Разговоры с мёртвыми

Через год с небольшим после смерти моего отца брат повесился. У него были проблемы в семье, он пил и презирал себя за это. Пропивал получку, а потом жил в долг. Занимал, пропивал, с получки отдавал долги, а оставшееся снова пропивал. Засыпал зимой на снегу. Его раздевали, вытаскивали из карманов деньги. Помню, как было неприятно, когда рассказывали, что Пашка лежал возле «Гастронома».

Пожив с ним немного, женщины его покидали. Потому что пил. Или, может быть, пил, потому что покидали. Не знаю.

А вообще женщины его любили: он был высокий, красивый. Был.

Смерть не старуха с косой. Это отчаяние и безысходность.

У Арийских народов был обычай пускать труп на лодке или плоту по воде. Покойника при этом сжигали, и даже слово «новь», то есть могила, происходит от древнеитальянского «navis» – лодка или греческого «нао» – теку. В «новье глядеть» означало глядеть в могилу, быть на волосок от смерти. Сама форма гробов похожа на лодку.

Вода не символ жизни, а спутник прощальных церемоний. Харон у греков перевозил мертвецов через реку Стикс. По их погребальному обряду, покойному клали в рот мелкую монету для уплаты за перевоз. Славяне клали в рот несколько мелких монет на издержки в дальней дороге на тот свет, а к гробу привешивали кафтан покойника.

Кровь течёт по венам живого, а в чреслах мёртвого – вода. Ошибаются те, кто сравнивает жизнь с бурным потоком. Ливни преследуют похоронные церемонии, разливаются по обшивке мертвецких лодок, текут по лицам провожающих в последний путь.

Хоронили брата осенью, незадолго до его дня рождения. Умер он третьего ноября, день рождения – одиннадцатого.

Ему должно было исполниться тридцать лет, мне был двадцать один. Разница в возрасте у нас составляла девять лет, и с каждым годом она становится всё меньше. Сейчас мне двадцать шесть, а ему всё те же неполные тридцать. Сейчас у нас разница – четыре года, а через пять лет я стану старше моего старшего брата. Я постарею, а он навечно останется молодым.

В девяносто девятом я учился в Иркутске на последнем курсе университета. Однажды в шесть утра меня разбудил Андрюха:

– Вставай. Тебя.

Нехотя поднялся, спотыкаясь о стулья и кровати, доплёлся до телефонного аппарата, в полусне поднял трубку:

– Алло.

На той стороне провода тишина, щелчки и треск, а затем голос мамы:

– Саша, Павлик… – Снова тишина. – Паша…

Перед глазами поплыли обои, зеркало и тумбочка, телефонный треск волнами приливал и отливал, и накатывал вновь. По голосу мамы стало понятно, что брат умер.

Я никогда больше не буду смотреть вместе с ним комедии по телевизору и смеяться взахлёб. Никогда не буду заниматься с ним спортом, слушать музыку, говорить, мечтать.

– Умер?

– Да, – далёкий голос с того конца трубки.

– Как?

Моему брату двадцать девять лет. От чего он может умереть? Ни от чего. Только в автокатастрофе, только при пожаре, только от стихийных бедствий, только в пьяной драке. Тысяча и одна причина. И одна.

– Повесился.

Эсился, эсился, эсился… На том конце провода мама сжимает в руке телефонную трубку. (Лежит в гробу. Родные морщинки вокруг глаз.)

Эсился, эсился, эсился… Тишина.

Мой брат повесился.

Минули сутки с тех пор, как я, прощаясь, пожал ему руку. Последний раз.

Мама смотрит на меня закрытыми глазами из гроба. В них укор: я жив, а все мертвы.

Перед отъездом в Иркутск я помог Пашке переехать к нему домой. До этого он жил у нас, а Натаха – у своих родителей.

Брат цеплялся за семью до конца. Хотел обычного семейного счастья, но у него был порок – пьянство. И только любимая жена и ребёнок могли спасти его. Но не тут-то было.

Помню, Пашка жаловался: «Я бросил пить – в «Иегову» специально подался, – курить бросил, а Натаха, наоборот, начала и пить, и курить. Со всеми друзьями разошёлся, забыл даже, когда видел кого. У неё же толпы их появились. Я на работу – она шалман в хату тащит. Да ещё и всякую мразь. Мне здороваться с алкашнёй этой противно, а она домой её ведёт».

Однажды мы с Пашкой встретили одного из приятелей Натахи. От него пахло недельным перегаром, потасканная одежда висела на худом немытом теле. Пожав ему руку, брат долго вытирал пальцы о листья первого же тополя.

– Такую мразь Натаха ведёт домой.

Пока Пашка ходил в «Иегову», знакомые жены боялись его и обходили стороной. Но однажды он сорвался. Период веры продлился всего год.

В один из дней будильник поднял брата, а жены дома нет. И дочь надо вести в детский сад, и на работу опоздать нельзя.

Пашка отвёл Юлю в детсад, а вечером забрал. Жена так и не появилась. Не появилась и к ночи. И на следующий день, и днём позже.

Юля переехала к нам. Брат не успевал после детсада на рабочий автобус. Натаху искала милиция и не смогла найти, в морге её тоже не оказалась. А оказалась она в Иркутске с каким-то новым ухажёром. Вот тогда брательник и запил.

Вернулась через два месяца, чтобы оформить развод.

Переехала с Юлей к своим родителям, а брат ночевал у нас. Натаха постоянно звонила Пашке по телефону, но брат игнорировал её звонки. Честно говоря, я думал, их любовная история закончилась.

В сентябре я отправился учиться в Иркутск, а в последних числах октября появилась возможность ненадолго приехать домой.

К моему приезду Пашка с Натахой помирились. Первого числа я помог им перебраться в их общежитие, а второго сел на автобус в Иркутск. Петлю на шее брат затянул в ночь со второго на третье.

Новоиспечённая семья решила отпраздновать новоселье. От признаний в верности супруги быстро перешли к скандалу и драке.

В порыве отчаяния брат закричал:

– Да я повешусь пойду!

Стена уютного счастья, которую он собирал кирпичик за кирпичиком, снова рухнула. Позже оказалось, что Пашка уже два раза примерял петлю, а всем известно: в третий раз Бог забирает самоубийц к себе.

Наши предки утопленников и удавленников не хоронили на кладбищах. Было убеждение, что если где-нибудь похоронить утопленника или удавленника, за это весь край постигнет бедствие. На этом основании народ, взволнованный несчастьем, таким, как неурожай, мор или эпидемия, выгребал мертвецов из могил.

Натаха собрала в доме все верёвки и ремни и бросила их в окно, туда, где валялись к тому времени журналы из серии «Сторожевая башня» и «Пробудитесь!»

Дети чьих-то беспечных родителей, которые играли в столь поздний час на улице, позже рассказывали, как Натаха кричала Пашке: «Ну что, ты ещё не повесился?!»

Вот он и затянул петлю. Назло.

Брат поднимался по лестнице с ремнём, бельевой верёвкой и стопкой журналов, а его жена, дождавшись, когда он появится в конце коридора, высунулась в дверь и задала свой риторический вопрос.

На похоронах она играла роль безутешной вдовы. Упала на колени на могильный холм, гладила рукой фотографию надгробия, и было видно, что врёт.

На прощальной церемонии люди похожи на больших ворон, которые собрались вокруг гроба. Стоят и сжимают молчанием гигантские клювы. Наблюдают за теми, кто втыкают лопаты в холм около ямы и кидают землю в адскую пучину.

Можно бесконечно смотреть на огонь, воду и как закапывают мёртвого. Лопата за лопатой шаги в бездонную пропасть.

Жена брата играла роль безутешной вдовы, а Юля сидела на диване рядом с гробом и, скучая, болтала в воздухе ножками. Она не понимала, что произошло. Она всего лишь пятилетний ребёнок.

А перед сном она сказала:

– Я знаю, что папа умер. А когда вы его зароете, я пойду ночью и откопаю его.

Сразу после похорон Натаха с Юлей переехали в другой город.

Я разговариваю с мёртвыми. Я слышу их, и они слышат меня.

Родные морщинки на лице. Последняя связь с этим миром оборвалась, и я в полной пустоте. Я наг и оборван, стар и мёртв. Мёртв внутренне.

Глава 2

Смерть – это дерево,

Могучий дуб из легенды.

Корни этого дерева

пронизывают мировую тьму