещику и шепнул ему что-то на ухо; тот весь покраснел и сказал: «Хорошо, только об этом молчок!» — и взял Готлиба в работники, чему прочие работники вовсе не были рады.
Надо заметить, что помещик этот был страшный скряга и платил рабочим самые пустяки. Это сообразил Готлиб, который и не задумывался над тем, что другие воспользуются его силой даром. Помещик же сказал своей жене, когда она спросила его, за какую плату подрядился Готлиб: «Ах, милая, за такую малость мне никогда не нанять такого сильного работника. Готлиб не требует никакого жалованья», — «Никакого? Это невероятно! — воскликнула удивленная помещица. — Тут что-то неладно! Муж, ты говоришь неправду!» — «Ну, успокойся же, милая, — ублажал ее помещик, — кое-что он таки требует, и я согласился на это в виду того, что это нам ничего не будет стоить и останется между нами». — «Между нами! — возразила жена. — Так, значит, мне-то надо знать, что это такое?» — «Видишь ли, по прошествии года Готлиб сам даст мне что-то»… — сказал помещик, заикаясь. — «Тебе! Что же это? Что может тебе дать сын твоего работника?» — спросила жена. — «Маленькую плюшку», — отвечал муж. — «Плюшку! Муж, ты немножко тронулся в уме! — закричала разгневанная жена. — Да здесь во всем округе и понятия не имеют, что такое плюшка; уж не сам ли твой мужик испечет ее?» — «О, таких плюшек везде найдется, — Готлиб ведь говорит о плюхе».