Реконструкция парадигм

— Шальц… — обратился он, судя по всему, ко мне.

Да уж, надо же позабыть своё имя… Только после того, как Баринкович его произнёс, я его и вспомнил. Неужели пребывание на Эдеме так сказалось на мне?.. Или, быть может, я просто более не вижу надобности в именах?.. Чувствую, что должен что-то добавить к его имени при обращении, но как ни пытаюсь вспомнить, не удаётся выцепить в своих закромах ни его должность, ни хоть что-то, что выдавало бы во мне воспитанного и интеллигентного человека.

— Баринкович… Вижу, вы продолжаете считать? — в его глазах те же мысли, что и у меня. Безусловно, он не помнит моего статуса в нашем обществе…

— Уважаемый… Шальц, как вы и сами можете видеть — да, продолжаю. И, предвидя ваши следующие колкие вопросы — нет, не сбился, как в прошлый, стыд-то какой, раз. Мне всё ещё жаль за своё поведение, но нет, я в силах себя контролировать, — Баринкович слишком учтив, слишком… боязно смотрит на меня. — Вы, смею заметить, с нашей прошлой встречи как-то иначе выглядите…

— И как же я выгляжу? — странно слышать такие слова от человека, сменившего свой постоянно белый гардероб на замазанный комбинезон.

— Человечнее, что ли… Вот вы мне говорите спуститься за вами на Эдем, словно уж робот какой безэмоциональный или же гуру просвещённый, да даже, наверное, нечто безликое и всеобъемлющее, и нате вам, совсем другое лицо, черты, да даже жесты! — всё это время он продолжает нажимать на кнопку своего устройства, совсем того не замечая.

— Значит, вы спустились сюда по моей прихоти?

— А по чьей ещё? Неужто забыли, Шальц?

— Честно говоря, Баринкович, совсем уж не помню своей просьбы… — и да, я и вправду не помню этого, и всё же ради интереса можно и узнать одну бесполезную и, безусловно, не точную вещь. — Лучше скажите, Баринкович, сколько по вашим внутренним «часам» прошло с той просьбы?

— Всего-то пол часа! Вот потому я и удивлён столь разным чертам вашим.

Да, это его мерило не имеет смысла, как и сам мой вопрос, и, пожалуй, я делаю это лишь для того, чтобы как-то приободрить его бесполезную трату сил. С моей памятью что-то не то, и я это знаю, но вместе с тем кажется, что всё нормально. Тогда откуда эта просьба, если я не помню такого? Со мной ли он говорил?..

В моих руках есть что–то, чего пока осознать мне не удаётся, но я знаю — нужно возвращаться. Не знаю зачем, но чувствую эту необходимость столь ясно, как вижу Баринковича.

— Ладно, чего стоять-то? Пойдёмте в кабину, доставим вас «домой», — он развернулся и шагнул в темень корабля, я следую за ним.

Устроившись в кабине, Баринкович тянет на себя штурвал, и шаттл устремляется в небо, прижав нас к жёсткой обивке потрёпанных кресел. Нос нашего корабля застилается алым пламенем, растекающимся по всей его обшивке, выкидывая искры во все стороны. Они превращаются в маленькие гранулы, резво скачущие по горячему металлическому покрытию нашего транспорта, часть из них проходит насквозь, пронизывая наши тела. Так не должно быть, но так есть. Бесполезно искать связи и логику в происходящем, и я это понимаю.

Но вот всё успокоилось, и мы кружим в невесомости в сторону Хроноса, отчётливо видимого впереди. Всё же он и вправду огромен и по праву носит звание передовой станции. Находясь на горизонте человеческой цивилизации, за гранью её проживания, целью станции является нахождение новых путей развития. Её целью стоит поиск новых парадигм, что перевернут всё! Даже не знаю, считать ли то успехом, но в итоге так оно и вышло… Мы вынуждены искать новую почву под своими ногами, но найдём ли?..

Наверное, я ещё не до конца лишился чувства прекрасного, ну или же оно у меня достаточно так исказилось, но картина перед моими глазами, без всяких прикрас — великолепна… Бесчисленные мириады цветов, словно полотно из тонкой ткани, покрыли собою всё за пределами нашего шаттла. Бьясь в конвульсиях, то сужаясь, то поглощаясь и растираясь по всему пространству, то пожирая, то порождая и вновь сжигая, сам мир, само его естество, искажаясь, крича, молча и просто показывая своё нутро, будто бы общается сейчас со мной. Это всё настолько завораживает, настолько проникновенно пролезает в моё сознание, что невольно создаётся ощущение о каком-то послании во всём этом.

В первый раз я неистово завопил во всё горло, встретившись с этим явлением, сжавшись в углу и закрыв голову руками. Я, не верующий ни в богов, ни в мистику, как обезумевший, молил… Не важно кого, не важно какою ценою, ибо просьба лишь одна — спасение. Мне стыдно за это, но это часть меня, и даже я, человек науки, в тяжкие моменты поддаюсь слабости этой.

Мои мысли прервал Баринкович.

— Шальц, с вами всё нормально? — его лицо кажется мне каким-то… слишком эмоциональным? Нахмуренные брови вызывают во мне какой-то диссонанс или внутреннее противоречие.

— Разве в нашем положении может быть хоть что-то «нормальное»? — и ведь вправду… Могу ли я ещё удивляться хоть к чему-то? Но у меня проскользнула мысль: «Неужели он не видит?..», — Баринкович… Что вы видите?..

— Странные вопросы задаёте, Шальц, — он отвернулся к лобовому стеклу, и, смотря в его глаза, я, без сомнения, уверен — нет! — Конечно же Хронос да чёртов космос. Будто тут что-то может поменяться! Мы с вами, Шальц, заперты в этой чёртовой клетке, накрытой чёрной тряпкой, гадающие, пожар ли за нею или же свежий воздух. Фольт улетел в попытках установить связь за нашей областью, но от него ни слуху ни духу. Жив ли он? Безусловно! А если и умер, то я ему сильно, даже чертовски завидую.

— Фольт улетел?.. — вот уж новости-то… И это произошло, пока я находился на планете?.. — На чём он улетел?

— На своих двоих! — Баринкович усмехнулся, но с какой-то грустью. — Сказал, что, мол, раз уж мы бессмертны, то ему и кислород с водой и едой не нужны, а значит, он может хоть голым рвануть в открытый космос в сторону ближайшего пограничного поста. Он, собственно, так и сделал, прихватив с собой пару огнетушителей, чтобы корректировать свой полёт. Иногда, честно говоря, я и сам думаю сотворить подобное безумство. Всяко интереснее, нежели биться об прутья в темноте…

— А остальные как? — и именно после этих слов я вспомнил её… Вспомнил эту милую тёплую улыбку на морщинистом лице, мягкий голос, согревающий изнутри и обязательно подбадривающий тебя, способный выслушать и дать совет. Она напоминает мне мою мать. — Как там… Марта?

— Знаешь, всё и не расскажешь… Мне кажется, что выступление Хиггсона поставило жирную точку, разделив наши пути. Когда всё встало в каком-то смысле на свои места, каждый из нас может и неосознанно, а может и осознанно, но выбрал свою дорогу. Фольт, не знаю, с катушек ли он слетел от всего этого или же и вправду решил, что так куда проще, решил установить связь с хоть кем-нибудь. Я же решил во что бы то ни стало найти решение нашей проблемы, ибо верю, что время всё же живо и всё можно вернуть на круги своя. Хиггсон… Сложно припомнить нашу последнюю с ним встречу. Он всех избегает. Кэтрин ушла в запой, благодаря постоянно возобновляющемуся «топливу». И это не поддаётся логике — пойло вновь и вновь появляется в её бутылке! Марта же… просто странно себя ведёт, почти постоянно молчит и смотрит в иллюминатор, будто видит там что-то окромя холодного и молчаливого космоса с такой же планеткой, вокруг которой мы крутимся, — мне страшно прервать его монолог, хоть я и сам задал ему вопрос, но вот он замолк, задумавшись над чем-то… Ему тяжело, и мне это видно, но при этом мне… Всё равно?