Дружинник

Борис Вениаминович остановил сражение и устроил мне выволочку. Судя по его словам, я дрался хуже, чем десятилетний ребёнок, который меня прибил бы деревянной палкой. Затем наставник снова заставил отрабатывать основные стойки и удары. Я смиренно принял разнос: сам прекрасно понимал, что в мероприятии, в котором предстоит участвовать, придётся столкнуться с гораздо более умелыми и опытными бойцами.

Когда вечером уставший и вымотанный я доплёлся до флигеля, Таню опять там не нашёл. Со стороны пруда шла группа девушек-служанок. Увидев меня, они захихикали меж собой и принялись строить мне глазки. Не обращая внимание на ужимки, я спросил, не видел ли кто Татьяну.

— А она у озера осталась, — сказала одна. — Там что-то случилось. Ребята позвали помочь. Кто-то поранился.

— Какие ребята?

— Так из ваших же.

— Давно?

— Да только что.

У меня внутри всё похолодело. Я ринулся к пруду.

Недалеко от флигеля имелся спуск к воде. Тут летом прислуга часто стирала бельё. Но сейчас на берегу никого не было. Я огляделся по сторонам и пошёл вдоль воды, прислушиваясь и вглядываясь в заросли.

И тут — голоса. Далеко, еле слышные, из прибрежный рощицы. Не чуя ног, я помчался в ту сторону. Когда подбежал ближе, услышал, о чём говорят.

— А ну иди сюда, чего ж ты такая упёртая, — послышался знакомый голос.

— Оставь меня, скотина! — это был голос Тани, я тут же узнал её.

— Ты, шалава, кого из себя строишь? На кого пасть разинула?

— Отпусти! — крикнула девушка, а потом, судя по звуку, ей заткнули рот.

Это безлюдное место находилось в удалении от центральных аллей. Сюда редко кто забредал, особенно в вечернее время, когда большинство обитателей поместья уже готовились ко сну.

Под сенью крон стояли пятеро парней. Одного я узнал сразу. Это был Фома. Он держал Таню, зажимая ей рот, чтобы та не кричала. Остальных четверых я тоже видел на трапезах и общих занятиях — «курсанты». Все — в одинаковых серых сюртуках, здоровые и крепкие, как на подбор. В дружинники дохляков не готовили.

При моём появлении все пятеро устремили на меня взгляд.

— Ты, мразь, отпусти её! — процедил я; меня распирало от ярости.

Фома отшвырнул Таню в сторону и двинулся на меня:

— Что, защитник, тебе тоже отвесить?

Другие тоже пошли ко мне, но Фома остановил их:

— Сам разберусь.

Я принял стойку. Энергию не вызывал. С радостью бы поломал гадам все кости, но нельзя. Если кто-то из них помрёт, проблем не оберёшься.

Фома налетел на меня принялся сыпать удары. Три я отбил. Потом удар ногой — я поставил голень, и проведя в голову двоечку, от которой противник закрылся, я нанёс хук в челюсть, и коленом саданул в грудь. Фома оказался на земле. Тогда остальные четверо ринулись на меня.

Нырнув от летящего в голову кулака, я саданул первого в печень и в ухо, а потом на развороте локтем двинул второго в нос. Третий парень блокировал мой удар ноги, и сам провёл боковой ногой, но я сделал захват, ударил локтем в бедро, и оттолкнул на четвёртого. Они оба завалились на землю, но первые двое уже оклемались и снова вступили в драку.

Ногой в грудь я остановил одного, и поставив блок, нанёс удар локтем другому. Удар заблокировали, но левым локтем я двинул снизу вверх в челюсть. Парень пошатнулся, и я с вертушки отправил его в нокаут.

Меня схватили сзади. Резким движение головы я расквасил нос нападавшему — нападавший ослабил хватку. Двинув пару раз локтём, я вывернулся, вошёл в клинч и несколько раз пробил коленом по рёбрам. Четвёртый хромал, но сдаваться не собирался. Он тоже напал сзади.

Я поразился тому, с каким упорством парни лезли в драку. Они получали травмы, но продолжали биться, как ни в чём не бывало. Именно так и воспитывали будущих дружинников: идти до конца, невзирая на боль, не сдаваться, даже если силы на исходе.

Я нанёс удар ногой назад, оттолкнув парня, а затем коленом в голову опрокинул того, которого держал. Четвёртый устоял и снова атаковал, но я, отбив пару его хуков, двинул обоими кулаками в корпус, а потом — локтем сверху вниз в основание шеи и в голову, отправив отрока в нокаут.

Тут мне прилетел удар ногой по рёбрам, я обернулся и еле успел нырнуть от кулака, нацеленного мне в лицо. Передо мной стоял Фома. Следующий удар в корпус сбил меня с ног. Фома хотел меня добить, но я с перекатом поднялся, и заблокировав его руку, двинул ему в челюсть локтём. Парень отступил на шаг, но не упал, снова попёр на меня, нанося удары руками и ногами. Я ставил блоки, уклонялся и бил в обратку. Несколько моих ударов не прошло, но одним я всё же достал ему до головы, а когда Фома попытался провести контратаку, я захватил его руку и с локтя пробил в плечо. Раздался лёгкий хруст, и Фома захрипел от боли сквозь стиснутые зубы. Следующим ударом в челюсть я отправил несостоявшегося насильника на землю, а потом, пнув несколько раз, забрался на него и начал мутузить, вымещая скопившуюся злобу. Бил, пока парень не потерял сознание.

— Хватит! Оставь! — донёсся до меня голос Тани сквозь пелену затмившей мой разум ярости.

Остановился. Фома валялся подо мной без чувств, с окровавленой физиономией. Я поднялся, пытаясь отдышаться и утирая рукавом пот с лица. Руки и рёбра болели, кулаки были в крови. Остальные четверо парней лежали на земле, кто-то — без сознания, кто-то — уже приходя в себя.

Таня сидела под деревом, ворот её платья был порван. В глазах — ужас и недоумение.

Я подобрал свой котелок, который свалился во время драки, подошёл к ней, присел рядом.

— Всё в порядке? — спросил я спокойно. — Ты не пострадала?

Таня только головой покачала, а потом разрыдалась, я обнял её и прижал к себе, гладя по волосам.

— Всё хорошо, — тихо произнёс я. — Тебя больше никто не обидит. Я тут, с тобой.

Парни оклемались и поковыляли прочь, потирая ушибы. Фома тоже поднялся. Он сидел на земле, стиснув зубы, и держался за повреждённую руку.

Но оставлять их в покое я не собирался. Хотел призвать к ответу по всей строгости местных обычаев. Их следовало наказать официально, чтобы и им неповадно было впредь, и другие знали, какие последствия влекут подобные поступки. И я намеревался добиться своего.

— Поднимайся, — приказал я Фоме. — Пойдёшь со мной к наставнику.

— Падла, ты мне руку сломал, — прохрипел он, сплёвывая кровь. — Тебе хана, ублюдок. Знаешь, кто мой батюшка?

— Знаю, знаю, — сказал я. — Двигай давай, пока вторую не сломал, насильник недоделанный.

Я прекрасно знал, что отец у него — один из десятников, но почему-то это меня вовсе не пугало. Единственное, о чём я беспокоился — это о безопасности Тани. А что со мной будет… А что будет? Я чувствовал за собой правоту: пресёк преступление, защитил девушку. А этих надо пинками воспитывать. Дружинники будущие, блин. Наберут по объявлению.

Таню я сопроводил до флигеля, а Фому отвёл к порогу жилища Матвея Александровича. Наш младший наставник в это время обычно уже был у себя, в двухэтажном домике на территории крепости.

Увидев нас, Матвей Александрович нахмурился.

— Что случилось? — строго спросил он.

— Вот этот с дружками пытался девушку изнасиловать, — сказал я. — Требую суда.

— Это правда? — обратился Матвей Александрович к Фоме.

— Нет. Врёт всё. Он сам на нас напал. Сломал мне руку, — не моргнув глазом, соврал парень.

— Так, — наставник выглядел очень недовольным. — В мой кабинет быстро!

Через час я и пятеро виновников инцидента стояли в кабинете перед Матвеем Александровичем, который расположился за столом и, постукивая пальцами своей механической руки, испытывающе глядел на нас. Борис Вениаминович тоже был здесь. Заложив руки за спину, он расхаживал по комнате с крайне недовольным видом и время от времени бросал на меня гневный взгляд.

Фоме досталось больше всего. У него оказалась сломана рука в локтевом суставе, но наш штатный врач зафиксировал её на первое время. Лицо же у парня распухло так, что и узнать было трудно. Для врачевателя вылечить такие травмы — раз плюнуть, но кажется, папаше Фомы придётся раскошелиться, чтоб подлатать нерадивого сынка.