Страница 2 из 8
– Да-а-а, уж, – задумчиво протянул Денисов, неторопливо застегивая пуговицы на белом форменном халате, – всего двадцать три года. Кошмар! Не иначе, здесь какая-то аномальная зона, Вермутский треугольник: столько алкогольных и наркотических психозов в одном месте сразу еще не видал. На каждом дежурстве!
– Так, а чему удивляться. – Сергей Фомич нахмурился и посмотрел в окно, где едва забрезжил рассвет, а вместе с ним стали проступать очертания поросших лесом сопок, обступивших со всех сторон больницу. – Здесь же дачное изобилие, сплошь питерские фазенды. А чего еще на даче зимой делать? Или бухать, или колоться!
– Я думал, что на дачах отдыхают.
– Ага, отдыхают они! Это раньше, в старое время, отдыхали. Так сказать, культурно и с пользой проводили время! А сейчас…. А, чего говорить. – Он устало махнул рукой и отвернулся от окна. – Как говорится: «Курить мы будем, но пить не бросим!». Ладно, давай, хорошего дежурства.
Проводив Сергея Фомича до дверей ординаторской, Денисов взял со стола истории болезни поступивших за сутки пациентов и, скоренько пролистав их, отправился на обход отделения. Собственно говоря, его должность ответственного хирурга была несколько завышена. Ведь в бригаде всего два хирурга: он, да Виталик Березов, что сейчас корпел в приемном покое, принимая поток страждущих. Один хирург в приемном покое, другой обходит отделение, реанимацию, смотрит поступивших пациентов. При необходимости оперирует. Такое вот, вкратце, разделение труда.
С одной стороны, все просто, а с другой – это как посмотреть. Больше всего не любил Денисов то время, когда на отделение начинали впускать многочисленных родственников больных и пострадавших. СУР – так про себя он именовал эти злосчастные часы: синдром участливого родственника.
С 11–00 до 19–00 в выходные и праздничные дни на отделение пропускали практически всех желающих. Достаточно лишь назваться близким того или иного больного, находящегося на тот момент в хирургии или травматологии, и тебя тут же пропустят добродушные охранники. И вот вся эта публика, прямо в верхней одежде (гардероб не работает), нацепив (и то не всегда) на ноги бахилы, с тяжелыми сумарями, под завязку забитыми едой и питьем (зачастую весьма не безобидным), с шумом поднимается на этаж. И вскоре уже начинают выискивать дежурного врача. Не важно, сколько лежит их родич – пять минут, или пять дней. Все вопросы, угрозы и пожелания немедленно адресуются дежурному хирургу, вся вина которого лишь в том, что он в данный момент один врач на отделении.
– Послушайте, – устало разводит руками Денисов, заранее зная ответ, – ну почему бы вам не поинтересоваться состоянием своей мамы (тети, дяди, брата, свата) у лечащего врача, или заведующего отделения, тем более, что она (он) лежит тут уже пять (семь) дней?
– Но их же сегодня нет, а вы есть!
– Да, но они же поступили не в мое дежурство, а в будний день, когда все врачи были на местах.
– Но, мы не могли тогда приехать! Мы, знаете ли, на работе (учебе, черт его знает, где еще)! Вам что, трудно посмотреть их историю болезни, да?
Спорить, а уж тем более ругаться в таких случаях себе дороже. На этаже расположено сразу два отделения: хирургическое на пятьдесят пять коек и травматологическое на тридцать. Всего, выходит восемьдесят пять. Зачастую отделения переполнены: вход идут приставные кровати и топчаны. Сегодня, кстати, на двух отделениях уже находится девяносто человек. Врачи-травматологи, по непонятной причине, никогда здесь не дежурят. Их роль выполняют дежурные хирурги: принимают пострадавших и наблюдают пациентов на травматологическом отделении и, если есть, то еще и в реанимации.
Всех пациентов нужно Денисову обойти и осмотреть. Простая арифметика: если, хотя бы поверхностно, заняться изучением истории болезни по диагонали и кратким опросом-осмотром ее хозяина, то придется затратить самое малое минут десять. И то, если по минимуму. Итого на все про все уйдет порядка девятисот минут, или пятнадцать часов из двадцати четырех отведенных для дежурства. И это при учете, что никто не будет отвлекать и не придется никого оперировать. Странно, но отчего-то никому из родственников такой расклад в голову никак не придет.
Разумеется, Денисову не нужно тщательно вникать во все истории болезни и скрупулезно осматривать подряд всех пациентов на трех отделениях (в реанимации, самые тяжелые). Для этого существуют лечащие врачи, у которых, к слову сказать, по нормативу определено 12 человек на ставку. Ответственный же дежурный хирург уделяет внимание тем, кого оставили под наблюдением дежурные врачи предыдущих смен, лечащие врачи, кто поступил накануне и… кто пожалуется во время обхода.
Еще одна проблема – это перевязки в выходные и праздничные дни. Послеоперационные пациенты, безусловно, нуждаются в перевязках. В будни ими занимается специально выделенная перевязочная медсестра. В остальные дни, из-за острейшего кадрового дефицита, перевязки осуществляет дежурная операционная медсестра. Которой, помимо своей основной работы в операционной, еще «навесили» перевязки на отделениях, в реанимации и приемном покое. Да, там тоже развернута малая операционная, где хирург приемного покоя творит добро. Зачастую в гордом одиночестве, так как операционная медсестра не может разорваться на несколько частей. Ставка перевязочной медсестры приемного покоя в природе существует. Однако, на столь смехотворную зарплату желающих помочь дежурному хирургу пока не нашлось.
С присущим ему энтузиазмом отправившись на утренний обход, Денисов, традиционно, начал с первой палаты. Умело лавируя между плотными рядами кроватей, заправленными хоть и с дырками, но чистым бельем, он опытным взглядом безошибочно определял, кому конкретно нужна его помощь и перевязки. Местами, чтоб осмотреть пациентов, приходилось включать прикроватные ночники. Так как дневной свет еще не вошел в полную силу, а в большинстве палат лампы дневного освещения, прикрепленные на обшарпанном потолке, просто оказывались банально перегоревшими. Всего палат на этаже тринадцать – девять хирургии, четыре травмы. Поэтому меньше, чем через час, добрался он до двенадцатой. Тут его везение и закончилось.
– Вы сегодня дежурный хирург? – недовольным тоном справилась у него средних лет гражданка с какой-то немыслимой прической «а-ля взрыв на макаронной фабрике», разметавшей кверху ее огненно-рыжие волосы, чуть только Денисов вышел из палаты номер одиннадцать.
– Я, а что вы хотели? Что-то срочное?
– Да, срочное. – Дама нарочно встала у него на пути, угрожающе выставив мощные перси. – Объясните мне, почему моя дочь до сих пор находится в реанимации?!
– Простите, сейчас закончу обход отделения и спущусь в реанимацию. Я пока там еще не был.
– Ха, странно, – подбоченилась дамочка, тряхнув эрегированными волосами, – а почему вы еще не обошли реанимацию?
– Позвольте мне самому решать, с чего начинать обход: с отделения или с реанимации, – нейтральным голосом ответил Денисов. – Я вам повторяю: мне еще две палаты нужно обойти. Как закончу, спущусь в реанимацию.
– Безобразие! – Лицо рыжеволосой особы перекосилось, словно она зажевала целый лимон. – У меня ребенок в тяжелом состоянии, а им всем наплевать! Я жаловаться буду!
– Как фамилия ребенка? – Денисов остановился и повернулся лицом к убитой горем матери.
– Наливкина! Ксюша Наливкина, мы еще вчера с панкреатитом поступили. Сказали, ничего страшного, а сейчас врач в реанимации говорит, что у нее психоз развился. Вам по смене должны были передать.
– Да, по смене мне передали. Я сам пока лично вашу дочь не видел, но по словам хирургов предыдущей смены у вашей дочери развился алкогольный психоз. Она злоупотребляет алкоголем? Раньше такое уже было?
– Что значит «злоупотребляет»? – Мамаша выпрямила голову и с негодованием полоснула собеседника испепеляющим взглядом. – Пьет, как и все!
– Пьет? – переспросил Денисов. – А, ничего, что ей всего двадцать три года?
– Это вас не касается!