Страница 9 из 10
– А на третьем этаже? Гляжу, рядов там поменьше…
– Там их шестнадцать. Это места для обычных богачей. Для нуворишей в том числе. Ну, и для нормальных римских граждан из среднего класса…
– Сегрегация римского народонаселения?
– Вам это не нравится, мой повелитель? Можем правила отменить и весь народец тут перемешать. Не разобрать будет, кто какого статуса и роду-племени. Вы только прикажите… своим Эдиктом.
– Я чту римские традиции, духовные скрепы и наши устои!
– Тогда давайте называть вещи не своими именами, а нейтрально: это не сегрегация, а разделение на сектора или, к примеру, зонирование… Упорядочением иерархии! Регламентные работы!
– Убедил! Согласен! Можешь же, когда компетентен! А что на самом верху? Ну, вон на том ярусе, который от предыдущих отделён высокой стеной…
– О! Там толчётся всякая шпана, шелупонь, попрошайки и нищеброды! Беднота со своими благоверными и… самые достойные рабы, которых походом в кино… эээ… в амфитеатр облагодетельствуют их лояльные хозяева! Этого уровня в оригинале амфитеатра не было, его пристраивал уже император Домициан, последний из рода Флавиев. Сидеть там негде, хоть кто-то время от времени присесть и пытается – места исключительно стоячие. Чтобы было видно сцену, уклон там сделан не пологий и даже не скатный, а крутой. Кувыркнуться оттуда вниз – запросто, что не раз с чернью и случалось.
– И много навернулось?
– Да кто же их там считал!
– А вот там что?
– Где?
– Ну, вон там, что над самым верхним этажом…
– Там то, что крышей назвать зазорно, и у меня язык не повернётся это сделать, но поименовать выступом, обращённым к небу… или просто макушкой вполне решусь.
– Так это портик! Я вот сам вижу, что это портик, а ты мне мозги пудришь! Вижу, что он с внешней стеной Колизея смыкается и весь амфитеатр опоясывает. Портик!
– Так точно, мой повелитель! Какое вы нашли верное и меткое обозначение оной загадочной сущности!
– Этому термину уже не одно столетие!
– О как! Надо же! Как же я сам за столько лет не догадался, что это он, портик?! – заметался директор-распорядитель. – Оттуда служивые натягивают над Колизеем тент, если случается жара или непогода: дождь, снег или другие осадки.
– Какие другие?
– Эээ… Снег или дождь. В другом порядке… Вон видите, на карнизе самой верхотуры высятся мачты, словно корабельные, к ним тент и крепится. Своими нижними концами эти мачты упираются в камни-«кронштейны», выступающие из стены…
– Мачты вижу, кронштейны – нет!
– Ах, да! Отсюда они не просматриваются! Тогда верьте мне на слово. Я почём зря врать вам не стану!.. Мачты, к которым крепятся канаты, вставлены в отверстия карниза…
– Сегодня над нами тоже тент растянут?
– Коли Юпитер разразится гневом, то да! Парусина у нас всегда наготове. Матросы с близлежащих кораблей по сигналу «тревога!» подняты, с боевого дежурства сняты и в Колизей пригнаны. Ждут отмашки…
– Почему матросы?
– Это их работа тент натягивать. Традиция такая, Флавиями установленная! Что парус натягивать, что тент – мастерство одинаковое нужно. У матросов нет вопросов. Они почитают это за честь, ибо для матросов пребывание в центре Рима вне унирем, бирем, трирем, квадрирем, квинквирем и сексирем, вне их казарм – это как увольнительная, как отпуск, как отдых…
– А среди них нет ли случайно известного всему миру Железняка? Волнительно мне как-то стало…
– Во флоте эти Железняки ещё, может, и остались. Но поскольку от них за версту несёт ржавчиной, то, как только таковые прибывают в Колизей, мы их тут же вычисляем… вынюхиваем – и сразу под нож безо всяких разъяснений прав и обязанностей! Железнякам сюда вход воспрещён! Как нет тут мест и для актёров, для могильщиков и тех, кто прежде работал гладиатором, но с работы по трусости сбежал или вышел на пенсию. Впрочем, все они, кроме Железняков, могут приходить сюда, когда арена превращается в сцену и тут даются спектакли. Главное – не на гладиаторские бои. И да, никаких учредительных собраний в Колизее на всякий случай вообще не созывается, нет такой традиции…
– Я смотрю, тут полно инострани! – голова императора вертелась, словно на шарнирах.
– Послов мы уважаем и уваживаем, места им выделяем, нам по регламенту положено так делать. С остальными зарубежными гостями – ох, бяда! Их стало жуть, как много! Да и разобрать стало сложно, кто из варваров теперь гражданин Рима, а кто – обычный заезжий турист или иностранный агент. Нынче инострань садится куда попало… или даже куда ни попадя… в зависимости от тугости и тучности своего кошелька. Коррупция, понимаешь ли, на всех уровнях… на всех этажах и ярусах нашего общества! Как ржавчина всё железо разъела! Всё до вас и без вас насквозь прогнило! Бяда: таков груз и ответственность нашего государства, начавшего с малого и возросшего до того, что величина его становится ему уже в тягость. Ох, и много вам работы в державе предстоит! Такие Авгиевы конюшни вычистить! Но зато при вас непременно всё станет хорошо!
– А говорил, что в твоей кассе нет откатов!
– В моей нет! Коррупция повсюду, но только не в Колизее! Лишь я и моя контора, живя в обществе, от него свободны!.. Это эквиты-всадники, а порой и сенаторы… да что там лукавить… большинство и тех, и этих понапокупают в кассе билетов пачками по госцене, а потом через третьи руки втридорога ими спекулируют! Так грязные состояния себе сколачивают, а потом выводят свои сокровища в офшоры Персии!
«Кто возьмёт билетов пачку, тот получит… водокачку», – вспомнил император, всю жизнь изучавший римскую действительность не по манускриптам и не на дворцовых мраморных паркетах, а на полях сражений.
– А где твой бухгалтер? – Филипп словно намекнул на то, что хотел бы после окончания дня неформально побеседовать с тем, кто может знать больше, чем сам шеф амфитеатра, и при удачном расположении ночных звёзд, оказавшись в пыточной, быстро развяжет язык, раскроет рот и изложит реальную картину дел.
– Хорошего бухгалтера найти нынче трудно, поэтому мой уже несколько лет числится в федеральном… эээ… в общеимперском розыске, – понурившись, тяжело вздохнул директор Колизея. – Может, при вашем счастливом правлении его наконец-то снова вернут в Колизей?
Император вдруг разглядел, что у его визави вытянутое лицо и миндалевидный разрез глаз.
«Совпадение? Не думаю!» – смекнул Филипп.
*****
Юпитер и прочие римские Боги городу сегодня благоволили: ни испепеляющей жары, хоть и тепло, ни двух капель дождя, а о снеге в августе и мечтать не приходилось.
«Надо как-нибудь принести Громовержцу жертву. А заодно, пожалуй… и Христу, – мельком подумал Филипп. – Столько дел! Столько дел! Когда же на всё время-то сыскать?»
Рим веками поглощал в себя солнце и молельные руки, обращённые к Юпитеру, но прошло уже больше двухсот лет, как в великой империи выкристаллизовывался другой тренд, у которого всё никак не получалось стать государственным мейнстримом.
Какая ложа удобнее и краше?
«Когда, подняв свой взор к высоким небесам,
Я вижу этот месяц молодой,
Встаёт передо мной изогнутая бровь
Той, с кем один лишь раз
Мне встретиться пришлось!.. »
Отомо Якамоти
Вид из императорской ложи на арену был если и не сказочным, то стопудово великолепным и восхитительным.
«А ведь и точно! У меня действительно самая лучшая ложа!» – мысленно согласился с внешним миром император, но тут его взгляд сначала ненароком скользнул, а потом цапанул и зацепился за каменные вместилища напротив, на том же нижнем этаже-ярусе:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.