Блондинки не сдаются

Я секунду оценивал ситуацию, а потом со всего размаху влепил ей пощечину. Это подействовало. Маша поперхнулась и испуганно уставилась на меня.

— Заткнулась наконец-то, — обрадовался я. — Ты не у себя дома, поехали, поговорим.

— Никуда я не поеду! Отвали от меня! — начала она снова заводиться.

Дело дрянь, решил я, подхватил ее на плечо и понес к выходу.

Маша стучала по спине кулаками, пытаясь освободиться.

— Отпусти! Я сейчас закричу! Лена, помоги мне! Я не хочу! Скотина!

Лена оказалась самой благоразумной и распахнула передо мной дверь.

— Пока, солнце, — кивнул я и получил кулаком по уху. Черт! Треснул ее по заднице.

— Хватит! Перестань драться! — но невеста как с цепи сорвалась. Она так яростно ерзала на плече, молотя меня руками, что пришлось ее скинуть прямо в подъезде. — У тебя совсем крыша поехала!

— Ненавижу тебя! — выплюнула она мне в лицо и бросила вниз по ступенькам.

Я поймал ее на улице и успел перехватить за руку.

— во черт, в тебя что, бес вселился? — потряс я ее за плечи, пытаясь привести в чувство. — Что ты там себе надумала, признавайся?!

— Извращенец! Педик! — закричала она. — Я знала, что — то не так! У тебя все в жизни ненормальное! И сам ты придурок ненормальный! Оставь меня в покое!

Машу снова начало рвать. Она отбежала к кустам, где упала на колени, тяжело дыша от приступов.

Я вытащил из машины бутылку воды и платок и подошел к ней.

— Умой лицо и попей немного, — ее лицо было совсем зеленым. — Это уже второй раз за несколько часов? — поинтересовался я.

Дурочка бессильно опустила плечи и кивнула, жадно глотая воду.

— Меня тошнит, — жалобно заныла она. — Плохо.

— Говорил же, богатырь удался, — усмехнулся я. — Твой сын привет нам передает.

— Почему ты с ним целовался? — заплакала она снова. — Ты что, любишь мужчин?

— Я люблю одну дуру и сам удивляюсь, за что, — покачал я головой. — Зачем мне парни, если вокруг столько зеленых лягушек? — попытался пошутить я.

— Дима женат, он актер. Увлекающийся. Могу достать билеты на спектакль, сама оценишь мастерство. Разрешаю дать ему по яйцам за инициативу, я ее не ожидал, честно.

— Это правда? — ее глаза были как у маленькой побитой собачки.

— Позвал их на роспись, если ты еще не передумала, — взъерошил я волосы. — Сможешь встать? Поедем домой. Я устал и есть хочу.

— Хотела тебя ужином накормить, — выдавила Маша. — Привезла специально в магазин все, а когда увидела, меня вырвало.

— Как ты могла обо мне такое подумать? — расстроился я. — Мало ли что ты увидела. Где же доверие? Его нет между нами. Не ночевал дома, значит измена, меня обнял пацан, значит я педик. Завтра ребенок возьмет за руку, скажешь, педофил? К чему мы в итоге придем с такой логикой? Где здравый смысл? Любовь? Чувство? Я ведь тебе доверился без остатка. Полностью. Люблю тебя, хочу детей от тебя, готов вообще забыть о сексе на долгое время, пока родится ребенок, пока ты привыкнешь, пока все получится. А ты? Чем готова пожертвовать ты, если даже с истериками и глупыми предрассудками не можешь расстаться?

Маша молчала, теребя в руках бутылочку и понурив взгляд.

— Разве не по поступкам судят людей? Я люблю тебя, помог отцу, твоей семье, что я еще должен сделать, чтобы ты начала доверять мне? На коленях перед тобой ползать? Что?

— Прости меня, — прошептала она. — От ревности и страха я совсем с катушек слетела. Не знаю, что со мной. Наверное, это такая любовь. Неудобная.

— Доверяй мне, — попросил я. — Больше ничего не нужно. Я же не держал тебя силой. Ты могла уйти, но осталась. Меня так радовала твоя смелость. И сейчас радует, несмотря ни на что. Руку дай, помогу тебе.

Она поднялась и побрела за мной к машине.

Сев за руль, я вздохнул. Маша устроилась рядом и открыла окно.

— Песня нужна, грустно на душе, — сказал я, заводя двигатель.

— Какая? — она слабо улыбнулась, поворачиваясь ко мне.

— Про чебурашку, — я улыбнулся. — Давай вместе.

И мы громко запели:

Я был когда-то странной игрушкой безымянной

К которой в магазине никто не подойдет

Теперь я Чебурашка мне каждая дворняжка

При встрече сразу лапу подает

Мне не везло сначала и даже так бывало

Ко мне на день рожденья никто не приходил

Теперь я вместе с Геной он необыкновенный

Он самый лучший в мире крокодил

Я был когда-то странной игрушкой безымянной

К которой в магазине никто не подойдет

Теперь я Чебурашка мне каждая дворняжка

При встрече сразу лапу подает.

— Едем домой, Чебурашка. Гена хочет кушать.

— Почему сколько гостей? — нахмурился я, разглядывая список. — Я и половины имен не знаю, что это за инопланетяне?

— Мои друзья, художники, декораторы, и парочка творческих личностей без определенной профессии, — Маша подула на молочную кашу и поднесла ложку ко рту сына, который сидел на стульчике.

— Даже на нашей свадьбе их было в несколько раз меньше, — сказал я. — А тут подумаешь, 10 летняя каторга с тобой и твоими троглодитами. И почему розовая, не понимаю?

— Что ты ворчишь, как старый дед? — засмеялась она, — Подай салфетку. Мы заляпали маечку.

— Кто “мы”, - хмыкнул я, отбирая у нее ложку. — Ты заляпала, не умеешь кормить, не берись.

Маша безропотно отдала мне тарелку, а сама села за стол, наливая себе чай.

Сын всегда капризничал, презирая все наши попытки подтолкнуть процесс его роста. Маленький какой-то. Педиатр жаловалась, что мы как родители, безответственны, и морим его голодом.

— Почему он не ест? — спросил я, пытаясь засунуть ложку в детский рот, который был весь вымазан молоком. — Как он существует на одной воде?

— Молоко это жизнь, — засмеялась жена. — Ну не нравятся ему каши, пусть. Буду кормить грудью. До трех лет нормально.

— Вот поэтому и не ест ничего. Надо отлучать, — предложил я. — Давай сдадим всех этих балбесов в детский дом и останемся вдвоем? Я тоже хочу твою грудь. Забыл уже, как она выглядит.

— Это тебя надо туда сдать, — расстроилась Маша, отодвигая кружку с чаем. — Давай я попробую снова.

— Пробуй, не ест, козел, — я кинул грязную ложку в раковину.

— Перестань ругаться, — строго сказала она. — Конечно, малыш ничего не понимает, но его подкорка все запоминает. Он еще напомнит тебе эту грубость.

— Испугался, — не пытаясь скрыть раздражение, я упал на стул и стал наблюдать за ее безуспешными попытками затолкать в него хотя бы пару ложек. Потом Маша вздохнула, вытащила сына, и сев рядом, сунула в рот свою грудь. Ваня довольно зачмокал губами. Я смотрел на него с завистью.

— Ну что ты такой кислый? — спросила она, улыбаясь и разглядывая ребенка влюбленными глазами.

— А чему радоваться? Секс 2 раза в год — на рождество и на 23 февраля, — недовольно заметил я. — Мне все это надоело. Не хочу праздник. Не хочу кормить дармоедов. Давай отправим детей к матери и поедем куда-нибудь вдвоем — отмечать юбилей. На месяц, например.

— Ты спятил, — бросила она на меня укоризненный взгляд, меняя грудь сыну. — Я не оставлю ребят.

— Не помрут, — качнул я головой. — А этот молокоед привыкнет к кашам. Что скажешь?

— Нет, — твердо сказала она. — Но я попрошу маму посидеть с ними выходные, сходим куда-нибудь.

— Ты будешь отсыпаться, пуская слюни на подушку, знаю я эту песню, — махнул я расстроенно рукой.

— Ты же сам хотел много детей, — пожала она плечами. — Чего теперь жалуешься?

— Хотел, — не стал я спорить. — Но они вытеснили меня и спят с тобой вместо меня, собаки. Хочется всех пристрелить.

— Трое детей это не так много, — Маша принюхалась. — Не ной и принеси подгузник. Сможешь поменять?

— Это все, на что здесь нужен папа, — ответил я, вставая, — менять трусы с какашками и покупать еду.

— Ищи во всем позитив, — с юмором сказала она. — Зато сейчас я похожа на Терешкову. Однако трое сыновей — мало. Хочу девочку.

— Нет, — я поспешно затряс головой. — Никаких девочек, иначе я уйду в монастырь к девочкам.