(Не)реальный

Нютка обожала разрисовку аквагримом когда-то. Для неё какая-нибудь разноцветная фигулина на лице была даже лучше, чем большая бандура сахарной ваты. Причем у Нюты этот бзик был аж до шестнадцати лет, и не было хуже выходного дня, в который Нюте не дали разрисовать себе лицо. Мать даже в свое время выдавала на аквагрим по выходным определенную сумму, которую Аленка благополучно зажимала себе — потому что умела смотреть ролики на ютьюбе и кисточкой владела не хуже.

К идее разрисовать лицо Лиза отнеслась сначала настороженно, а потом расцвела улыбкой — как только Аленка предложила Лизе сделать «боевую раскраску» взаимно.

— Я думал, ты только пишешь классно… — задумчиво произнес Макс, когда Аленка, улыбаясь, рисовала на подставленном солнечным лучам и кисточке Лизином личике кошачью мордочку.

— Я все делаю классно, Ольховский, — невозмутимо усмехнулась Аленка и прямо глянула на него. Абсолютно не удивилась, когда на лице Макса расцвела плутовская улыбка.

— Не согласен? — Аленка чуть сощурилась.

— Согласен, согласен, — Макс задрал ладони к небу, будто сдаваясь.

— Я так не смогу, — протянула Лиза, разглядывая собственный «макияж», а потом, дурачась, мяукнула. Кажется — помогло.

— Ну, нарисуй хоть пару бабочек, как сможешь, — улыбнулась Аленка. — И ты же хорошо рисуешь, Лизочек, джинсы мои вспомни.

— Ты — гений, Сан, ты в курсе? — восхищенно поинтересовался Макс, наблюдая за дочерью, которая теперь носилась вокруг фонтана с отчаянным мявом и пугала голубей.

— Ну так, слегка, — Аленка тоже была довольна результатом. Личико Лизы просветлело. Ну, хоть не без толку тут Аленка обреталась… Точнее, не только для того, чтобы доставить самолюбию Макса.

Ольховскому явно не хотелось, чтобы Аленка заморачивалась. Чего хотелось Максу — Аленка, честно говоря, не очень и понимала, но он делал все, чтобы ей думалось только о сексе. И незаметно тискал за задницу во время ходьбы, и в той же кафешке, пользуясь тем, что Лиза сидела напротив и лопала свой ужин, под юбку залезал, почти добираясь своей широкой ладонью до самой «горячей точки» на Аленкином теле. В какой-то момент он даже пригласил Аленку на танец — у тех фонтанов вовсю надрывались скрипачи и играли что-то классическое.

Аленка согласилась — прекрасно понимая, чего он хочет. Ведь во время раскраски Лизы Аленка сидела и почти не двигалась. Возбуждение хоть и одолевало, ломило своим жаром виски, но слегка схлынуло. А Максу явно было нечем заняться, пока Лиза наворачивала вокруг фонтанов круги, вовсю отыгрывая бешеную кошку. Вот он и донимал Аленку. «Настраивал» её на нужный для себя лад.

— Я тебя уже хочу сожрать, мастер, — шепнула ему Аленка. Медленный танец, когда бедра были так близко друг к другу, и всякий «шаг назад» заставлял задеть выступ на шарике и без того горящей кожей лона — а у Аленки перед глазами от желания плыли черные точки. Но нужно было держаться, нужно было дождаться, пока Лиза ляжет спать, и вот после этого только… Господи, да это же чертова вечность…

— Может, я того и хочу, солнечная, — улыбаясь, отозвался Макс, косясь в сторону Лизы, — может, мне не хватает ощущения, что я тебе нужен.

Вот от этого заявления у Аленки аж рот открылся.

Честно говоря, он офигел, правда. Она же вчера, именно вчера созналась ему, что в него же влюблена. А сегодня ему не хватает?

Если ему не хватало — то Аленка ему додала сполна. Как только он уложил Лизу, как только с вальяжной, возмутительной неторопливостью зашел в спальню. Вот тогда Аленка и прихватила его за пряжку на ремне и пихнула на кровать. Все, что успел Макс, — это защелкнуть замок на входной двери.

Нахлобучивать его было легко. Даже на раздевание было плевать, Аленка всего лишь стащила с себя трусы, спустила с Макса джинсы и, недолго думая, уселась сверху. Возиться было ни к чему, Макс был уже готов, причем стояк у него был настолько каменный, что, кажется, готов Макс был уже очень давно. А саму Аленку и настраивать не надо было — у неё уже не первый час трусики можно было выжимать. И в первый же миг, когда она насадилась на член Макса, — чуть не кончила, до того острые были ощущения.

Ему… Ему не хватало. Раздери его кошмар, ему не хватало. А Аленке? Ей хватало? Она настолько измучилась, выискивая в его поведении симптомы приязни, что сама себе казалась чокнутой. Но ведь мало же. Мало, если она ему просто нравится. Сейчас уже было мало, ужасно. Аленка смертельно не хотела от него уезжать, и чем дальше — тем сильнее это осознавала. Особенно сегодня, после столкновения с прошлым. Аленке не хотелось отпускать от себя свою личную сказку, вот только что-то принц не спешил утверждать за ней статус своей принцессы. А хотелось — ужасно хотелось.

И сейчас, выбивая из его груди глухие тихие стоны одними лишь яростными движениями бедер, Аленке хотелось перестать сомневаться. Хотелось считать, что ему она нужна гораздо сильнее, чем думает. Ну а еще хотелось, чтобы кровать нахрен разлетелась в щепки от её, Аленкиного, напора.

Макс, Макс, Макс.

Ничего вслух, все стоны бьются в мозгу, не вырываясь изо рта, чтобы не разбудить Лизу.

Сегодняшний счет: один-один, но Макс явно не успокоился, не хочет давать Аленке уснуть, нет — целует так жадно, что язык его порой кажется слишком длинным, потому что ну не должно же его хватать, чтобы доставать до горла. А хватает.

И все это жадно, голодно, но почти без слов. Которых сейчас ужасно не хватает.

Скажи, чеширское чудовище, скажи, что Аленка тебе нужна. Потому что сейчас, кажется, — ты об этом молчишь, но ведь «кажется» не равно «так и есть». Сладких слов, красивых слов было сказано много. Но таких, чтобы делали картину ясной, — не было.

Осталась неделя. Всего неделя. И оставив позади одну неделю с ним, уже ясно — этого слишком мало. И всей жизни-то мало. И как удержать в руках этот сладкий мираж, который того и гляди растает, возвращая в холодную реальную жизнь.

— Ох, Сан…

Темные ночи тем и хороши, что слепят чувства. И всю эту гулкую тоску, поднявшуюся в сердце, темнота заставляет отступить, замолчать, утихнуть… Ну, ладно, эта победа не только темноты, еще раскаленные пальцев, голодных губ, уже побывавших всюду — куда Макс смог добраться, — и шелковой ленты, которую он все-таки выудил из своей «волшебной тумбочки», в которой явно много всего секретного хранится. Шарик Макс, кстати, тоже вытащил из этой тумбочки. Из ящичка, запирающегося на ключ. Лента — из ящичка ниже. Типа есть разделение в игрушках, на «невинное» и «не очень»?

И вот она — широкая шелковая лента, в темноте даже не разобрать, какого она цвета. И ничего сейчас на Аленке не было — только эта лента.

Шелковая лента на глазах — в два слоя, чтобы точно ничего не было видно.

Шелковая лента на шее — как тонкий едва ощутимый ошейник. Да-да, Макс, твоя, можешь даже не сомневаться.

Шелковая лента на запястьях над головой. Сколько там витков, Аленка даже не считала. Максу виднее. Связано крепко, туго, так, что запястья практически и не сдвинешь, до того туго их обхватывает в свои объятия гладкая ткань.

Шелковая лента на щиколотках, пятки пришлось пододвигать практически к самым бедрам, иначе ноги бы раздвинуть не получилось. Бедра напряжены, на них лежат ладони Макса, раздвигая ноги Аленки чуть сильнее, чем ей было привычно, добавляя происходящему легкой перчинки.

У веревки — или ленты, разницы нет, суть та же — обнаружилось удивительное свойство. Магическое просто. Когда на тело, на вытянутые запястья, на плечи и грудь ложится петлями обвязка, — кажется, что всякий узелок на ленте развязывает внутренний узелок в голове. И все теряет значимость — вся наносная ванильная глупость, все банальные житейские проблемы, типа вечно растрепанных волос или пары лишних килограммов — есть лишь мужчина, которому ты добровольно сдалась в этот сладкий плен. Он тебя уже принял, сейчас. Он хочет тебя — сейчас. Слышишь, шепчет тебе об этом? Скользит по твоему телу пальцами, и, кажется, эти пальцы дрожат.