Страница 18 из 19
Провожали меня офицеры отряда. Попрощавшись с ними, я зашёл к помощнику капитана по пассажирским перевозкам и по своему литеру на бесплатный проезд получил каюту 1-го класса. Он предложил мне каюту люкс, но у меня оставалось уже не много денег, и я, поняв, чем вызвано его предложение, отказался. Было часов 9 вечера. Спать было ещё рано, и я стоял на палубе. Меня удивило, что пассажиров было всего десять человек. Отход судна почему-то откладывался. Около полуночи на причал стали прибывать грузовые машины с людьми в ватниках. Это были бывшие заключённые, получившие свободу, но отработавшие несколько карантинных лет, чтобы получить разрешение выезда на материк. Всё это время, пока они работали вольнонаёмными, основная часть их заработка шла на сберкнижки, и только теперь, выезжая на материк, они стали богачами. Машины всё прибывали и прибывали, доставляя всё новые партии этих людей. Никто из них не собирался платить за каюты, и они постепенно заполнили все переходы и вестибюли на этом туристическом судне. По словам помощника капитана, все они были уголовниками, политических среди них не было. Увидев, что они располагаются такой плотной массой, что нет даже возможности пройти в туалет, не наступив на кого-нибудь, я внёс доплату и перебрался в каюту люкс, где были все удобства. Закончилась посадка этих людей, и началась погрузка ценной оловянной руды в нумерованных мешочках. Солдаты выстроились в цепочку, передавали их из рук в руки. Я не дожидался конца погрузки и ушёл спать. Засыпая, слушал, как «Русь» отошла от причала. Утром следующего дня пошёл позавтракать в ресторан и с трудом нашёл себе место. У дверей ресторана стояла большая очередь, но я был в форме, и очередь расступилась, когда я подошёл. В ресторане было очень шумно, на столах стояло много бутылок спирта и шампанского. Других алкогольных напитков на Дальний Восток тогда не завозили. Многие были уже крепко выпившими. Официантки, пользуясь случаем, получали крупные чаевые и обсчитывали пьяных. В воздухе висел мат. Я посидел несколько минут и ушёл. Договорился со старпомом, что буду питаться в кают-компании. Верхняя палуба вся была заполнена освобождёнными: одни, сидя на корточках, играли в карты, другие лёжа грелись на солнце.
Вдруг поднялся какой-то шум. Я оглянулся и увидел, что капитан на мостике даёт какие-то срочные распоряжения, а спустя несколько минут мимо меня пронесли на носилках убитого. И опять было тихо, как будто ничего не произошло. Я решил уйти на мостик, охранявшийся матросом с оружием. По пути я столкнулся с молодым парнем, который попросил взять его подсобником на камбуз, потому что пахан отобрал у него все деньги и он ходит голодным. Мне удалось ему помочь. К тому времени, когда мы прибыли в Находку, на судне было уже 6 или 7 убитых. Капитан по радиотрансляции предупредил пассажиров, чтобы не выходили из кают до окончания выхода всех лагерников. Бывшие лагерники столпились на причале, окружённые охраной. Сойдя с трапа, я, зная, что мой поезд во Владивосток уходит ещё через несколько часов, решил остаться на причале и посмотреть, что будет дальше с освобождёнными. Подошли «чёрные вороны» (закрытые машины МВД), и несколько человек, видимо, причастных к убийствам, увезли… На следующий день я уехал в столицу поездом Владивосток – Москва».
А Валерии Александровне пришлось дожидаться своего поезда одиннадцать дней, о чём она написала в своём очередном письме Евгению:
«Во Владивостоке в гостинице Дальстроя мы прожили 11 дней в ожидании поезда (откуда я послала тебе 2 письма) – я с детьми помещалась на одной койке (в комнате было ещё 6 человек), а потом Алексея уложили на стол. Там так измучились, что только мечтали сесть на поезд, но билетов на пассажирский поезд не достать было, т. ч. я решила уехать хоть в теплушке. К счастью, ко мне примкнул один пожилой человек, который уговорил меня ехать в теплушке, и пожалуй, это было лучше, т. к. в вагонах творилось что-то жуткое, а мы хоть могли спать. Ехали 25 суток, дети себя чувствовали неплохо. А Алик захворал ангиной, но я быстро справилась с его болезнью, т. к. у меня были нужные медикаменты. Не раздевались мы за всё это время и были похожи на чертей – так черны и грязны. Помещались всё время на верхних нарах. Лялька ни разу с них так и не сходила. Питание наше кончилось во Владивостоке, так что перед посадкой в теплушку пришлось покупать продукты.
…В пути пришлось менять часть своих и детских вещей на хлеб и продукты. Ели дети в дороге так, что мне было их не удовлетворить. Хлеб такой порой был (чёрный и с всякой примесью), что я не могла его есть, а ребята, что называется, лопали вовсю. В Москву приехали, и началось мытарство, т. к. наш состав не приняли вокзалы московские, а оставили на окружной дороге, и мы 2 суток мучились в бараке железнодорожном, а потом я устроилась с детьми в детской комнате на Ярославском вокзале, и 8 января я уехала в Буй. Попутчик мой довёз нас до самого Буя, т. к. он сдавал свой багаж вместе с моим и думал его взять здесь и уехать в Саратов (но багажа ни его, ни моего до сих пор нет), он пробыл 2 суток здесь и уехал, т. к. ему сказали, что скоро багажа ждать нечего. Мне повезло в этом отношении, и если бы не его участие, с детьми было бы очень тяжело, и я не знаю, как бы я одна справилась со всем, так что свет не без добрых людей…»
Высшее образование
У человека есть одно замечательное свойство: если приходится всё начинать сначала, он не отчаивается и не теряет мужества, ибо он знает, что это очень важно, что это стоит усилий.
После пяти лет со дня освобождения, в 1944 году, Евгений Иванович стал ходатайствовать о снятии судимости, которая очень мешала в жизни: то ему не раз отказывали в назначении на вышестоящую должность, то его фамилию вычёркивали из списков на премию за им же сделанный удачный проект; да и в простых жизненных ситуациях нарочно подчёркивалось, что он – бывший зэк. Такое к себе отношение со стороны Дальстроя в письмах к матери он называл «свинским». Не включили его и в список на соискание Сталинской премии, хотя в основу представления были положены его изобретения.
Конечно, это был не единственный случай. Система того времени была мстительной по отношению к талантливому, творческому человеку, прошедшему лагеря ГУЛАГа, его долго будет преследовать зэковское прошлое, да и после реабилитации практически ничего не изменится.
«Евгений Иванович» – так обращались к Богданову коллеги – уже не представлялся при знакомстве «зэка номер такой-то», но прошлое не забывалось.
Кошмары о годах, проведённых в лагерях, мучили Евгения Ивановича до конца дней. По крайней мере, два-три раза в месяц он просыпался в холодном поту после увиденных во сне явлений, связанных с лагерями. То ему снилось, что в него стреляет конвойный, то он бредёт по тундре, убежав из зоны… Особенно часто ему снились сны, будто бы он был в тюрьме на Шпалерке и в темноте на него надвигается урка Вонючка с заточкой в правой руке. В этом месте Евгений всегда просыпался.
Он знал философское определение сна: «Сон – это небывалое сочетание бывалых впечатлений». Но от этого знания кошмары не прекращались. Татьяна спала очень чутко и каким-то шестым чувством угадывала, что Евгений сейчас проснётся после увиденного очередного кошмарного сна. Она ласково гладила его по руке и шептала:
– Всё хорошо, Женечка, всё хорошо, всё прошло, спи, дорогой.
Но спать Евгений после этого уже не мог…
Татьяна никогда не расспрашивала мужа о временах, проведённых в лагерях, да и он особо не откровенничал, пытаясь забыть то проклятое время.
…Мать Евгения, Валерия Александровна, в семейных беседах за чашкой чая нередко сводила разговоры к тому, что Евгению нужно ходатайствовать о снятии судимости. Евгений и сам это прекрасно понимал, однако первое его ходатайство особым совещанием НКВД не было удовлетворено и в снятии судимости было отказано.