Страница 7 из 36
Тяжелое течение мыслей узника прервал донесшийся откуда-то сверху шорох.
— Тебе не терпится приступить к своему кровавому ремеслу, наком? Не трать силы на пустую болтовню, прибереги их для сегодняшней церемонии.
— Это я, учитель, — услышал он осторожный шепот.
— Тутуль-Шив, — облегченно выдохнул Кукульцин. — Я ждал тебя.
— Я знаю, учитель, но только сегодня я сумел пробраться мимо охраны. Держите.
В яму опустилась тонкая змейка веревки.
— Нет, Тутуль-Шив, я слишком слаб.
— Тогда обвяжите один конец вокруг себя, я попробую вас вытащить.
— Даже такой отважный и сильный воин, как ты, не в силах мне помочь, — глаза Кукульцина увлажнились. — Часы мои сочтены, благородный Тутуль-Шив, над моим телом хорошо потрудились, и теперь оно не подвластно своему хозяину. В память обо мне я хочу подарить тебе вот этот амулет.
Стиснув зубы от боли, жрец окровавленными, лишенными ногтей пальцами снял с груди зуб ягуара и непослушными руками кое-как привязал его к веревке.
— Ни при каких обстоятельствах не расставайся с ним, придет время, и он сможет о многом поведать тебе. Не забывай того, чему я тебя учил. А сейчас ступай.
Он взглядом проследил, как, шурша по краю ямы, веревка-змея утащила амулет наверх в темноту.
— Прощайте, учитель, — голос мальчика дрогнул.
— До встречи, Тутуль-Шив, — прошептал Кукульцин и, дождавшись, когда в ночной тишине смолкнут детские шаги, добавил: — Наша битва только начинается, колдун Ош-гуль!
Когда первые лучи солнца цвета киновари, осторожно лизнув края ямы, скользнули вниз и до краев наполнили ее огненно-кровавым светом, Кукульцин был готов достойно встретить свою участь.
На главной церемониальной площади Ушмаля, лежащей у подножия пирамиды Кукулькана, не осталось свободного места. Из самых отдаленных уголков страны Пуук сюда стекался народ, чтобы поучаствовать в праздничном гулянье, прикупить или обменять что-нибудь в торговых рядах ярмарки, посмотреть на игру в мяч пок-а-ток, а самое главное — полюбоваться на жертвоприношения — пышные, зрелищные и кровавые. Ближе всех к пирамиде расположились важные сановники батабы — пожизненные военные вожди и знать. Яркие перья в виде плюмажей, диадемы из нефритовых бусин, тюрбаны, а также головные уборы, украшенные длинными лентами — имитацией стебля маиса, пестрели на головах почтенных хозяев. Как правило, на плечах таких знатных вельмож красовались широкие плащи из шкуры ягуара, выставляющие напоказ разноцветные жилеты-школьи из хлопка и перьев. Некоторые знатные особы носили пестрые юбки, прикрывающие набедренные повязки маштлатль, свисающие концы которого также украшали перья или мозаика из нефрита. Ноги знатных вельмож были обуты в кожаные сандалии. Чем дальше от пирамиды находились люди, тем беднее был их наряд, ограниченный порой одним маштлатлем. Зато у каждого пришедшего на церемонию были припасены украшения в виде браслетов, ожерелий, сережек или нефритовых бусинок, вставленных в нос. Ближе всех к будущему месту кровавых событий расположились музыканты со своими инструментами. А на самой вершине пирамиды возле храма, где находился жертвенный алтарь, в окружении гвардии восседал на троне сам халач-виника и ах-кин-маи города Ушмаль Ах-Суйток-Шив.
Как и следовало великому правителю, он был одет в ослепительный по своей красоте наряд. Первое, что бросалось в глаза, — великолепный шлем в виде головы птицы с перьями кацаля, которые при малейшем дуновении ветерка вспыхивали яркими огоньками, переливаясь на солнце всеми цветами радуги. Преобладали в этой феерии темно-фиолетовые тона. На плечах правителя красовалась накидка из пластин нефрита с бахромой из перьев.
Талию украшал пышный пояс с тремя человеческими ликами, смастеренными из нефритовой мозаики, а ниже пояса виднелась юбочка, украшенная ромбами из длинных трубковидных бусин, нашитых на ткань. Ноги халач-виника были обуты в сандалии из шкуры ягуара с кисточками из перьев на подъеме и кожаными лентами, вдетыми в ноговицы и перекрещенными до самого колена. В руках он держал копье, обшитое шкурой ягуара. Ах-Суйток подал знак, музыканты подняли свои огромные деревянные трубы с наконечником из тыквы, который усиливал резонанс, и на многие километры окрест возвестили о начале последнего кина празднеств. Грянули тункули, и на площадь с луками в руках вышли воины. Как только к специальным столбам привязали рабов, захваченных в одном из военных походов, с нарисованными белой краской мишенями в области сердца, лучники закружились в «танце смерти». Это послужило началом кровавого представления, длившегося целый кин, в течение которого обреченных на муки и смерть рабов, преступников и пленных заставляли подниматься на пирамиду и после пыток и казни под общее ликование толпы сбрасывали к ее подножию. Потоки людской крови стекали вниз по специальному желобу, и, казалось, ей не будет конца…
Наконец, когда поблекли краски дня и солнце устремилось за горизонт, усталые чаакообы, помощники жреца накома, вывели из бани Кукульцина. Глиняными черепками они нанесли синюю краску на себя и на тело жертвы и потащили изможденного чилама к жертвенному алтарю. На вершине пирамиды их уже поджидал наком Ош-гуль. Раскрашенный, как и его жертвы, в синий цвет, палач не выглядел утомленным, несмотря на то, что вот уже почти десять часов орудовал ножом из обсидиана, вспарывая животы и отрезая конечности несчастным.
Синяя краска уже не могла скрыть его багровых от спекшейся крови рук. При виде своего врага Ош-гуль оживился. Он приготовил для Кукульцина самую изощренную пытку. Увидев в его руках палочку для наматывания кишок, Кукульцин изменился в лице, казалось, мужество оставило его, но гордый чилам, не проронив ни слова, лег на жертвенный алтарь. Крепко держа его за руки и ноги, чаакообы приготовились к пытке. Ош-гуль наклонился над Кукульцином и, с наслаждением глядя своей жертве в глаза, осторожно, словно нехотя, ткнул ножом в живот.
Кукульцин, как будто только и ждал этого момента, превозмогая боль, стал нашептывать заклинания. Наком испуганно отпрянул от своей истекающей кровью жертвы.
— Сперва я должен был вырвать твой поганый язык! — он слышал о таком заклинании, когда с первой каплей крови душа покидает свое тело и может укрыться в другом. Но для этого ей нужно отыскать знак, ту самую «путеводную звезду», которая поможет ей проделать этот путь. Не сделай она этого в короткие сроки или не успей жрец прочесть заклинание до конца — и душа погибнет.
Ош-гуль невольно огляделся в поисках такого знака. В глазах у него запестрело от нарядов гвардии правителя.
Время работало против него, надо было срочно что-то предпринимать. Решение пришло быстро. Ош-гуль вытащил из плоти обоюдоострый нож и занес его над головой.
На мгновение от острой боли у Кукульцина помутнело в голове, но, проделав над собой нечеловеческие усилия, он продолжил бормотать заклинания. Резким движением наком вскрыл своей жертве грудь, свободной рукой вырвал сердце и, еще трепещущее, поднял высоко над головой. Внизу послышался одобрительный гул толпы.
Вид бездыханного тела своего врага не радовал палача. Не этого ждал от казни молодой колдун, слишком рано начал он праздновать свою победу над Кукульцином, и теперь долгожданный триумф превратился в тягостное, тревожное ожидание того, что, возможно, противостояние желтых и черных магов со смертью чилама еще не окончилось.
— Надеюсь, ты не прочел заклинание до конца? — прошептал Ош-гуль, глядя на бездыханное тело Кукульцина. И словно в ответ на свой вопрос он услышал слова маленького Тутуль-Шива, все это время безмолвно сидящего рядом со своим отцом:
— Мой Светлейший отец, наш новый наком слишком несдержан. Кукульцин был великим чиламом и твоим достойным врагом, но он быстро умер, и я боюсь, боги не смогли по достоинству оценить твой щедрый дар.
Ах-Суйток с гордостью посмотрел на своего сына.
— Ты быстро взрослеешь, Тутуль-Шив, — и, повернувшись к накому, произнес: — Даже мой малолетний сын справился бы с этим лучше, чем ты.