Спекулятивный реализм: введение

Помимо собственно корреляционного круга, ограничивающего доступ к реальности, в состав корреляционизма также входит второй компонент, который Мейясу называет корреляционной фактичностью: утверждение о том, что сама по себе корреляция не является чем-то необходимым, а носит контингентный характер, то есть представляет собой некий «случайный факт» мира. Фактичность позволяет Мейясу определить силу корреляционизма, задействованного в той или иной философии, и вывести «спектр» (как называет его Харман[11]) возможных философских позиций. Его края образуют наивный реализм и абсолютный идеализм, а середину – корреляционизм в собственном смысле слова: слабый и сильный. В слабой версии сохраняется существование независимой реальности: например, вещь в себе для нашего познания недоступна, однако она по крайней мере мыслима, и мы вполне способны описать универсальные условия субъективности или инстанции, опосредующей наш доступ к миру (Кант). Согласно сильной его разновидности, в свою очередь, вещь в себе как непознаваема, так и немыслима, о ней попросту бессмысленно говорить. Мы заперты в корреляции «человек – мир» и можем лишь только описывать универсальные условия субъективности, не будучи при этом способными объяснить, почему условия таковы, каковы они есть (Гуссерль, ранний Витгенштейн, Хабермас). В предельной версии сильный корреляционизм утверждает, что мы неспособны даже на такое описание, поскольку условия работы опосредующей инстанции исторически контингенты и верны лишь в отношении определенных культур (Хайдеггер, поздний Витгенштейн, постмодернизм)[12].

Корреляционизм, выглядящий убедительно, логично и беспощадно, предположительно представляет собой ядро возражения против любого реализма со времен немецкого идеализма. Он действует безотказно против любой попытки реанимировать естественную установку с ее прямой направленностью на реальность. Исследовались ли социальные структуры, или частные онтологии, или этика – мысль изучала их в призме инстанции корреляции мышления и мира. Этот пункт обязательного прохождения, подобно гравитирующей массе, властно стягивал на себя пространство мыслимого, и запрещал прямое исследование реальности (мира, природы, Абсолюта) в обход него, то есть такое, которое бы не сдерживалось устанавливаемыми его инстанциями границами доступного. В разных философских проектах роль инстанций играли опыт, язык, социальные структуры, знаки, дискурс, культура и т. д. Так оформился консенсус, покончивший с натурфилософией: философия как критическое предприятие исследует условия данности вещей, область же прямого постижения реальности отдается естественным наукам (вместе с тем возможность подобного постижения оставалась проблемой, поэтому естественная установка, объединяющая естественные науки и обыденное сознание, квалифицировалась как нерефлексивная и даже «наивная», что изначально затрудняло работу философии с результатами наук, это затруднение и фиксирует аргумент о доисторическом, предложенный Мейясу). В итоге философия, отделенная от реальности самой по себе критическим запретом, замкнулась в узком круге занятий этикой, языком, политическими и социальными вопросами.

Спекулятивный реализм ставит перед собой задачу преодоления зависимости мышления от анализа опосредующей инстанции, выпрямление базового для посткантовской мысли отклонения в сторону анализа условий и постижение реальности как таковой[13]. Разумеется, существует долгая традиция тех, кто пытался так или иначе объявить о возврате к реальности самой по себе, преодолев рефлексивную установку посткантовской философии. Однако почти все такие проекты либо автоматически маргинализировались, либо разными способами смягчали радикализм своих устремлений. Господствующий консенсус континентальной философии закрепился в серой зоне между реализмом и идеализмом. Он не признает осмысленным философский разговор о реальности самой по себе, как и дилемму «реализм vs. идеализм», считая ее устаревшей, однако всеми силами стремится побороть идеализм (например, картезианского субъекта), привлекая темы телесной воплощенности, животности, органического. Спекулятивный реализм рискнул пойти вопреки консенсусу и вернуть эту дилемму в качестве актуальной проблемы.

Критика ряда философских проектов через их обобщение и выделение схемы, якобы лежащей в их основе, – довольно типичный для континентальной философии ход. Достаточно вспомнить хайдеггеровскую критику метафизики как онто-теологии, деконструкцию метафизики присутствия с ее фаллогоцен-тризмом, производимую Деррида, и т. д., и т. и. Однако можно предположить, что выделив именно такую схему, спекулятивному реализму удалось схватить что-то еще, кроме схемы, – что-то, относящееся к самим условиям работы в современной континентальной философии. Это ходы, стратегии и ограничения, являющиеся базовыми для мыслительных привычек тех, кто был в ней воспитан[14].

Образование, получаемое будущим исследователем, в том числе философское, состоит не только в передаче суммы знаний и методов работы, но и в формировании паттернов, которые усваиваются и затем действуют как умолчания. Это набор наиболее глубоких и сокровенных умолчаний, усваиваемых в период интеллектуального становления в стенах университетов. Они размечают то, что считается философией и занятием философией в данном философском сообществе, вход в которое оформляется системой проверки усвоения умолчаний, подобной проверке свой/чужой. Они составляют своего рода внутреннюю систему навигации исследователя, позволяющую ему интуитивно ориентироваться в возможных направлениях исследования и проблематизации, опознавать проблемы и ходы как допустимые или запрещенные.

Их тренировка – элемент самовоспроизводства профессионального сообщества и потому в значительной степени определяется текущим дисциплинарным консенсусом. Это своего рода коллективный эмпиризм мысли, действующий во многом на до-сознательном уровне и координирующий мышление множества исследователей, позволяющий им одинаково понимать и чувствовать свой предмет, говорить на одном и том же языке. Такие мыслительные привычки составляют профессиональный здравый смысл и фон, на котором разворачиваются исследования и дискуссии. Но подобно любой оптике, они реализуют экономию видимого: не только показывают, но и скрывают от своих носителей возможные ходы и проблемы или же маркируют их как запрещенные, маргинальные или устаревшие.

Атаковав корреляционистский уклад континентальной философии, призвав обратиться к реальности самой по себе, спекулятивный реализм попал сразу в целый ряд таких умолчаний. К примеру, воздерживаться от суждений о том, что есть «на самом деле», то есть в реальности самой по себе, как наивных, не пытаться играть на одном поле с науками, делать предметом не сами вещи, а способы их познания, выражения или представления, сохранять критичность и рефлексивность, удерживая во внимание вопросы об условиях возможности и позиции, из которой делается высказывание. Таким образом, критический эффект спекулятивного реализма удваивается, и он претендует также на переопределение условий, на которых ведутся философские дискуссии и которые входят в педагогический канон подготовки новых кадров.

Неудивительно, что обобщения (прежде всего, концепт корреляционизма) и призыв спекулятивного реализма в годы, последовавшие за голдсмитским воркшопом, вызвали интенсивный интерес у тех, кто недавно прошел через систему подготовки философского сообщества и у кого еще свежи были воспоминания о переживаниях, сопряженных с процессом формирования профессиональной философской оптики. (Впрочем, не менее неудивительно и вызванное им в сообществе сопротивление.) Вероятно, отчасти поэтому Харман адресует настоящую книгу прежде всего студентам, то есть тем, кто только усваивает принятые умолчания и мыслительные привычки и легче, чем состоявшиеся коллеги, может дистанцироваться от них, воспринять их критику и обратиться к поиску чего-то иного[15].

11

Harman G. Quentin Meillassoux: Philosophy in the Making. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2011. P. 14ff.

12

В главе, посвященной философии Мейясу, Харман доказывает, что сильного корреляционизма не существует, так как он по сути тождественен идеализму.

13

Спекулятивный реализм (в частности его объектно-ориентированное крыло и отчасти философию Гранта) иногда ставят в один ряд с новым материализмом и акторно-сетевой теорией. Например, их объединяет один из базовых ходов – декларативное снятие дисциплинарно-онтологических иерархий при помощи перехода к объектной, процессуальной или реляционной онтологии однозначного бытия (все, что существует, существует в одном смысле, следовательно, как равное: объекты на плоскости, агенты, материализующиеся в интраакциях, акторы в сети). Между ними, разумеется, есть существенные различия. Акторно-сетевая теория и новый материализм выступают за переопределение базовых модернистских оппозиций, вплавленных как в здравый смысл западного человека, так и в основания ряда дисциплин: природа и культура, материя и значение, материя и жизнь, человеческое и нечеловеческое, репрезентация и репрезентируемое. Если акторно-сетевая теория все же ограничивалась захватом социальных дисциплин, то новый материализм, явно выходящий за пределы только философии, адресуется более широкой аудитории и заявляет о «политических» амбициях. Его цель состоит не только в изменении базовых предпосылок дисциплинарного мышления, но и в том, чтобы оказать влияние на здравый смысл в борьбе с последствиями либерального/секулярного гуманизма, Просвещения и «расколдовывания мира». В отличие от нового материализма, спекулятивный реализм представляет собой философское течение, реагирующее на сложившийся консенсус внутри философии и заново открывающее поиск новых форм работы в этом поле.

14

Кралечкин Д. Enter speculative realism // Логос. 2013. № 2. С. 41.

15

Другой стороной такой позиции может быть некоторая впечатлительность и нехватка знаний и профессионального опыта, которые бы позволили более критично оценить предлагаемые спекулятивные проекты (и оказать сопротивление их громким привлекательным декларациям), соотнести их с историческими предшественниками и отсеять слабые аргументы и ходы. Впрочем, полезно учиться на пробах и ошибках концептуального поиска – разумеется, когда есть сообщество и дискуссия, в которой такие ошибки вскрываются и объясняются. Каждый философ сначала был студентом и в каком-то важном отношении им остается.