(Не)реальный

Вале пришлось переехать к маме. В Бутово. В задрипанную хрущовку. Потому что как раз подошел срок платить за квартиру, а Ольховский — ткнул Вале в строчку договора, в котором были оговорены штрафы за травмы «вверенного на попечение ребенка» и разглашение «секретной информации», и расчет уменьшился в четыре раза, став крайне печальной суммой, которой не хватило на красивую Валину квартирку.

Проблема жизни с мамой для Вали заключалась даже не в том, что хрущовка у матери была однокомнатной, что спать приходилось на скособоченном диване, а выкидывать и покупать новый мать не разрешала — «побереги деньги, они тебе еще пригодятся». Проблема жизни с мамой заключалась в основном в самой маме, которая была твердо убеждена, что она в своем возрасте и после того как «поставила на ноги» двух дочерей — имеет право на личную жизнь и не обязана «кормить кобыл».

Сбережения таяли на глазах, Валя отнюдь не сразу сообразила, что стоило бы снизить уровень жизни. По-честному надеялась, что Ольховский одумается, перезвонит ей, вернет к себе на работу — а лучше явится к ней с цветами, потому что до него наконец-то дойдет. Нет, не перезванивал. Зато карму испортил так, что не брали даже в задрипанные шаурмячные.

За краткий срок Валя поняла, что придется отказаться и от фитнеса, и от маникюра. Просто, то, что хотелось — она отныне не могла себе позволить, а ходить куда попало — Валя не желала принципиально. Пришлось даже банальные траты пересмотреть и перейти на чертовы макароны. Валя вроде и не замечала пока радикальных изменений, но прямо ощущала — встанет в конце месяца на весы и будет хотеть ими проломить голову девке Ольховского. Потому что это все из-за неё, из-за неё было!

Ольховский… Чертова злопамятная сволочь. Ну, вот как так? Ведь у Вали почти получилось! Ведь все было хорошо. И подстилку свою Ольховский послал, но ведь надо же. Лиза развязала язык. Маленькая дрянь, а. Колхозница ей, видите ли, понравилась. Соплячка неблагодарная.

— Ну, что с работой? — Деловито поинтересовалась Зинаида Ильинична Калугина, когда Валя заявилась с собеседования домой. Мама торопилась в театр, мама вела активную светскую жизнь — она «могла себе позволить».

Вот у кого ни один мужик, на которого она нацеливалась, из цепких когтей не выпрыгивал. Правда и разводилась Зинаида Ильинична часто, и квартирка у неё была так себе, но её все устраивало — а если не устраивало Валю, то её здесь никто не держал. Так мама всегда и напоминала.

— Они перезвонят, — хмуро буркнула Валя, прекрасно зная, что это для её матери не убедительный аргумент. Для неё вообще не существовало убедительных аргументов. Впрочем, о том, что Валя умудрилась попасть в немилость Ольховского — она матери не сказала. Не дай-то бог…

— Долго еще на моей шее сидеть будешь? — Раздраженно поинтересовалась мать. — Тебе уже тридцать, деточка, а ты все еще никак не можешь на ноги встать, ох, был бы жив Степа — со стыда бы сгорел за такую дочь. Ну, хоть Олечку я нормальной вырастила, а не иждевенкой…

Валя скривилась. Ну, начало-о-ось. Олечка. Младшая сестрица, в каждой Валиной проблеме — один вечный пример того, как надо «правильно жить». И сама-то в универ поступила, и выпустилась, и в фирму устроилась без протекции, и вышла замуж за какого-то менеджера среднего звена, и теперь вместе с ним платила ипотечку за квартирку. И видела Валя ту Олечку — ни тебе подтянутой фигуры, ни маникюра. Сестрица выглядела как ломовая лошадь, и её почему-то Вале ставили в пример. Будто вот на это следовало равняться. Роди Олечка мамочке внучочка — поди тут же перестала бы быть любимой доченькой, села бы в декрет на зарплату своего менеджеришки, поди по-другому бы запела. И наверняка материнской «светской жизни» пришелся бы кирдык, чего Валя внутренне очень хотела.

Валя дождалась пока мама уйдет. Потому что вообще мать наверняка бы разоралась на происходящее. Мол, у Вали тут нет ни денег, ни работы, а она краску для волос покупает, деньги тратит и в ванной пачкает. И плевать, что краска была самая дешевая, черная. Вале было даже плевать, как эта краска ей волосы испортит. Плевать. Сейчас уже плевать, когда планы по устройству успешной личной жизни пошли псу под хвост. Главное, чтоб изменения были радикальные.

Они и были радикальные.

Вместо ярких платьев — темная майка, серые джинсы и дешевенькие кроссовки. Никаких толстовок. Валя вообще замечала, что всегда наиболее подозрительно относится к людям в толстовках с надвинутым на голову капюшоном. И не раз узнавала в подобных своих одноклассниц. Нет, нужно, чтобы не обращали внимания, а не с подозрением смотрели.

А еще нужно не вызывать никаких ассоциаций с самой собой. По пути к метро Валя забежала в первую попавшуюся парикмахерскую с надписью «Стрижка за триста рублей» и обкарнала себе волосы под пикси. Нацепила на нос солнцезащитные очки в поллица, намазала губы стариковской ядреной помадой, и вуаля — теперь её и старый знакомый с трех метров бы не узнал. Ну, по крайней мере, Вале так казалось. Ну как её узнаешь-то? Она же всегда была милая, женственная, стильная, а тут — чухонка обыкновенная, жизнью загнанная. То, что и было надо для Валиного плана.

Судя по всему — помириться с деревенщиной Ольховский успел, а вот снять свое «инкогнито» — нет. Потому что водила его по-прежнему у того же дома оставлял машину. Да, у Ольховского, даже в его «секретном режиме», был и водитель, и повар, и личная уборщица. Просто они не были постоянно в доме, они приходили, делали свои дела и уходили. Что иронично, колхозница не замечала. Может, она думала, что пыль у Ольховского в квартире сама упархивает? А может, Алена просто была без мозгов…

Новую няню Лизы Валя, к счастью, не знала, но без проблем опознала по ребенку. Нянька явно была новенькой, потому что «старенькую» Валя знала и близко бы к ней не подошла. Та бы её Ольховскому мигом бы сдала. Новенькая же девица была нервная, суетливая, никаким психологическим образованием там и не пахло. Вот её пункты про «травмы подопечной» и размер штрафа за них явно очень впечатлили, потому что она напугано охала, когда Лиза куда-то залезала, и тревожно голосила всякий раз, когда дочь Ольховского куда-то укатывала на самокате.

— У вас милая дочь. — Произнесла Валя, когда Лиза в который раз зависла в дальнем конце игрового спортивного комплекса. — Подвижная.

— Это не моя. — Торопливо отозвалась новая нянька, вытягивая шею, и выглядывая Лизу, повисшую на веревочной паутине. — Это хозяина.

— А хозяин что, не женат? — Деланно удивилась Валя. В деле разведки следовало всегда пользоваться моментом, когда человек был в запаре. И задавать нужные вопросы.

— Нет, но как раз собрался, — бросила девица и рванулась снимать Лизу. А Валя ухмыльнулась и зашагала в самый угол двора. Не то чтобы она думала, что Лиза её узнает, но все же могла. Поэтому от неё стоило держаться подальше.

Значит, все-таки собрался жениться на деревенской выскочке… Валя присела на лавочку, вытащила из кармана пачку сигарет с зажигалкой, не без наслаждения затянулась. В горле запершило, не курила Валя, пожалуй, со студенческих лет, и сейчас сигаретная горечь во рту пришлась в тон внутреннему раздражению.

Значит… Собрался жениться… Серьезно…

Если в курсе даже нянька — значит, кипешь Ольховский начал сильный, значит — вовсю готовится.

Почему? Откуда вообще вылезла эта наглая девка? Что за магией такой она обладала, что шутя приручила и мужика, и его дочь, которых сама Валя обхаживала два года.

На самом деле, Валя приходила к этому дому уже не в первый раз. Ходила уже неделю, часто — перед собеседованиями, когда было нечем заняться, и после них. Забивалась в угол двора, пряталась за кустами и деревьями и наблюдала. С ненавистью наблюдала, как выходит из машины сам Ольховский, как сверкает своей чертовой улыбкой и говорит по телефону. С ней говорит, это было очевидно, потому что только с ней он говорил так, что улыбка с его губ не сходила в принципе. Как-то краем уха Вале удалось зацепить обрывок фразы: «Ну, когда ты уже приедешь…» — и в эти минуты она от бессильной ярости ужасно хотела заорать.